Я вхожу в зал, полный людей. Я не брился с утра, кое-как почистил зубы и у меня круги под глазами, но это неважно – в этом просторном зале с замызганным полом, серыми стенами, зашторенными окнами, заплывшими свечами в стаканах и потёртыми ручками на дверях не существует лиц. Так будет и со мной: пусть глаза привыкнут к прозрачному полумраку, а потом я зевну и лениво стяну лицо, и оно шелухой опадёт на линолеум. Останется размытое пятно. Некоторые предпочитают маски, а кто-то скрывает лицо чем попало, будь то пакет или старая газета.
Осмотреться вокруг: по всему залу стоят небольшие столики, на них – те самые свечи в стаканах, вокруг толпятся люди. И вот люди-то – самое интересное. Здесь за столом стоит всего три человека, сложив руки на груди, они вяло переругиваются; вон там – человек пятнадцать, как они шумят, что-то обсуждают, раскачивают столик; там мелькают какие-то бумажки, вырезки, здесь пятеро разглядывают какой-то альбом с фотографиями. Здесь – пишут стихи, там – обмениваются листками из блокнота, наспех выдранными и исчирканными. Некоторые люди постоянно перебегают от одного столика к другому, колышется пламя свечей, воск горячо капает на холодное стекло. Кто-то даже разговаривает сам с собой. Музыка, смех, брань, громкие выкрики. Двери хлопают, тени приходят в движение и высвечивают то добротные джинсы, то узкие брюки какого-то модника, то старые потёртые спортивки. Здесь не стыдно.
Я прислушиваюсь к залу; сегодня, похоже, обычный день, а то иногда стаей носорогов вбегают трое-четверо человек, носятся, сметают столики, огонь падает на линолеум и шипит. Люди с усталым недоумением отмахиваются от них, ждут, пока всё утихнет, ставят всё обратно.
Можно часами стоять и разговаривать. О причудах физики, о недавних событиях, о чьих-то девушках, о жизни, о других странах, о том, о чём хочешь, и кружить по залу, возможно, пытаясь сосчитать людей, но это невозможно – лица рябят, разделяются или сливаются, кружат, как и ты, ищут, спорят, отвечают, достают что-то из сумки и вываливают на столы, бумага слетает на пол и затаптывается.
Можно заметить, как зал пустеет. Ощущение присутствия других людей слабеет, становится совсем темно, последний фитиль вот-вот потухнет. Шторы плотно задвинуты, но иногда хмурый луч луны будто гладит их, пропускает через них тонкие-тонкие пальцы. Шум стихает, и вот уже никого не видно и не слышно, и тебя – вас – осталось три с половиной. Можно уйти, прикрыть за собой дверь и отправиться спать, зная, что вернёшься завтра.