КРИПИТРЕД
Ты бы пасту какую-нибудь вбросил, для затравки
Здравствуй, анон. Хочу тебе рассказать историю, которая случилась со мной в детстве, я рассказывал её только трём близким людям, теперь, я впервые пишу это для тебя, сегодня 10.02.11. Эта история не выдумана, пишу все как помню. Столько лет прошло, но я до сих пор помню некоторые моменты ясно и четко, даже самые запоминающие сны не держатся столько в голове, поэтому я уверен, что это был не сон. Мне было 5-6 лет, родители меня положили меня одного, засыпать в комнату дедушки. Я его плохо помню, вспоминается, как он лежал в этой комнате, читал книжки, я совсем не помню, как он умер, бабушка умерла раньше него, и этого я тоже не помнил. Бабушка с дедушкой не были мне родными, они были родителями моего отчима.
Я почти не боялся темноты тогда. Я засыпал лицом к двери, которая была открыта в освещенный коридор, и мог наблюдать, как мои родители ходят из большой комнаты на кухню.
Коридор был освещен одной обычной лампой накаливания, и я лежал в сильном полумраке.
За моей кроватью было окно, из него перепадало немного оранжевого света тусклых питерских фонарей. Я помню, что было жарковато, помню тепло от батарей под окном – значить была зима.
Я лежал и спокойно смотрел на коридор, на полоску света из него, я находился от двери на расстоянии трех шагов взрослого.
И тогда случилось странное. Меня начали гладить по голове. Я не испугался тогда, я был маленький, фильмов ужасов я тогда еще не смотрел, мультики видел только советские, добрые.
Я легонько оперся затылком на подушку, и приподнял глаза – увидеть того кто меня гладит.
За изголовьем моей маленькой кровати, сидела старуха, не знаю на чем сидела, может на моем маленьком стульчике. У нее были седые волосы, она была худая, одета во что-то неприметное, я плохо помню уже во что.
Я сразу понял, что это – Баба Яга, мама мне рассказывала про неё сказки. Что тут с малыша взять. Она перестала меня гладить, и начала расчесывать мне волосы, расческой, вроде-бы деревянной, похожей на гребень.
Я уже боялся, и поэтому лежал тихо. Смог только спросить:
– Ты Баба Яга?
– Да. Ответила она, тихим и низковатым голосом.
– Ты меня съешь?
– Да.
– А маму и папу съешь?
– И маму съем, и папу.
Она отвечала так, как будто её не волновало то, что она говорит, её голос ничего не выражал. Теперь мне кажется, что она даже не понимала о чем я её спрашиваю.
Отвечая на мои вопросы, она не переставала расчесывать мои волосы. Помню что она и так и так крутила головой, любуясь на то, что она делает.
В комнате была такая странная атмосфера – жарко, и будто-то какая-то гудящая тяжесть резонировала вокруг меня. Не знаю, как точнее описать, как перед сильной грозой – наэлектризованность воздуха, запахи озона, напряженность, в комнате чувствовалось что-то подобное.
Помню её сухощавые руки, но не могу вспомнить точно – были ли у неё длинные ногти, что-то туманно колеблется в памяти – что рука мне показалась странной. Не помню, спрашивал ли я у нее еще что-то. Вспоминается, что я молчал, а она расчесывала мои волосы и гладила меня.
Помню, что мне захотелось сильно спать, и я провалился в сон, и совсем не помню последующий день. Этот случай мне вспоминается на протяжении всей моей жизни, я помню те ощущения, ту странную атмосферу, все помню ясно и четко. Даже в мои 22 года, меня иногда пробирает дрожь, когда я, находясь один в этой комнате, вспоминаю тот далекий случай.
С тех пор я не люблю, когда меня гладят по голове, или расчесывают волосы. Спасибо что прочитал, анон.
Я не знаю, что это было, но, это было на самом деле.
Я почти не боялся темноты тогда. Я засыпал лицом к двери, которая была открыта в освещенный коридор, и мог наблюдать, как мои родители ходят из большой комнаты на кухню.
Коридор был освещен одной обычной лампой накаливания, и я лежал в сильном полумраке.
За моей кроватью было окно, из него перепадало немного оранжевого света тусклых питерских фонарей. Я помню, что было жарковато, помню тепло от батарей под окном – значить была зима.
Я лежал и спокойно смотрел на коридор, на полоску света из него, я находился от двери на расстоянии трех шагов взрослого.
И тогда случилось странное. Меня начали гладить по голове. Я не испугался тогда, я был маленький, фильмов ужасов я тогда еще не смотрел, мультики видел только советские, добрые.
Я легонько оперся затылком на подушку, и приподнял глаза – увидеть того кто меня гладит.
За изголовьем моей маленькой кровати, сидела старуха, не знаю на чем сидела, может на моем маленьком стульчике. У нее были седые волосы, она была худая, одета во что-то неприметное, я плохо помню уже во что.
Я сразу понял, что это – Баба Яга, мама мне рассказывала про неё сказки. Что тут с малыша взять. Она перестала меня гладить, и начала расчесывать мне волосы, расческой, вроде-бы деревянной, похожей на гребень.
Я уже боялся, и поэтому лежал тихо. Смог только спросить:
– Ты Баба Яга?
– Да. Ответила она, тихим и низковатым голосом.
– Ты меня съешь?
– Да.
– А маму и папу съешь?
– И маму съем, и папу.
Она отвечала так, как будто её не волновало то, что она говорит, её голос ничего не выражал. Теперь мне кажется, что она даже не понимала о чем я её спрашиваю.
Отвечая на мои вопросы, она не переставала расчесывать мои волосы. Помню что она и так и так крутила головой, любуясь на то, что она делает.
В комнате была такая странная атмосфера – жарко, и будто-то какая-то гудящая тяжесть резонировала вокруг меня. Не знаю, как точнее описать, как перед сильной грозой – наэлектризованность воздуха, запахи озона, напряженность, в комнате чувствовалось что-то подобное.
Помню её сухощавые руки, но не могу вспомнить точно – были ли у неё длинные ногти, что-то туманно колеблется в памяти – что рука мне показалась странной. Не помню, спрашивал ли я у нее еще что-то. Вспоминается, что я молчал, а она расчесывала мои волосы и гладила меня.
Помню, что мне захотелось сильно спать, и я провалился в сон, и совсем не помню последующий день. Этот случай мне вспоминается на протяжении всей моей жизни, я помню те ощущения, ту странную атмосферу, все помню ясно и четко. Даже в мои 22 года, меня иногда пробирает дрожь, когда я, находясь один в этой комнате, вспоминаю тот далекий случай.
С тех пор я не люблю, когда меня гладят по голове, или расчесывают волосы. Спасибо что прочитал, анон.
Я не знаю, что это было, но, это было на самом деле.
Раз уж пошёл разговор о деревенской крипоте, вброшу-ка я свою прохладную. Она уже была запилена мной в детских-страшных-воспоминаний-треде когда-то давно, но тут она вроде в тему, так что слушайте.
Случилось это когда мне было года четыре или пять. Гостила я летом у бабушки с дедушкой в деревне, как водится. Сразу скажу, мои бабка с дедом не отличались особой набожностью и во всякую нечисть не верили (по крайней мере, я такого не замечала тогда).
Дом наш старый, большой. Строился он в несколько этапов: сначала была только одна комната и кухня, но постепенно дом расширяли, сейчас там три комнаты. Так вот, из-за этого он разделяется на две половины, "старую" и "новую". Внутри дома это нигде не заметно, но если подняться на чердак, то разницу видно сразу: "старая" половина очень темная, бревна и доски сильно потемнели от времени, окошко чердачное совсем маленькое. "Новая" половина светлая, дерево еще выглядит свежим, окно большое, даже есть небольшой балкон. На "старой" половине мой дед сушил табак (который выращивал собственноручно); на "новой" мы с сёстрами часто играли; обе половины были разделены широкой дощатой дверью, которая обыкновенно была открыта.
Как-то раз я играла в саду в очередные дочки-матери-машинки-ковбои и мне срочно понадобились какие-то игрушки, которые мы оставили на чердаке в прошлой игре. Решив, что без них никак не обойтись, я отправилась за ними. Зашла в дом, прошла в коридор, открыла ужасно скрипучую дверь (она всегда скрипела и скрипит до сих пор) и по узкой лесенке поднялась на "новую" половину. Взяв необходимые кастрюльки и деревянную собаку на колёсах, я уже хотела вернуться в сад, но краем глаза увидела шевеление на "старой" половине: пара здоровых пучков табака, который дедушка развесил там, покачивались. Я подумала, что это один из наших котов, и решила подключить его к игре (пара старых полотенец, замещавших в игре пелёнки, имелась). Я громко позвала кота "кс-кс-кс", и удивилась, когда никто не выбежал мне навстречу с громким мявом (наши коты были очень общительные и падкие на колбасу, которой кормил их дед, поэтому всегда отзывались). Решив поймать кота сама, я вошла на "старую" половину. Пучки табака висели в четыре ряда, я шла между двумя средними. Когда я дошла почти до конца, к противоположной стене с маленьким окошком, я взглянула в угол, куда, как мне показалось, шмыгнул кот. В углу стояла бабка.
Бабка была маленькая, сморщенная. И вся какая-то... чёрная, словно она сама была источником этой темноты на старой половине. На ней была чёрная юбка, старая, растянутая, кофта грязно-серого цвета, старый засаленный фартук и неопрятный выцветший платок на голове. Бабка молчала, просто стояла и смотрела на меня. Затем поманила меня крючковатым пальцем, шевеля при этом сморщенными губами, и всё так же смотрела, не моргая.
Несколько мгновений я просто стояла и смотрела на неё, не смея пошевелиться, но потом всё-таки расплакалась, закричала и побежала на "новую" половину. По пути споткнулась обо что-то, упала вниз лицом и так и осталась рыдать. В это время на мой крик подоспел дед, подхватил меня, спросил что случилось, на что я просто тыкала пальцем в "старую" половину и повторяла что-то вроде "бабка, чёрная бабка". Дед со мной на руках пошёл проверить. Конечно, никого там не было. Когда мы спустились вниз, он рассказал бабушке. Однако потом при родителях они этот случай не вспоминали, а когда я рассказала сама, дед как-то очень быстро замял тему, сказал, что у меня просто был страшный сон.
Не знаю, как эта бабка попала к нам на чердак. Дверь на чердак открывается с жутким скрипом, её слышно по всему дому, да и когда ходишь по чердаку, в доме очень четко слышны шаги.
Случилось это когда мне было года четыре или пять. Гостила я летом у бабушки с дедушкой в деревне, как водится. Сразу скажу, мои бабка с дедом не отличались особой набожностью и во всякую нечисть не верили (по крайней мере, я такого не замечала тогда).
Дом наш старый, большой. Строился он в несколько этапов: сначала была только одна комната и кухня, но постепенно дом расширяли, сейчас там три комнаты. Так вот, из-за этого он разделяется на две половины, "старую" и "новую". Внутри дома это нигде не заметно, но если подняться на чердак, то разницу видно сразу: "старая" половина очень темная, бревна и доски сильно потемнели от времени, окошко чердачное совсем маленькое. "Новая" половина светлая, дерево еще выглядит свежим, окно большое, даже есть небольшой балкон. На "старой" половине мой дед сушил табак (который выращивал собственноручно); на "новой" мы с сёстрами часто играли; обе половины были разделены широкой дощатой дверью, которая обыкновенно была открыта.
Как-то раз я играла в саду в очередные дочки-матери-машинки-ковбои и мне срочно понадобились какие-то игрушки, которые мы оставили на чердаке в прошлой игре. Решив, что без них никак не обойтись, я отправилась за ними. Зашла в дом, прошла в коридор, открыла ужасно скрипучую дверь (она всегда скрипела и скрипит до сих пор) и по узкой лесенке поднялась на "новую" половину. Взяв необходимые кастрюльки и деревянную собаку на колёсах, я уже хотела вернуться в сад, но краем глаза увидела шевеление на "старой" половине: пара здоровых пучков табака, который дедушка развесил там, покачивались. Я подумала, что это один из наших котов, и решила подключить его к игре (пара старых полотенец, замещавших в игре пелёнки, имелась). Я громко позвала кота "кс-кс-кс", и удивилась, когда никто не выбежал мне навстречу с громким мявом (наши коты были очень общительные и падкие на колбасу, которой кормил их дед, поэтому всегда отзывались). Решив поймать кота сама, я вошла на "старую" половину. Пучки табака висели в четыре ряда, я шла между двумя средними. Когда я дошла почти до конца, к противоположной стене с маленьким окошком, я взглянула в угол, куда, как мне показалось, шмыгнул кот. В углу стояла бабка.
Бабка была маленькая, сморщенная. И вся какая-то... чёрная, словно она сама была источником этой темноты на старой половине. На ней была чёрная юбка, старая, растянутая, кофта грязно-серого цвета, старый засаленный фартук и неопрятный выцветший платок на голове. Бабка молчала, просто стояла и смотрела на меня. Затем поманила меня крючковатым пальцем, шевеля при этом сморщенными губами, и всё так же смотрела, не моргая.
Несколько мгновений я просто стояла и смотрела на неё, не смея пошевелиться, но потом всё-таки расплакалась, закричала и побежала на "новую" половину. По пути споткнулась обо что-то, упала вниз лицом и так и осталась рыдать. В это время на мой крик подоспел дед, подхватил меня, спросил что случилось, на что я просто тыкала пальцем в "старую" половину и повторяла что-то вроде "бабка, чёрная бабка". Дед со мной на руках пошёл проверить. Конечно, никого там не было. Когда мы спустились вниз, он рассказал бабушке. Однако потом при родителях они этот случай не вспоминали, а когда я рассказала сама, дед как-то очень быстро замял тему, сказал, что у меня просто был страшный сон.
Не знаю, как эта бабка попала к нам на чердак. Дверь на чердак открывается с жутким скрипом, её слышно по всему дому, да и когда ходишь по чердаку, в доме очень четко слышны шаги.
Мой павильон (а не ларек, уж будьте добры) стоит на автобусной остановке. Зимой кто-то повадился окна бить — не взламывали, а просто хулиганили. И я поставил две камеры, смотрящие в те стороны, куда выходят окна — ну, естественно так, чтобы снаружи они в глаза не бросались.
Я поднимаюсь на ноги сам, родители — алкоголики, на образование ни денег, ни времени не было. И мой павильон — чисто моя заслуга. Я и на кассе, и товар закупаю, и бухгалтерскую отчетность сдаю. И вокруг павильона за порядком слежу — не собираюсь останавливаться на достигнутом, а потому надо уже сейчас держать марку.
В общем, с тех пор как сошел снег, в 6 часов утра я выхожу на остановку с метлой. На чистой остановке людям чаще приходит в голову мысль купить себе чего-нибудь на завтрак и обед.
Так я и обнаружил труп. Сначала подумал — просто спящий бомж, вроде ошивался здесь какой-то вчера после закрытия. Вонь от него стояла соответствующая. Пнул метлой, у него голова и повернулась, а к открытому глазу окурок прилип. Бомж, но не спящий, а как есть мертвый. Вызвал полицию.
В районном отделении я уже знакомство завел, так что приехали быстро. Щелкнули два раза фотоаппаратом, увезли на экспертизу. Странно, говорят, затылок явно проломлен, а крови нет. Глухарь, в общем. Я им про камеры и сказал. Обрадовались — видеозапись преступления (ну, это еще если в кадр попало).
Мне и самому интересно, предложил прямо здесь и посмотреть, на ноутбуке. Ребята покурили, чаю выпили предложенного, и мы заперлись в павильоне. О торговле я даже и не думал — люди остановку стороной обходили, потому что машина полицейская стояла, да и вонь еще не выветрилась, и мусор опять же.
Бомж появился в 22:17. На остановку не зашел, встал рядом, в тени. На самом краю кадра стоял, спиной к камере. Лицом к центру остановки то есть. Чувствовалось, что людей он нервировал — стоит, смотрит, воняет. Поздние гуляки как-то все к другому краю остановки прижались.
Мы так минут десять посмотрели, потом решил ускоренно перекрутить — ничего ж не происходит. Поставил я шестнадцатикратную скорость. Люди побежали по экрану, машины мелькали. Бомж не шевелился, только покачивался, что на такой скорости выглядело слабым подергиванием. Когда кто-то подходил к бомжу, мы тормозили видео. Ближе к одиннадцати какой-то мужчина, храбрясь перед спутницей, пытался бомжа от остановки прогнать, но его, видать, замутило, когда он на расстояние руки подошел. Ближе к полуночи прошла бабка с болонкой, кинула несколько монеток к его ногам. За полночь свет в павильоне погас — я домой пошел.
И за все это время бомж не то что шагу не сделал — с ноги на ногу не переступил. Стоял, покачивался, таращился в центр остановки.
Четверо пьяных появились уже на рассвете — за полтора часа до меня. Человек на пустой темной остановке привлек их внимание. Что-то один из них бомжу говорил, потом бутылка водки появилась — вроде выпить предлагали. Тот не реагировал. Парней, видать, такое равнодушие оскорбило — было видно по выдвинутым челюстям и выражениям лиц, что разговор пошел в ключе «тебе что, жить надоело?». Один пнул бомжа под колено. Нога подогнулась, торс отклонился назад — оборванец застыл в такой позе. Тогда другой вытащил изо рта сигарету и приложил горящим концом к лицу несчастного. Бомж не схватился за ожог, не завопил, а только ощутимо вздрогнул и пошел на своего противника. Тот отскочил, и в этот момент прежний «каратист», задрав конечность, пнул бомжа в крестец.
Он упал, как манекен, на лицо, не сделав попытки выставить руки, и тут же получил ощутимый пинок в живот. На этом четверка сочла справедливость восстановленной и удалилась, оставив бомжа именно в той позе, в какой я нашел его утром.
Зазвонил телефон. Пока мой знакомый разговаривал по сотовому с медэкспертом, я досматривал пленку на скорости — убедился, что до меня никто мимо не проходил. Знакомый спрятал телефон и попросил водки.
— Я у тебя файлы возьму. А с ноутбука ты потом их при мне удалишь, и чтобы они нигде никогда не всплыли, — мне его голос не понравился.
— Что-то случилось?
Знакомый помолчал.
— Он умер от множественных проникающих ран и ожогов. Пытали, видимо. Череп проломили уже после смерти. Но все равно — минимум за сутки до того, как он пришел на остановку.
Я поднимаюсь на ноги сам, родители — алкоголики, на образование ни денег, ни времени не было. И мой павильон — чисто моя заслуга. Я и на кассе, и товар закупаю, и бухгалтерскую отчетность сдаю. И вокруг павильона за порядком слежу — не собираюсь останавливаться на достигнутом, а потому надо уже сейчас держать марку.
В общем, с тех пор как сошел снег, в 6 часов утра я выхожу на остановку с метлой. На чистой остановке людям чаще приходит в голову мысль купить себе чего-нибудь на завтрак и обед.
Так я и обнаружил труп. Сначала подумал — просто спящий бомж, вроде ошивался здесь какой-то вчера после закрытия. Вонь от него стояла соответствующая. Пнул метлой, у него голова и повернулась, а к открытому глазу окурок прилип. Бомж, но не спящий, а как есть мертвый. Вызвал полицию.
В районном отделении я уже знакомство завел, так что приехали быстро. Щелкнули два раза фотоаппаратом, увезли на экспертизу. Странно, говорят, затылок явно проломлен, а крови нет. Глухарь, в общем. Я им про камеры и сказал. Обрадовались — видеозапись преступления (ну, это еще если в кадр попало).
Мне и самому интересно, предложил прямо здесь и посмотреть, на ноутбуке. Ребята покурили, чаю выпили предложенного, и мы заперлись в павильоне. О торговле я даже и не думал — люди остановку стороной обходили, потому что машина полицейская стояла, да и вонь еще не выветрилась, и мусор опять же.
Бомж появился в 22:17. На остановку не зашел, встал рядом, в тени. На самом краю кадра стоял, спиной к камере. Лицом к центру остановки то есть. Чувствовалось, что людей он нервировал — стоит, смотрит, воняет. Поздние гуляки как-то все к другому краю остановки прижались.
Мы так минут десять посмотрели, потом решил ускоренно перекрутить — ничего ж не происходит. Поставил я шестнадцатикратную скорость. Люди побежали по экрану, машины мелькали. Бомж не шевелился, только покачивался, что на такой скорости выглядело слабым подергиванием. Когда кто-то подходил к бомжу, мы тормозили видео. Ближе к одиннадцати какой-то мужчина, храбрясь перед спутницей, пытался бомжа от остановки прогнать, но его, видать, замутило, когда он на расстояние руки подошел. Ближе к полуночи прошла бабка с болонкой, кинула несколько монеток к его ногам. За полночь свет в павильоне погас — я домой пошел.
И за все это время бомж не то что шагу не сделал — с ноги на ногу не переступил. Стоял, покачивался, таращился в центр остановки.
Четверо пьяных появились уже на рассвете — за полтора часа до меня. Человек на пустой темной остановке привлек их внимание. Что-то один из них бомжу говорил, потом бутылка водки появилась — вроде выпить предлагали. Тот не реагировал. Парней, видать, такое равнодушие оскорбило — было видно по выдвинутым челюстям и выражениям лиц, что разговор пошел в ключе «тебе что, жить надоело?». Один пнул бомжа под колено. Нога подогнулась, торс отклонился назад — оборванец застыл в такой позе. Тогда другой вытащил изо рта сигарету и приложил горящим концом к лицу несчастного. Бомж не схватился за ожог, не завопил, а только ощутимо вздрогнул и пошел на своего противника. Тот отскочил, и в этот момент прежний «каратист», задрав конечность, пнул бомжа в крестец.
Он упал, как манекен, на лицо, не сделав попытки выставить руки, и тут же получил ощутимый пинок в живот. На этом четверка сочла справедливость восстановленной и удалилась, оставив бомжа именно в той позе, в какой я нашел его утром.
Зазвонил телефон. Пока мой знакомый разговаривал по сотовому с медэкспертом, я досматривал пленку на скорости — убедился, что до меня никто мимо не проходил. Знакомый спрятал телефон и попросил водки.
— Я у тебя файлы возьму. А с ноутбука ты потом их при мне удалишь, и чтобы они нигде никогда не всплыли, — мне его голос не понравился.
— Что-то случилось?
Знакомый помолчал.
— Он умер от множественных проникающих ран и ожогов. Пытали, видимо. Череп проломили уже после смерти. Но все равно — минимум за сутки до того, как он пришел на остановку.
Многоэтажные дома устроены так, что все трубопроводы пронизывают квартиры в одних и тех же местах. Это сделано из соображений практичности, но последствия весьма неоднозначны.
Объяснять не буду, тем более это всего лишь мои домыслы. Если хватит смелости - проверьте.
Зайдите в ванную комнату, не включая в ней свет. Ночью! В любое другое время суток ничего не выйдет.
Постойте в тишине хотя бы две минуты. Встаньте спиной к двери и попробуйте зажечь спичку. Если ничего не вышло - медленно повернитесь и выйдите, ради своей безопасности. Если зажглась - вы увидите. Не пытайтесь фотографировать, ведите себя спокойно.
Объяснять не буду, тем более это всего лишь мои домыслы. Если хватит смелости - проверьте.
Зайдите в ванную комнату, не включая в ней свет. Ночью! В любое другое время суток ничего не выйдет.
Постойте в тишине хотя бы две минуты. Встаньте спиной к двери и попробуйте зажечь спичку. Если ничего не вышло - медленно повернитесь и выйдите, ради своей безопасности. Если зажглась - вы увидите. Не пытайтесь фотографировать, ведите себя спокойно.
Мы с Аллой, моей девушкой, в тот летний день решили поехать за город, на озеро. Путь был дальний, озеро находилось в старом посёлке.
Народу там живёт мало, да и те — старики, так как условия для жизни там сейчас достаточно плохие. А у меня там раньше дед по отцовской линии жил, который категорически отказывался переезжать жить в город, поэтому с малых лет я на каникулы ездил в посёлок к дедушке до самой его смерти. Посёлок и все близлежащие окрестности я за это время изучил замечательно. Очень полюбилось мне озеро, находящееся в пяти минутах ходьбы от дома деда. Большое, глубокое, с чистой прозрачной водой, да и люди там бывают очень редко. До этого случая я любил туда приезжать отдыхать и купаться со своими приятелями.
Ну и как я уже говорил, решили мы с моей девушкой поехать на озеро, покупаться и устроить небольшой романтический пикник вдали от цивилизации. Погоду специально в интернете посмотрел на нескольких сайтах — её обещали солнечную и тёплую. Приехали, устроились, искупались, уже начали раскладываться для пикника — и тут как зарядит ливень, да мощный такой, зараза! И не тучка случайная, а полноценный долгий ливень с мрачно-серыми тучами, затянувшими всё небо. А нам что делать — у нас с собой ни зонтов, ни палатки, только пакет с продуктами. В общем, мы, в чём были, покидали все наши вещи обратно, схватили пакет и кинулись бежать, искать укромное место, чтобы укрыться от непогоды. Но тут же возник вопрос: а куда бежать-то? В дома к людям как-то неудобно проситься, а дом дедушки два года назад сгорел... И тут я вспомнил, что поодаль есть старые строения, начала 20-го века. Хорошие, надёжные такие каменные здания, и хотя всё, что можно оттуда унести, ясное дело, давно унесли, но дома, как и сто лет назад, прочно стоят на своих местах.
Мы — бегом туда, забрались в уютный уголок, сидим. Там так хорошо, сухо, тепло. За окном ливень плещет, как из ведра, а мы с Аллой, как графы, сидим в огромном старинном здании в полном одиночестве — даже смешно стало, начали прикалываться. Так развеселились, что и уже испорченный пикник забылся. Тут слышим, доносится мужской голос с улицы:
— Извините меня за беспокойство, но на улице ужасная погода! Не могли бы вы впустить меня в дом до окончания ливня?
Мы затихли и переглянулись между собой. Что за ерунда? Здание давно заброшенное, без дверей и окон — с чего бы кому-то спрашивать разрешения войти? Но тут голос опять спросил:
— Извините, не могли бы вы впустить меня? Если вас не затруднит, отворите мне дверь, я лишь пересижу до окончания ливня.
Вот уж бред — так бред! Какую ещё дверь ему отворить, если в здании давно уже ни единой двери не осталось? Да и как его сюда занесло вообще? На машине не проехать, да и от электрички топать далеко, только «прошаренные» могут добраться до этого места...
Тут голос вновь, уже несколько раздражённо, произнёс:
— Извиняюсь за мою настойчивость, но я почти весь вымок, мне необходимо где-то переждать непогоду. Право, Вы начинаете меня утомлять своим безразличием к моим просьбам.
Тут уже даже не по себе стало. Кто это? Разыграть нас кто решил, что ли? Может, пьянчужка или сумасшедший местный какой, или бездомный, обретающийся в этом доме, который совсем не рад нашему визиту и хочет нас так выгнать? Но к чему такой спектакль, когда можно просто войти и попросить уйти отсюда?
— Гм-гм, — послышалось прямо возле окна, где сидели мы, — Я всё же настаиваю, чтобы вы впустили меня! А если вопрос стоит лишь за деньгами — я не скуп и готов отплатить эту услугу.
Как он вообще переместился так бесслышно? Всё вокруг поросло травой и дикими кустарниками, но никакого шелеста и шагов слышно не было.
Наконец я, набравшись смелости, громко спросил:
— Кто ты и что тебе нужно? Если ты не слепой, то должен заметить, что тут нет дверей, а мы просто пытаемся укрыться от дождя. А если это прикол — проваливай лучше отсюда.
И тут повисла долгая пауза. Голос не отвечал. Я решил, что этот уже ушёл и решил в этом убедиться. Я пододвинулся поближе к оконному проёму и выглянул на улицу. Но, к моему удивлению, я увидел «этого». «Этот» оказался высоким мужчиной с тёмными волосами, без головного убора, но в чёрном длинном плаще и с тростью. Он стоял ко мне спиной, поэтому его лица я увидеть не мог. К моему удивлению, он совершенно не промок, ни капли! У него были уложенные волосы, да и одежда на вид была абсолютно сухой. И с чего это он причитал, что уже почти весь вымок? При этом у него не было никакого зонта, он ничем не прикрывался, а просто спокойно, не двигаясь, стоял под дождём. Хоть я не трус, но мне сделалось по-настоящему жутко. Я быстро спрятался назад.
Раздался странный смех, а затем голос опять заговорил:
— Да неужели Вы держите меня за идиота? Как это «нет дверей», когда я лично вижу перед собой деревянную дверь, которая плотно заперта? Я проверил это уже несколько раз! Ну, знаете ли, это уже наглость! Ещё и идиотом меня решили выставить! Спасибо Вам большое за так своевременно оказанную мне услугу, прощайте! А обо мне Вы ещё вспомните!
Мы забились в угол и боялись даже дышать. Так, в абсолютной тишине, мы просидели, наверное, час, пока ливень не прекратился. Затем я всё же решился вновь выглянуть в окно. На улице уже никого не было. Мы с Аллой быстренько переоделись и выбежали из здания, пока опять кто-нибудь не заговорил. Мы пулей и без оглядки бежали 20 минут до самой станции. Только уже в электричке, ощутив себя в толпе людей, нам удалось успокоиться. До сих пор не ясно, кто это был и откуда он там взялся.
Народу там живёт мало, да и те — старики, так как условия для жизни там сейчас достаточно плохие. А у меня там раньше дед по отцовской линии жил, который категорически отказывался переезжать жить в город, поэтому с малых лет я на каникулы ездил в посёлок к дедушке до самой его смерти. Посёлок и все близлежащие окрестности я за это время изучил замечательно. Очень полюбилось мне озеро, находящееся в пяти минутах ходьбы от дома деда. Большое, глубокое, с чистой прозрачной водой, да и люди там бывают очень редко. До этого случая я любил туда приезжать отдыхать и купаться со своими приятелями.
Ну и как я уже говорил, решили мы с моей девушкой поехать на озеро, покупаться и устроить небольшой романтический пикник вдали от цивилизации. Погоду специально в интернете посмотрел на нескольких сайтах — её обещали солнечную и тёплую. Приехали, устроились, искупались, уже начали раскладываться для пикника — и тут как зарядит ливень, да мощный такой, зараза! И не тучка случайная, а полноценный долгий ливень с мрачно-серыми тучами, затянувшими всё небо. А нам что делать — у нас с собой ни зонтов, ни палатки, только пакет с продуктами. В общем, мы, в чём были, покидали все наши вещи обратно, схватили пакет и кинулись бежать, искать укромное место, чтобы укрыться от непогоды. Но тут же возник вопрос: а куда бежать-то? В дома к людям как-то неудобно проситься, а дом дедушки два года назад сгорел... И тут я вспомнил, что поодаль есть старые строения, начала 20-го века. Хорошие, надёжные такие каменные здания, и хотя всё, что можно оттуда унести, ясное дело, давно унесли, но дома, как и сто лет назад, прочно стоят на своих местах.
Мы — бегом туда, забрались в уютный уголок, сидим. Там так хорошо, сухо, тепло. За окном ливень плещет, как из ведра, а мы с Аллой, как графы, сидим в огромном старинном здании в полном одиночестве — даже смешно стало, начали прикалываться. Так развеселились, что и уже испорченный пикник забылся. Тут слышим, доносится мужской голос с улицы:
— Извините меня за беспокойство, но на улице ужасная погода! Не могли бы вы впустить меня в дом до окончания ливня?
Мы затихли и переглянулись между собой. Что за ерунда? Здание давно заброшенное, без дверей и окон — с чего бы кому-то спрашивать разрешения войти? Но тут голос опять спросил:
— Извините, не могли бы вы впустить меня? Если вас не затруднит, отворите мне дверь, я лишь пересижу до окончания ливня.
Вот уж бред — так бред! Какую ещё дверь ему отворить, если в здании давно уже ни единой двери не осталось? Да и как его сюда занесло вообще? На машине не проехать, да и от электрички топать далеко, только «прошаренные» могут добраться до этого места...
Тут голос вновь, уже несколько раздражённо, произнёс:
— Извиняюсь за мою настойчивость, но я почти весь вымок, мне необходимо где-то переждать непогоду. Право, Вы начинаете меня утомлять своим безразличием к моим просьбам.
Тут уже даже не по себе стало. Кто это? Разыграть нас кто решил, что ли? Может, пьянчужка или сумасшедший местный какой, или бездомный, обретающийся в этом доме, который совсем не рад нашему визиту и хочет нас так выгнать? Но к чему такой спектакль, когда можно просто войти и попросить уйти отсюда?
— Гм-гм, — послышалось прямо возле окна, где сидели мы, — Я всё же настаиваю, чтобы вы впустили меня! А если вопрос стоит лишь за деньгами — я не скуп и готов отплатить эту услугу.
Как он вообще переместился так бесслышно? Всё вокруг поросло травой и дикими кустарниками, но никакого шелеста и шагов слышно не было.
Наконец я, набравшись смелости, громко спросил:
— Кто ты и что тебе нужно? Если ты не слепой, то должен заметить, что тут нет дверей, а мы просто пытаемся укрыться от дождя. А если это прикол — проваливай лучше отсюда.
И тут повисла долгая пауза. Голос не отвечал. Я решил, что этот уже ушёл и решил в этом убедиться. Я пододвинулся поближе к оконному проёму и выглянул на улицу. Но, к моему удивлению, я увидел «этого». «Этот» оказался высоким мужчиной с тёмными волосами, без головного убора, но в чёрном длинном плаще и с тростью. Он стоял ко мне спиной, поэтому его лица я увидеть не мог. К моему удивлению, он совершенно не промок, ни капли! У него были уложенные волосы, да и одежда на вид была абсолютно сухой. И с чего это он причитал, что уже почти весь вымок? При этом у него не было никакого зонта, он ничем не прикрывался, а просто спокойно, не двигаясь, стоял под дождём. Хоть я не трус, но мне сделалось по-настоящему жутко. Я быстро спрятался назад.
Раздался странный смех, а затем голос опять заговорил:
— Да неужели Вы держите меня за идиота? Как это «нет дверей», когда я лично вижу перед собой деревянную дверь, которая плотно заперта? Я проверил это уже несколько раз! Ну, знаете ли, это уже наглость! Ещё и идиотом меня решили выставить! Спасибо Вам большое за так своевременно оказанную мне услугу, прощайте! А обо мне Вы ещё вспомните!
Мы забились в угол и боялись даже дышать. Так, в абсолютной тишине, мы просидели, наверное, час, пока ливень не прекратился. Затем я всё же решился вновь выглянуть в окно. На улице уже никого не было. Мы с Аллой быстренько переоделись и выбежали из здания, пока опять кто-нибудь не заговорил. Мы пулей и без оглядки бежали 20 минут до самой станции. Только уже в электричке, ощутив себя в толпе людей, нам удалось успокоиться. До сих пор не ясно, кто это был и откуда он там взялся.
Вы не доводилось бывать ночью на кладбище?
Кладбище ночью и кладбище днём это я вам доложу совсем разные вещи.
Поход на кладбище ночью, в одиночку, среди деревенских пацанов был своего рода экзаменом мужества. Кто-то вызывался сам, редко. Чаще кого-нибудь ловили на "слабо".
Происходило обычно всё спонтанно. В каком-нибудь мальчишеском споре кто-то говорил:
- Да ты даже на кладбище ночью забоишься! Да тебе слабо!
- Мне слабо?!!! - возмущался тот. - Да запросто!
И тут начиналось самое интересное.
Бралась какая-то приметная, но не имеющая практической ценности вещь. Кусок крашеной доски, допустим. И ватага пацанов шла на кладбище. Днём, конечно. И там, в каком-то условленном месте этот предмет оставляли. С тем, чтобы ночью тот, чья смелость требовала подтверждения, пошел и эту вещь принёс. Одно из двух городских кладбищ находилось в лесу в километре от деревни. Мимо шло шоссе, и напротив кладбища была остановка. Вот на этой остановке вечером и собирались. Собирались, ждали пока совсем стемнеет, и рассказывали страшилки, чтоб ещё сильнее взбодрить испытуемого. Потом ему вручался в руки фонарик, и он отправлялся навстречу приключениям.
Или не отправлялся. Бледнел лицом и говорил - Не, пацаны, я не пойду. В другой раз.
Или доходил до опушки и поворачивал обратно. Тоже бывало не редко.
Это не считалось позорным, за это не дразнили и не наказывали. Потому что в ответ всегда можно было получить - Смелый? Вперёд! А даже те, кто там однажды уже побывал, второй раз не рвались. Знали, что это такое. Вообще, довольно жестокая штука, если представить.
Был у нас в деревне парнишка, Вова. Вова был не деревенский. Просто каждый год на лето его привозили к бабке. Так что он был хоть и городской, с одной стороны, но с другой всё-таки свой. И вот однажды Вова попался "на слабо". Слово за слово, и его развели на кладбище. Вова похорохорился, но деваться было уже некуда. Взяли приметную тряпку, пошли на кладбище. Дело было как раз после родительской субботы. Могилы были щедро и привлекательно усыпаны конфетами и печеньем. Но брать с могил считалось западло. Далеко заходить не стали, ряда через четыре могил привязали тряпку к приметной берёзке. Вечером собрались на остановке. Дождались, когда совсем стемнеет. - Ну что, Вова, не передумал?
Вова, рыхлый, довольно неуклюжий мальчик, был бледен с лица, но отрицательно помотал головой.
- Ну, тогда с Богом!
Вове дали в одну руку фонарик, в другую кто-то сунул нательный крестик.
- Ты главное по сторонам не смотри! И когда обратно будешь идти если, не вздумай оглянуться!
Вова пересёк шоссе и шагнул в лес. Свет фонарика ещё какое-то время метался сквозь кусты, а потом исчез. Мы ждали, вяло переговариваясь. Каждый представлял себя на месте Вовы. Бодрости это не прибавляло.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Полчаса. Вовы не было. Когда прошло два раза по столько, чтоб не спеша дойти до места и вернуться обратно, мы стали кричать. "Вооооваааа!!!" Ветер шумел в кронах деревьев, и только опушка отбивала слабое эхо. Вот тогда мы испугались уже по-настоящему. Сперва была мысль пойти всей ватагой на поиски. Однако мы от неё быстро отказались. Кладбище не проспект, по нему не пойдёшь толпой. Немного поспорив, послали двоих гонцов в деревню, за кем-то из взрослых. Все конечно понимали, чем это чревато, и жопы чесались заранее. Но сейчас об этом мало кто думал. У каждого в голове металась одна и та же мысль - ЧТО МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ С ВОВОЙ НА КЛАДБИЩЕ?!
Вскоре из деревни, угрюмо матерясь, пришли трое с фонарями. Братья Голубевы, взрослые парни. И все, они впереди, мы сзади, пошли на кладбище. Дойдя до первого ряда оград замерли, прислушиваясь. Потом братья погасили фонари, чтоб присмотреться. И как только фонари погасли, все сразу увидели далеко впереди тусклый свет карманного фонарика. Свет не двигался. "Вашу мать!" - сказали сквозь зубы братья Голубевы, и мы стали пробираться между могилами. Кричать на кладбище ночью почему-то никто не решился. Страшнее всего было идти последнему. И последний всегда старался выбраться вперед. Так что мы постепенно менялись местами.
Вскоре свет фонарика стал виден отчетливо. Потом стало ясно, что фонарик просто лежит на земле. Потом стало понятно, что он лежит не на земле, а на могиле. Воображение рисовало всякие неприятные картины. Присутствие братьев Голубевых слегка успокаивало.
А потом мы увидели Вову.
Вова сидел на могиле рядом с фонариком.
Мы подошли к могильной ограде, и три фонаря упёрлись в Вову.
Вова сидел на могиле.
Вова сидел на могиле, был синий, и смотрел на нас круглыми пустыми глазами.
Он сидел на могиле, синий, смотрел на нас круглыми пустыми глазами, и ЖРАЛ, СУКА КОНФЕТЫ!
За обе щёки. Вокруг него, на могиле и возле, валялся огромный ворох фантиков.
Поняв, что пришли за ним, синий Вова встал, прожевал конфеты, отряхнулся, и сказал тихим испуганным голосом:
- Из-звините. Я з-за-аблудился.
Кладбище ночью и кладбище днём это я вам доложу совсем разные вещи.
Поход на кладбище ночью, в одиночку, среди деревенских пацанов был своего рода экзаменом мужества. Кто-то вызывался сам, редко. Чаще кого-нибудь ловили на "слабо".
Происходило обычно всё спонтанно. В каком-нибудь мальчишеском споре кто-то говорил:
- Да ты даже на кладбище ночью забоишься! Да тебе слабо!
- Мне слабо?!!! - возмущался тот. - Да запросто!
И тут начиналось самое интересное.
Бралась какая-то приметная, но не имеющая практической ценности вещь. Кусок крашеной доски, допустим. И ватага пацанов шла на кладбище. Днём, конечно. И там, в каком-то условленном месте этот предмет оставляли. С тем, чтобы ночью тот, чья смелость требовала подтверждения, пошел и эту вещь принёс. Одно из двух городских кладбищ находилось в лесу в километре от деревни. Мимо шло шоссе, и напротив кладбища была остановка. Вот на этой остановке вечером и собирались. Собирались, ждали пока совсем стемнеет, и рассказывали страшилки, чтоб ещё сильнее взбодрить испытуемого. Потом ему вручался в руки фонарик, и он отправлялся навстречу приключениям.
Или не отправлялся. Бледнел лицом и говорил - Не, пацаны, я не пойду. В другой раз.
Или доходил до опушки и поворачивал обратно. Тоже бывало не редко.
Это не считалось позорным, за это не дразнили и не наказывали. Потому что в ответ всегда можно было получить - Смелый? Вперёд! А даже те, кто там однажды уже побывал, второй раз не рвались. Знали, что это такое. Вообще, довольно жестокая штука, если представить.
Был у нас в деревне парнишка, Вова. Вова был не деревенский. Просто каждый год на лето его привозили к бабке. Так что он был хоть и городской, с одной стороны, но с другой всё-таки свой. И вот однажды Вова попался "на слабо". Слово за слово, и его развели на кладбище. Вова похорохорился, но деваться было уже некуда. Взяли приметную тряпку, пошли на кладбище. Дело было как раз после родительской субботы. Могилы были щедро и привлекательно усыпаны конфетами и печеньем. Но брать с могил считалось западло. Далеко заходить не стали, ряда через четыре могил привязали тряпку к приметной берёзке. Вечером собрались на остановке. Дождались, когда совсем стемнеет. - Ну что, Вова, не передумал?
Вова, рыхлый, довольно неуклюжий мальчик, был бледен с лица, но отрицательно помотал головой.
- Ну, тогда с Богом!
Вове дали в одну руку фонарик, в другую кто-то сунул нательный крестик.
- Ты главное по сторонам не смотри! И когда обратно будешь идти если, не вздумай оглянуться!
Вова пересёк шоссе и шагнул в лес. Свет фонарика ещё какое-то время метался сквозь кусты, а потом исчез. Мы ждали, вяло переговариваясь. Каждый представлял себя на месте Вовы. Бодрости это не прибавляло.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Полчаса. Вовы не было. Когда прошло два раза по столько, чтоб не спеша дойти до места и вернуться обратно, мы стали кричать. "Вооооваааа!!!" Ветер шумел в кронах деревьев, и только опушка отбивала слабое эхо. Вот тогда мы испугались уже по-настоящему. Сперва была мысль пойти всей ватагой на поиски. Однако мы от неё быстро отказались. Кладбище не проспект, по нему не пойдёшь толпой. Немного поспорив, послали двоих гонцов в деревню, за кем-то из взрослых. Все конечно понимали, чем это чревато, и жопы чесались заранее. Но сейчас об этом мало кто думал. У каждого в голове металась одна и та же мысль - ЧТО МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ С ВОВОЙ НА КЛАДБИЩЕ?!
Вскоре из деревни, угрюмо матерясь, пришли трое с фонарями. Братья Голубевы, взрослые парни. И все, они впереди, мы сзади, пошли на кладбище. Дойдя до первого ряда оград замерли, прислушиваясь. Потом братья погасили фонари, чтоб присмотреться. И как только фонари погасли, все сразу увидели далеко впереди тусклый свет карманного фонарика. Свет не двигался. "Вашу мать!" - сказали сквозь зубы братья Голубевы, и мы стали пробираться между могилами. Кричать на кладбище ночью почему-то никто не решился. Страшнее всего было идти последнему. И последний всегда старался выбраться вперед. Так что мы постепенно менялись местами.
Вскоре свет фонарика стал виден отчетливо. Потом стало ясно, что фонарик просто лежит на земле. Потом стало понятно, что он лежит не на земле, а на могиле. Воображение рисовало всякие неприятные картины. Присутствие братьев Голубевых слегка успокаивало.
А потом мы увидели Вову.
Вова сидел на могиле рядом с фонариком.
Мы подошли к могильной ограде, и три фонаря упёрлись в Вову.
Вова сидел на могиле.
Вова сидел на могиле, был синий, и смотрел на нас круглыми пустыми глазами.
Он сидел на могиле, синий, смотрел на нас круглыми пустыми глазами, и ЖРАЛ, СУКА КОНФЕТЫ!
За обе щёки. Вокруг него, на могиле и возле, валялся огромный ворох фантиков.
Поняв, что пришли за ним, синий Вова встал, прожевал конфеты, отряхнулся, и сказал тихим испуганным голосом:
- Из-звините. Я з-за-аблудился.
Когда я работал консультантом в "Строймаркете" - огромном магазине строительных материалов, занимавшем два этажа, я безумно влюбился в Олечку, стоявшую за одной из касс. Она была тоненькой, маленькой светловолосой девушкой с глубокими серыми глазами, задумчивой и скромной, даже излишне стеснительной - она никогда не красилась, не носила открытых маечек - только блузки с длинными рукавами, всегда неяркие и аккуратные. Ее можно было бы назвать "серой мышкой", не будь она так красива.
Сам я скромностью не страдал и неоднократно показывал свое к ней отношение, дарил цветы, приглашал в кино. Эффект, к сожалению, всегда был один: Олечка, виновато склонив голову, отвечала, что не сможет пойти и вежливо благодарила. Букеты, которые я приносил, она ставила в прозрачную вазу у входа, но домой не забирала никогда. Однажды, когда я попытался все же уговорить ее сходить на фильм, мотивируя тем, что все равно уже купил билеты, она предложила вернуть деньги... Я был в отчаянии: если бы она просто отшила меня, мне и то было бы легче. А так я просто кружил в отделе кафеля, рядом с ее кассой, как мартовский кот, вызывая насмешки коллектива.
Со временем я заметил, что Олечку явно что-то угнетает. Иногда, если в зале никого не было, она беззвучно плакала, часто сидела, погрузившись в свои грустные мысли. Смотреть на это - просто сердце разрывалось от жалости. Я пытался поговорить с ней, выяснить, кто и чем ее обидел, обещал помочь. Девушка вымученно улыбалась и отвечала, что все в порядке.
Однажды мы разгружали новое поступление - вообще-то это не было нашей обязанностью, но нам обещали прибавку. В результате я задержался дотемна и опоздал на автобус, пришлось идти пешком. Когда я миновал две остановки, до меня вдруг дошло: совсем рядом сворот на улицу Речную, где живет Олечка. Несколько раз я провожал ее, пытаясь навязаться в гости, поэтому знал адрес. Подумав, я свернул со своего маршрута на Речную, надеясь, что встречу Олечку возле ее дома.
У многоэтажки было безлюдно. Я приуныл, но, сев на детские качели, стал рассматривать окна. Шансов увидеть таким образом Олечку, живущую на восьмом этаже, не было, но уходить мне не хотелось.
В окнах ее квартиры свет включен не был, наверное, девушка уже спала. Я посидел еще немного и уже собирался уходить, как вдруг заметил движение на стене, примерно на уровне пятого этажа. Присмотревшись, я обомлел: по стене ползло нечто, похожее на человеческую фигуру, густо-темное и малозаметное в надвигающихся сумерках. Пока я стоял, глядя наверх и пытаясь убедить себя, что это галлюцинация, "человек-паук", легко цепляясь за отвесную стену, преодолел еще два этажа и проскользнул на балкон Олиной квартиры. Вскоре до меня донесся противный, едва слышный скрип - существо открывало окно. Не дожидаясь дальнейшего, я бросился бежать. Я не остановился, даже когда выбежал с Речной, так и несся до своего дома. На улицах было тихо, только изредка проезжали машины, и лаял увязавшийся за мной бездомный пес.
В своей квартире я в первую очередь запер все окна, а уже потом выпил чаю и слегка успокоился. Тут же мне стало стыдно - ведь я видел, что существо вползло в Олино окно, и ничего не сделал. Я хотел позвонить в милицию, но передумал - все равно не поверят. Всю ночь я не мог заснуть, прислушиваясь к звукам снаружи.
Назавтра в магазине я снова увидел Олечку, сидящую у кассы, как и всегда. Она привычно сказала мне "Здравствуй", а я с трудом заставил себя ответить - перед глазами у меня стояла ползущая по стене тварь.
С тех пор мы с Олечкой практически не общались, а вскоре, месяца через два, она уволилась. Я не знаю, что случилось тем вечером, и, если честно, не хотел бы знать
Сам я скромностью не страдал и неоднократно показывал свое к ней отношение, дарил цветы, приглашал в кино. Эффект, к сожалению, всегда был один: Олечка, виновато склонив голову, отвечала, что не сможет пойти и вежливо благодарила. Букеты, которые я приносил, она ставила в прозрачную вазу у входа, но домой не забирала никогда. Однажды, когда я попытался все же уговорить ее сходить на фильм, мотивируя тем, что все равно уже купил билеты, она предложила вернуть деньги... Я был в отчаянии: если бы она просто отшила меня, мне и то было бы легче. А так я просто кружил в отделе кафеля, рядом с ее кассой, как мартовский кот, вызывая насмешки коллектива.
Со временем я заметил, что Олечку явно что-то угнетает. Иногда, если в зале никого не было, она беззвучно плакала, часто сидела, погрузившись в свои грустные мысли. Смотреть на это - просто сердце разрывалось от жалости. Я пытался поговорить с ней, выяснить, кто и чем ее обидел, обещал помочь. Девушка вымученно улыбалась и отвечала, что все в порядке.
Однажды мы разгружали новое поступление - вообще-то это не было нашей обязанностью, но нам обещали прибавку. В результате я задержался дотемна и опоздал на автобус, пришлось идти пешком. Когда я миновал две остановки, до меня вдруг дошло: совсем рядом сворот на улицу Речную, где живет Олечка. Несколько раз я провожал ее, пытаясь навязаться в гости, поэтому знал адрес. Подумав, я свернул со своего маршрута на Речную, надеясь, что встречу Олечку возле ее дома.
У многоэтажки было безлюдно. Я приуныл, но, сев на детские качели, стал рассматривать окна. Шансов увидеть таким образом Олечку, живущую на восьмом этаже, не было, но уходить мне не хотелось.
В окнах ее квартиры свет включен не был, наверное, девушка уже спала. Я посидел еще немного и уже собирался уходить, как вдруг заметил движение на стене, примерно на уровне пятого этажа. Присмотревшись, я обомлел: по стене ползло нечто, похожее на человеческую фигуру, густо-темное и малозаметное в надвигающихся сумерках. Пока я стоял, глядя наверх и пытаясь убедить себя, что это галлюцинация, "человек-паук", легко цепляясь за отвесную стену, преодолел еще два этажа и проскользнул на балкон Олиной квартиры. Вскоре до меня донесся противный, едва слышный скрип - существо открывало окно. Не дожидаясь дальнейшего, я бросился бежать. Я не остановился, даже когда выбежал с Речной, так и несся до своего дома. На улицах было тихо, только изредка проезжали машины, и лаял увязавшийся за мной бездомный пес.
В своей квартире я в первую очередь запер все окна, а уже потом выпил чаю и слегка успокоился. Тут же мне стало стыдно - ведь я видел, что существо вползло в Олино окно, и ничего не сделал. Я хотел позвонить в милицию, но передумал - все равно не поверят. Всю ночь я не мог заснуть, прислушиваясь к звукам снаружи.
Назавтра в магазине я снова увидел Олечку, сидящую у кассы, как и всегда. Она привычно сказала мне "Здравствуй", а я с трудом заставил себя ответить - перед глазами у меня стояла ползущая по стене тварь.
С тех пор мы с Олечкой практически не общались, а вскоре, месяца через два, она уволилась. Я не знаю, что случилось тем вечером, и, если честно, не хотел бы знать
Не помню, когда это произошло, - судя по всему, я ещё учился в средней школе, так как именно тогда отец купил подержанный «москвич». За революционно-красный цвет и толстую, как броня, сталь тяжёлого кузова машину прозвали Аврорушкой. В салоне никакие средства не спасали от запаха бензина, а трясло так, что тупая тошнота поселялась в животе на весь остаток дня после поездки.
Мать говорила, что, если смотреть не в боковые окна, а прямо перед собой, укачивать будет меньше. Вот и в тот день, ссутулившись на заднем сиденье «Аврорушки», я разглядывал приближающиеся дома незнакомого района. Жёлтые стены, вероятно, раньше были обклеены циклопическими плакатами; сейчас их покрывали безобразные бумажные лохмотья. Казалось, из-под разорванной кожи дома виднеются шершавые белые рёбра. Угнетённый этой мерзкой тревожной картиной, я повернулся к боковому окну, но мне тут же стало дурно. Закрыть глаза я не решался: что-то подсказывало мне, что я буду видеть и сквозь веки.
Проехав мимо отвратительного квартала и припарковав машину у детской площадки, отец выпустил меня и ушёл по своим делам. Меня никогда особо не волновало, чем занимаются родители; я знал, что они доктора, и этого было достаточно. Для счастья мне хватало коробки с игрушками; всяческие прогулки и поездки были неизбежным насилием, которое я терпел, как терпят скучные уроки.
Из всего, что могла предложить ребёнку улица, я любил лишь теремки на детских площадках, крохотные деревянные домики, где можно сидеть в сладостной тесноте и никого к себе не пускать. Я любил их целыми, не тронутыми шпаною, - бреши в стенах и крыше лишали чувства защищённости.
На площадке, у которой остановилась Аврорушка, не было ни качелей, ни горок, ни турников - одни теремки и беседки, новёхонькие, медово желтеющие лакированным деревом. Я обежал её всю, а потом залез в самый затейливый домик со столом и скамейками внутри.
Гладкие доски были прохладными: погода стояла пасмурная, красный песок под ногами ещё дышал сыростью после ночного дождя. Мой восторг постепенно сошёл на нет. Бывают кварталы ближе к окраинам, которые мне подсознательно неприятны. Они кажутся сошедшими с аляповато пропечатанных фотографий в жёлтой прессе. Улицы их разбиты, дворы полны мусора; повсюду втоптанные в грязь кричаще-яркие фантики, пустые коробки; да что там – сами здания кажутся облезлыми ящиками, в беспорядке разбросанными по земле. Всякие попытки создать мещанский уют за их картонными стенами неизменно превращаются в фарс – достаточно выглянуть в мертвенно-синие сумерки за окном, чтобы защемило сердце.
Вот и сейчас мне было не по себе в этом затейливом домике, непохожем на типовые советские избушки, стоявшие в каждом дворе, и беспокойство нарастало с каждым мигом. Казалось, совсем рядом бьётся враждебное сердце той неведомой твари, что заставляет видеть и слышать кошмар в заурядной нищете и разрухе, обостряет чувства, не даёт закрыть глаза и отрешиться. Я готов был поклясться, что чувствую чужую боль и тоску на километры вокруг, и стал озираться по сторонам в поисках того, кто незаслуженно обрушил их на меня.
Чужеродный предмет обнаружился в углу. Странно, что мне сразу не бросилось в глаза это толстое обветренное бревно, наводящее на мысль о языческих идолах. На его неровной поверхности клейко поблёскивала какая-то завитушка, поначалу показавшаяся вырезанной в дереве. Я пригляделся и содрогнулся от отвращения: что-то живое, похожее на жирного слизня, росло из давно мёртвого ствола – а может, скрывалось внутри, выставив наружу лишь небольшую часть своей осклизлой плоти, чтобы наблюдать.
Я поспешно вышел из домика, боясь оглядываться. Начало накрапывать, поэтому пришлось укрыться в теремке поменьше.
Я перевёл дух – и в ужасе выскочил обратно под дождь. У дальней стены темнело бревно, точная копия идолища из большого домика, с таким же наростом, похожим не то на раздутое ухо, не то на свёрнутое в спираль щупальце. Казалось, он едва заметно увеличивается в размерах.
Дождь крепчал, куртка и джинсы промокли насквозь. Я метнулся под сомнительную защиту самой скромной постройки на площадке - навеса с двумя скамейками. Желудок сводило, всё тело била дрожь. Шею ломило от напряжения – нестерпимо хотелось обернуться, но мешал страх.
«Шубалис», - стучало в висках, и я понял, что отныне знаю имя этой твари, нелепое, совершенно ей не подходящее. При чём тут шуба, при чём тут лис, когда сама холодная жуть, мертвящая тоска и неприкаянность смотрит на меня… …со столба, подпирающего крышу.
Сквозь стену ливня смазанным кумачовым пятном виднелась Аврорушка. Я бросился к ней, прижался к толстому боку, омываемому потоками воды. Не помню, как я дожил до возвращения отца.
Прошли годы. Родители развелись, я переехал с матерью в центр города. Лишь изредка я возвращаюсь в район моего детства. Странно: раньше я даже не замечал, что живу в одном из тех районов. А может, раньше он и не был таким, просто Шубалис постепенно разросся под землёй и пронизал своим телом его мёртвые деревья. Когда я вернусь туда насовсем, я куплю плотные шторы и не позволю синим сумеркам заглядывать в мою квартиру, а сам не буду всматриваться в тёмные стволы за окном.
Мать говорила, что, если смотреть не в боковые окна, а прямо перед собой, укачивать будет меньше. Вот и в тот день, ссутулившись на заднем сиденье «Аврорушки», я разглядывал приближающиеся дома незнакомого района. Жёлтые стены, вероятно, раньше были обклеены циклопическими плакатами; сейчас их покрывали безобразные бумажные лохмотья. Казалось, из-под разорванной кожи дома виднеются шершавые белые рёбра. Угнетённый этой мерзкой тревожной картиной, я повернулся к боковому окну, но мне тут же стало дурно. Закрыть глаза я не решался: что-то подсказывало мне, что я буду видеть и сквозь веки.
Проехав мимо отвратительного квартала и припарковав машину у детской площадки, отец выпустил меня и ушёл по своим делам. Меня никогда особо не волновало, чем занимаются родители; я знал, что они доктора, и этого было достаточно. Для счастья мне хватало коробки с игрушками; всяческие прогулки и поездки были неизбежным насилием, которое я терпел, как терпят скучные уроки.
Из всего, что могла предложить ребёнку улица, я любил лишь теремки на детских площадках, крохотные деревянные домики, где можно сидеть в сладостной тесноте и никого к себе не пускать. Я любил их целыми, не тронутыми шпаною, - бреши в стенах и крыше лишали чувства защищённости.
На площадке, у которой остановилась Аврорушка, не было ни качелей, ни горок, ни турников - одни теремки и беседки, новёхонькие, медово желтеющие лакированным деревом. Я обежал её всю, а потом залез в самый затейливый домик со столом и скамейками внутри.
Гладкие доски были прохладными: погода стояла пасмурная, красный песок под ногами ещё дышал сыростью после ночного дождя. Мой восторг постепенно сошёл на нет. Бывают кварталы ближе к окраинам, которые мне подсознательно неприятны. Они кажутся сошедшими с аляповато пропечатанных фотографий в жёлтой прессе. Улицы их разбиты, дворы полны мусора; повсюду втоптанные в грязь кричаще-яркие фантики, пустые коробки; да что там – сами здания кажутся облезлыми ящиками, в беспорядке разбросанными по земле. Всякие попытки создать мещанский уют за их картонными стенами неизменно превращаются в фарс – достаточно выглянуть в мертвенно-синие сумерки за окном, чтобы защемило сердце.
Вот и сейчас мне было не по себе в этом затейливом домике, непохожем на типовые советские избушки, стоявшие в каждом дворе, и беспокойство нарастало с каждым мигом. Казалось, совсем рядом бьётся враждебное сердце той неведомой твари, что заставляет видеть и слышать кошмар в заурядной нищете и разрухе, обостряет чувства, не даёт закрыть глаза и отрешиться. Я готов был поклясться, что чувствую чужую боль и тоску на километры вокруг, и стал озираться по сторонам в поисках того, кто незаслуженно обрушил их на меня.
Чужеродный предмет обнаружился в углу. Странно, что мне сразу не бросилось в глаза это толстое обветренное бревно, наводящее на мысль о языческих идолах. На его неровной поверхности клейко поблёскивала какая-то завитушка, поначалу показавшаяся вырезанной в дереве. Я пригляделся и содрогнулся от отвращения: что-то живое, похожее на жирного слизня, росло из давно мёртвого ствола – а может, скрывалось внутри, выставив наружу лишь небольшую часть своей осклизлой плоти, чтобы наблюдать.
Я поспешно вышел из домика, боясь оглядываться. Начало накрапывать, поэтому пришлось укрыться в теремке поменьше.
Я перевёл дух – и в ужасе выскочил обратно под дождь. У дальней стены темнело бревно, точная копия идолища из большого домика, с таким же наростом, похожим не то на раздутое ухо, не то на свёрнутое в спираль щупальце. Казалось, он едва заметно увеличивается в размерах.
Дождь крепчал, куртка и джинсы промокли насквозь. Я метнулся под сомнительную защиту самой скромной постройки на площадке - навеса с двумя скамейками. Желудок сводило, всё тело била дрожь. Шею ломило от напряжения – нестерпимо хотелось обернуться, но мешал страх.
«Шубалис», - стучало в висках, и я понял, что отныне знаю имя этой твари, нелепое, совершенно ей не подходящее. При чём тут шуба, при чём тут лис, когда сама холодная жуть, мертвящая тоска и неприкаянность смотрит на меня… …со столба, подпирающего крышу.
Сквозь стену ливня смазанным кумачовым пятном виднелась Аврорушка. Я бросился к ней, прижался к толстому боку, омываемому потоками воды. Не помню, как я дожил до возвращения отца.
Прошли годы. Родители развелись, я переехал с матерью в центр города. Лишь изредка я возвращаюсь в район моего детства. Странно: раньше я даже не замечал, что живу в одном из тех районов. А может, раньше он и не был таким, просто Шубалис постепенно разросся под землёй и пронизал своим телом его мёртвые деревья. Когда я вернусь туда насовсем, я куплю плотные шторы и не позволю синим сумеркам заглядывать в мою квартиру, а сам не буду всматриваться в тёмные стволы за окном.
Так пойдет?
У меня в прошлом году сломался комп. Восстановлению не подлежит. Денег у меня не было, поэтому пришлось брать б/у. У нас было два выбора - либо громоздкая дура, древняя как дерьмо мамонта, либо ноут непонятной фирмы. Я, конечно-же, взяла ноут. Он был чист. За исключением одной папки. В этой папке были еще пять папок - "фильмы", "фотки", "картинки", "ололо", "видюхи с отдыха". Ну, любопытство меня пересилило, я открыла первую папку с фильмами. Там ничего интересного не было, в основном боевики и романтические комедии. В папке "фотки" были фотографии мужика, бритого почти на лысо и какой-то девушки. В папках картинки была какая-то маловажная фигня. в папке "ололо" были демотиваторы, стрипы цианида и неми и прочая фигня. Последняя папка. В ней были видеозаписи под названиями "turcia.avi" и прочие. В общем, ничего интересного, кроме того, что в конце каждого видео мелькали помехи и какая-то фигня, похожая на уродское лицо.
На последнем видео была сцена собирания чемоданов. Он заканчивался интереснее, чем все остальные - девушка сказала: "жаль, мы больше никуда не сможем поехать. Три-три-три мьош...". Начались помехи, потом какой-то электрический смех, лицо. Я уже было собралась закрывать папку, но я заметила еще один файл - deleterbreath.avi. Название отличалось от других. Я открыла файл. Сначала были помехи, электронный смех, уже знакомая мне рожа. Потом появились кадры с девушкой из последнего видео. Она говорила, как на последних фразах "три-три-три мьошшшее". Мне стало не на шутку страшно. Я хотела вырубить все к чертовой матери, но комп завис. Не помогало даже alt-ctrl-delete. Девушка все повторяла эту фразу, как заклинание, но уже со злостью в голосе. Она уже смотрела не в бок, а прямо в объектив, ее глаза мутнели и чернели. Картинка затемнялась и менялась на инверсию. В какой-то момент появилась знакомые мне рожа, помехи, смех. Тишина. Опять помехи. Тут меня обуял просто панический ужас.
На записи была моя комната. Это точно была моя комната, картинка как со скрытой камеры, позиция постоянно менялась. Вдруг на экране появилась надпись "There's nothing there. Eye wall. Deleter". Опять моя комната. Помехи. Комната в инверсии. Вдруг на видео моя голова поднимается куда-то вверх. При этом она каким-то неведомым образом смотрит на ту точку, откуда видно мою комнату на видео. Со мной что-то не то. У меня на видео зашит рот. Помехи. Смех. Лицо. Помехи. Комната. Девушка. Конец видио. Меня трясло в ознобе. Я начала смотреть видио в 21:00. На часах было три часа ночи. А если быть точнее - 03:02. У меня на стене висят точные электронные часы, показывающие время точно до секунды. 03:03:00. 03:03:01, 02, 03. Звонок на мобильный. Номер не знакомый, но тем не менее он забит у меня. Забит как "мьеш". Я взяла трубку. Помехи. "Три-три-три. Уже. Мьешшш.....Мьешшиии....Мьешшинааа" - произнес голос в трубке. Я была в оцепенении. Просто слушала.
Потом началась какая-то музыка, слабая, тихая. Было такое ощущение, что я ее уже слышала. Потом детское пение на незнакомом мне языке. Помехи. Смех. Гудки. На часах семь утра. Я дрожащими руками закрыла ноутбук и быстро выбежала из квартиры. Около подьезда стояла машина. С очень странными номерами - 333МЕШ. Такого номера просто не может быть. Я обессиленно упала на колени и просто заорала от ужаса. Я бежала, куда глаза глядели. Просто вперед. Я остановилась. Впереди был лес. Я не знала, где я нахожусь, я просто упала и заплакала. Я пошла куда-то вперед. В какой-то момент я увидела знакомое шоссе и пошла по нему в сторону своего дома. Я вошла в квартиру. Зашла в комнату. На столе стоял ноутбук. Я в приступе ярости выбросила его из окна к чертям собачьим. Повернулась к стене. В том углу, откуда был вид на мою комнату на том видео, было бурое пятно. Мне было плевать. Я без сил упала на кровать и уснула. На следующее утро я проснулась у увидела новый, красивый ноутбук. На нем была записка "Тебе:)". Я открыла ноутбук. На нем был лишь один файл - МЬЕШ.
На последнем видео была сцена собирания чемоданов. Он заканчивался интереснее, чем все остальные - девушка сказала: "жаль, мы больше никуда не сможем поехать. Три-три-три мьош...". Начались помехи, потом какой-то электрический смех, лицо. Я уже было собралась закрывать папку, но я заметила еще один файл - deleterbreath.avi. Название отличалось от других. Я открыла файл. Сначала были помехи, электронный смех, уже знакомая мне рожа. Потом появились кадры с девушкой из последнего видео. Она говорила, как на последних фразах "три-три-три мьошшшее". Мне стало не на шутку страшно. Я хотела вырубить все к чертовой матери, но комп завис. Не помогало даже alt-ctrl-delete. Девушка все повторяла эту фразу, как заклинание, но уже со злостью в голосе. Она уже смотрела не в бок, а прямо в объектив, ее глаза мутнели и чернели. Картинка затемнялась и менялась на инверсию. В какой-то момент появилась знакомые мне рожа, помехи, смех. Тишина. Опять помехи. Тут меня обуял просто панический ужас.
На записи была моя комната. Это точно была моя комната, картинка как со скрытой камеры, позиция постоянно менялась. Вдруг на экране появилась надпись "There's nothing there. Eye wall. Deleter". Опять моя комната. Помехи. Комната в инверсии. Вдруг на видео моя голова поднимается куда-то вверх. При этом она каким-то неведомым образом смотрит на ту точку, откуда видно мою комнату на видео. Со мной что-то не то. У меня на видео зашит рот. Помехи. Смех. Лицо. Помехи. Комната. Девушка. Конец видио. Меня трясло в ознобе. Я начала смотреть видио в 21:00. На часах было три часа ночи. А если быть точнее - 03:02. У меня на стене висят точные электронные часы, показывающие время точно до секунды. 03:03:00. 03:03:01, 02, 03. Звонок на мобильный. Номер не знакомый, но тем не менее он забит у меня. Забит как "мьеш". Я взяла трубку. Помехи. "Три-три-три. Уже. Мьешшш.....Мьешшиии....Мьешшинааа" - произнес голос в трубке. Я была в оцепенении. Просто слушала.
Потом началась какая-то музыка, слабая, тихая. Было такое ощущение, что я ее уже слышала. Потом детское пение на незнакомом мне языке. Помехи. Смех. Гудки. На часах семь утра. Я дрожащими руками закрыла ноутбук и быстро выбежала из квартиры. Около подьезда стояла машина. С очень странными номерами - 333МЕШ. Такого номера просто не может быть. Я обессиленно упала на колени и просто заорала от ужаса. Я бежала, куда глаза глядели. Просто вперед. Я остановилась. Впереди был лес. Я не знала, где я нахожусь, я просто упала и заплакала. Я пошла куда-то вперед. В какой-то момент я увидела знакомое шоссе и пошла по нему в сторону своего дома. Я вошла в квартиру. Зашла в комнату. На столе стоял ноутбук. Я в приступе ярости выбросила его из окна к чертям собачьим. Повернулась к стене. В том углу, откуда был вид на мою комнату на том видео, было бурое пятно. Мне было плевать. Я без сил упала на кровать и уснула. На следующее утро я проснулась у увидела новый, красивый ноутбук. На нем была записка "Тебе:)". Я открыла ноутбук. На нем был лишь один файл - МЬЕШ.
Бля, где мой пост?
Во многих магазинах, где продают видео более чем сомнительного содержания, есть одна карточка. Обычно, её прячут, запирают в сейфе и отрицают её существование. Впрочем, её можно получить, сказав владельцу её название.
На карточки написано название, - "Фильмы студии "Лунный Свет" - и телефонный номер. Это всегда местный номер. Зайди в телефонную будку и набери его. Ответят тебе не сразу, придется подождать тридцать секунд. Только тогда тебя будут обслуживать.
Сухой, монотонный мужской голос задаст вопрос: Темна ли дорога между жизнью и смертью? Нужно ответить: Нет, её освещает лунный свет.
Если ты ответишь неправильно, он положит трубку. Если не получилось в первый раз, то не следует пробовать заново. Но если ты назовешь правильный ответ, человек назовет тебе адрес и положит трубку.
Иди по этому адресу, и ты найдешь маленькую грязную квартиру. Полы будут грязными, обои обветшавшими, а окна потрескавшимися. Ты почувствуешь запах табачного дыма и гниения. На замызганном кофейном столике будет лежать бумажный пакет, на нем ты увидишь свое полное имя, написанное красным фломастером. Открой пакет и достань лежащую в нем видеокассету. Забрав её, положи в пакет ровно 10 долларов, 99 центов.
Можешь посмотреть кассету, хотя делать это, конечно, не стоит. Предупреждаю, это будет неприятно. Ты увидишь комнату с обоями из человеческой кожи, мебель, сделанную из человеческих костей. Фильм будет длиться примерно полчаса, в нем будет подробно показано убийство человека и производство предметов из частей его тела. Из кожи сделают абажур, из костей – стол или стулья.
Одолжив кассету, не забудь вернуть её ровно через неделю по тому же адресу. После этого, больше никогда не появляйся в том доме, и не звони по тому номеру.
Не стоит хранить у себя кассету более одной недели. Владельцам это может не понравиться. Еще им не понравится, если ты расскажешь обо всем кому-нибудь еще. Знаешь, в хорошем доме много вещей никогда не бывает.
На карточки написано название, - "Фильмы студии "Лунный Свет" - и телефонный номер. Это всегда местный номер. Зайди в телефонную будку и набери его. Ответят тебе не сразу, придется подождать тридцать секунд. Только тогда тебя будут обслуживать.
Сухой, монотонный мужской голос задаст вопрос: Темна ли дорога между жизнью и смертью? Нужно ответить: Нет, её освещает лунный свет.
Если ты ответишь неправильно, он положит трубку. Если не получилось в первый раз, то не следует пробовать заново. Но если ты назовешь правильный ответ, человек назовет тебе адрес и положит трубку.
Иди по этому адресу, и ты найдешь маленькую грязную квартиру. Полы будут грязными, обои обветшавшими, а окна потрескавшимися. Ты почувствуешь запах табачного дыма и гниения. На замызганном кофейном столике будет лежать бумажный пакет, на нем ты увидишь свое полное имя, написанное красным фломастером. Открой пакет и достань лежащую в нем видеокассету. Забрав её, положи в пакет ровно 10 долларов, 99 центов.
Можешь посмотреть кассету, хотя делать это, конечно, не стоит. Предупреждаю, это будет неприятно. Ты увидишь комнату с обоями из человеческой кожи, мебель, сделанную из человеческих костей. Фильм будет длиться примерно полчаса, в нем будет подробно показано убийство человека и производство предметов из частей его тела. Из кожи сделают абажур, из костей – стол или стулья.
Одолжив кассету, не забудь вернуть её ровно через неделю по тому же адресу. После этого, больше никогда не появляйся в том доме, и не звони по тому номеру.
Не стоит хранить у себя кассету более одной недели. Владельцам это может не понравиться. Еще им не понравится, если ты расскажешь обо всем кому-нибудь еще. Знаешь, в хорошем доме много вещей никогда не бывает.
Эту историю рассказал мне один азербайджанец, уже лет тридцать живущий в Москве (назовем его Самедом). Случай недавно произошел с его 20-летней дочерью (назовем ее Сабиной).
Сабина ехала в метро по каким-то своим делам. На пересадочной станции села в поезд и, как только он въехал в тоннель, почувствовала, что что-то не так. Первым делом она заметила, что все пассажиры в вагоне смотрели на нее как-то хмуро и недобро; Сабина физически ощущала тяжесть их взгляда. Затем девушка обратила внимание, что они как-то странно одеты — в зимние пальто, ушанки и, главное, папахи по моде чуть ли не хрущевских времен, хотя на дворе стояло бабье лето. В вагоне было подозрительно тихо — пассажиры молчали, а поезд грохотал меньше обычного — и холодно, из-за чего одежда пассажиров казалась чуть более логичной (если не учитывать того, что обычно в метро не продохнуть из-за жары).
Сабина оторопела, ощутила какую-то странную вялость, будто попала в дурной сон. Она прижалась к поручню, закрыла глаза и так простояла — по ощущениям, не меньше получаса, поезд все шел не останавливаясь, пассажиры все глазели и молчали. Потом она почувствовала, что кто-то трясет ее за плечо. Открыв глаза, Сабина увидела мужчину в белой милицейской форме (она этого не знала, но такую форму носили в 50-е годы); он был похож на кого-то из звезд сталинского кино — кажется, на Николая Черкасова. Милиционер стал что-то ей говорить; речь у него была вполне внятной, но Сабина была так напугана, что запомнила только: «Ты зря сюда пришла. Тебе здесь не место. Уходи». Тут поезд снова зашумел, показалась какая-то полупустая станция. Как только двери раскрылись, Сабина вылетела наружу; ей показалось, что милиционер ее вытолкнул, настолько стремительно она рванулась из вагона.
Стоя на полусогнутых ногах спиной к поезду и еле переводя дух, она услышала, как двери закрываются и поезд уезжает. Обернулась она лишь после того, как звуки удаляющегося состава умолкли, и увидела название станции. Эта станция располагалась далеко на юго-востоке Москвы, и доехать до нее от той станции, где Сабина села в странный поезд, можно было только с двумя, а то и тремя пересадками минут за сорок пять. Между тем, судя по часам, прошло не более пяти минут.
Перепуганная до смерти Сабина стала звонить отцу и рассказала ему эту историю, которую я привожу с его слов. Самед клянется, что его дочь говорит правду и ничего не выдумывает, и уверяет, что в его роду были люди, часто сталкивавшиеся со сверхъестественным. Его бабушка будто бы дожила до 90 лет, из которых последние 30 стояла на коленях в мечети и молилась, за что Аллах посылал ей разные видения. По мнению Самеда, его дочь соприкоснулась с каким-то параллельным миром и могла бы застрять там навсегда, если бы этот милиционер не помог ей вернуться. Не знаю, что здесь правда, а что — цветастый восточный вымысел, но эта история показалась мне достаточно необычной, и я решил ей поделиться.
Сабина ехала в метро по каким-то своим делам. На пересадочной станции села в поезд и, как только он въехал в тоннель, почувствовала, что что-то не так. Первым делом она заметила, что все пассажиры в вагоне смотрели на нее как-то хмуро и недобро; Сабина физически ощущала тяжесть их взгляда. Затем девушка обратила внимание, что они как-то странно одеты — в зимние пальто, ушанки и, главное, папахи по моде чуть ли не хрущевских времен, хотя на дворе стояло бабье лето. В вагоне было подозрительно тихо — пассажиры молчали, а поезд грохотал меньше обычного — и холодно, из-за чего одежда пассажиров казалась чуть более логичной (если не учитывать того, что обычно в метро не продохнуть из-за жары).
Сабина оторопела, ощутила какую-то странную вялость, будто попала в дурной сон. Она прижалась к поручню, закрыла глаза и так простояла — по ощущениям, не меньше получаса, поезд все шел не останавливаясь, пассажиры все глазели и молчали. Потом она почувствовала, что кто-то трясет ее за плечо. Открыв глаза, Сабина увидела мужчину в белой милицейской форме (она этого не знала, но такую форму носили в 50-е годы); он был похож на кого-то из звезд сталинского кино — кажется, на Николая Черкасова. Милиционер стал что-то ей говорить; речь у него была вполне внятной, но Сабина была так напугана, что запомнила только: «Ты зря сюда пришла. Тебе здесь не место. Уходи». Тут поезд снова зашумел, показалась какая-то полупустая станция. Как только двери раскрылись, Сабина вылетела наружу; ей показалось, что милиционер ее вытолкнул, настолько стремительно она рванулась из вагона.
Стоя на полусогнутых ногах спиной к поезду и еле переводя дух, она услышала, как двери закрываются и поезд уезжает. Обернулась она лишь после того, как звуки удаляющегося состава умолкли, и увидела название станции. Эта станция располагалась далеко на юго-востоке Москвы, и доехать до нее от той станции, где Сабина села в странный поезд, можно было только с двумя, а то и тремя пересадками минут за сорок пять. Между тем, судя по часам, прошло не более пяти минут.
Перепуганная до смерти Сабина стала звонить отцу и рассказала ему эту историю, которую я привожу с его слов. Самед клянется, что его дочь говорит правду и ничего не выдумывает, и уверяет, что в его роду были люди, часто сталкивавшиеся со сверхъестественным. Его бабушка будто бы дожила до 90 лет, из которых последние 30 стояла на коленях в мечети и молилась, за что Аллах посылал ей разные видения. По мнению Самеда, его дочь соприкоснулась с каким-то параллельным миром и могла бы застрять там навсегда, если бы этот милиционер не помог ей вернуться. Не знаю, что здесь правда, а что — цветастый восточный вымысел, но эта история показалась мне достаточно необычной, и я решил ей поделиться.
Он заходит к нам поздно вечером, одетый исключительно в черную одежду. На нем длинная куртка, достающая аж до его лодыжек, на руках надеты такие же черные перчатки, а его шляпа слегка наклонена на глаза. В черноте его одежды, есть что-то странное. Кажется, она не отражает, а поглощает свет. Окруженный аурой мрака он проходит через все кафе и садится за столиком у окна, не снимая ни шляпу, ни перчатки.
Я подхожу к его столику, чтобы принять заказ, ведь он единственный клиент во всем кафе. Когда я приближаюсь к нему, у меня возникает нехорошее предчувствие, от которого по коже ползут мурашки.
Когда он говорит, он даже не смотрит на меня.
- Мне, пожалуйста, один кофе, - его голос лишен эмоций и почти неслышен, но я ясно слышу его слова, как будто он прошептал их мне на ухо. У меня появляется чувство дежа вю, но я тут же его отгоняю.
- Хорошо, - говорю я, стараясь не допустить даже малейшей дрожи в голосе. – Что-нибудь еще? Сегодня у нас есть тыквенный пирог.
Секунду он молчит и только смотрит в окно. Я не смею прервать эту странную тишину. Когда он начинает говорить, его голос так же лишен эмоций, как и раньше.
- Не надо, не в этот раз, - я немедленно отхожу от его столика, совершенно потрясенный и расстроенный, и стараюсь поскорее выполнить его заказ. Что-то в его поведении говорит мне, что этот человек не любит, когда его заставляют ждать. Когда я приношу ему чашку кофе, он не пьет. Он только осматривает кофе, размешивает его соломкой, а потом ставит чашку перед собой.
Он сидит у окна два часа, а то и больше, и я не могу на него не смотреть. Меня снова посещает дежа вю, но я стараюсь не обращать на него внимания. Вместо этого я думаю о том, как сильно он похож на статую, которая молчаливо и неподвижно смотрит в окно, не разговаривая и не прикасаясь к своему напитку. Кажется, что он даже не дышит, и мне даже хочется спросить у него, все ли в порядке. Но в итоге я, как и он, сохраняю молчание, просто вытирая стойку и глядя на его безмолвный силуэт.
Самое странное во всем этом – его кофе. Из чашки все еще поднимается пар, хотя к этому времени кофе должен было уже остыть.
Проходит время.
Проходит еще время.
Из кофе все еще поднимается пар.
В конце концов, в кафе заходит еще один человек. Он неуклюже входит в дверь и кажется немного пьяным. У него растрепанные волосы и помятая одежда. Он смотрит на меня меньше секунды, после чего его взгляд переключается на человека в черном. Несколько мгновений он молчит, и атмосфера становится настолько напряженной, что я не смею и слова сказать. Новый посетитель подходит к тому же столику и после недолгих колебаний садится рядом с человеком в черном.
- Добро пожаловать, - говорит человек в черном, и хотя его голос тих и спокоен, я вздрагиваю. Он ставит свой кофе перед новым постояльцем, который немного распрямляется и делает несколько глотков. – Это тебе поможет.
- Я был пьян... машина? – Пьяный прикладывает руку к голове. – Неужели это... случилось? Я... ?
У него вялый голос, но можно понять, что он задал вопрос. Я смотрю на них, и эта сцена снова кажется мне знакомой. Человек в черном встает, подходит к дальней стене и жестом требует, чтобы пьяный следовал за ним. Мужчина послушно встает и, шатаясь, идет к той же самой стене. Оказавшись рядом с человеком в черном, он останавливается.
Секунду они молчат, и я даже не притворяюсь, что слежу за ними.
Кофе остается на столе.
Человек в черном поворачивается к стене и смыкает указательный палец с большим, как будто собирается кого-то ущипнуть. Вся стена вытягивается в сторону его пальцев, искажая форму от его захвата.
- Спасибо за кофе, - я не сразу понимаю, что он говорит это мне, и когда они исчезают, вместе с ними исчезает и чашка кофе. Не было ни вспышки света, ни магического прохода, ни громогласного голоса, просто... ничего.
Я возвращаюсь к стойке. Мне скучно от того, что нет посетителей, и я чувствую, будто я забыл что-то важное.
Я подхожу к его столику, чтобы принять заказ, ведь он единственный клиент во всем кафе. Когда я приближаюсь к нему, у меня возникает нехорошее предчувствие, от которого по коже ползут мурашки.
Когда он говорит, он даже не смотрит на меня.
- Мне, пожалуйста, один кофе, - его голос лишен эмоций и почти неслышен, но я ясно слышу его слова, как будто он прошептал их мне на ухо. У меня появляется чувство дежа вю, но я тут же его отгоняю.
- Хорошо, - говорю я, стараясь не допустить даже малейшей дрожи в голосе. – Что-нибудь еще? Сегодня у нас есть тыквенный пирог.
Секунду он молчит и только смотрит в окно. Я не смею прервать эту странную тишину. Когда он начинает говорить, его голос так же лишен эмоций, как и раньше.
- Не надо, не в этот раз, - я немедленно отхожу от его столика, совершенно потрясенный и расстроенный, и стараюсь поскорее выполнить его заказ. Что-то в его поведении говорит мне, что этот человек не любит, когда его заставляют ждать. Когда я приношу ему чашку кофе, он не пьет. Он только осматривает кофе, размешивает его соломкой, а потом ставит чашку перед собой.
Он сидит у окна два часа, а то и больше, и я не могу на него не смотреть. Меня снова посещает дежа вю, но я стараюсь не обращать на него внимания. Вместо этого я думаю о том, как сильно он похож на статую, которая молчаливо и неподвижно смотрит в окно, не разговаривая и не прикасаясь к своему напитку. Кажется, что он даже не дышит, и мне даже хочется спросить у него, все ли в порядке. Но в итоге я, как и он, сохраняю молчание, просто вытирая стойку и глядя на его безмолвный силуэт.
Самое странное во всем этом – его кофе. Из чашки все еще поднимается пар, хотя к этому времени кофе должен было уже остыть.
Проходит время.
Проходит еще время.
Из кофе все еще поднимается пар.
В конце концов, в кафе заходит еще один человек. Он неуклюже входит в дверь и кажется немного пьяным. У него растрепанные волосы и помятая одежда. Он смотрит на меня меньше секунды, после чего его взгляд переключается на человека в черном. Несколько мгновений он молчит, и атмосфера становится настолько напряженной, что я не смею и слова сказать. Новый посетитель подходит к тому же столику и после недолгих колебаний садится рядом с человеком в черном.
- Добро пожаловать, - говорит человек в черном, и хотя его голос тих и спокоен, я вздрагиваю. Он ставит свой кофе перед новым постояльцем, который немного распрямляется и делает несколько глотков. – Это тебе поможет.
- Я был пьян... машина? – Пьяный прикладывает руку к голове. – Неужели это... случилось? Я... ?
У него вялый голос, но можно понять, что он задал вопрос. Я смотрю на них, и эта сцена снова кажется мне знакомой. Человек в черном встает, подходит к дальней стене и жестом требует, чтобы пьяный следовал за ним. Мужчина послушно встает и, шатаясь, идет к той же самой стене. Оказавшись рядом с человеком в черном, он останавливается.
Секунду они молчат, и я даже не притворяюсь, что слежу за ними.
Кофе остается на столе.
Человек в черном поворачивается к стене и смыкает указательный палец с большим, как будто собирается кого-то ущипнуть. Вся стена вытягивается в сторону его пальцев, искажая форму от его захвата.
- Спасибо за кофе, - я не сразу понимаю, что он говорит это мне, и когда они исчезают, вместе с ними исчезает и чашка кофе. Не было ни вспышки света, ни магического прохода, ни громогласного голоса, просто... ничего.
Я возвращаюсь к стойке. Мне скучно от того, что нет посетителей, и я чувствую, будто я забыл что-то важное.
Мамку опа увижу?
Сейчас на моих часах пять минут первого. Пять минут назад я запер дверь на второй замок. Я это делаю по привычке. Иду ровно в двенадцать часов к двери. Нижний замок. Два поворота. Зачем? Сейчас я попытаюсь рассказать.
Земля. Самым важным атрибутом для людей всегда была земля. Как и у любого животного, у человека должна быть своя земля, должно быть свое место. Место чтобы переночевать, отдохнуть, а главное укрыться от внешнего мира. Животные дерутся за своё место, за свою землю до смерти. Человек, в этом плане, мало чем отличается от животного. Те же инстинкты проявляются у человека, когда что-то внешнее, что-то запредельное пытается уничтожить твоё место, убрать тебя с твоего места, с твоей территории. Те же инстинкты вызывают в нас страх не только за себя, но и за свое место, за твое место, за твою территорию.
- Замок закрываю обычно на два оборота, - объясняла Женя, показывая процесс открытия и закрытия двери. – Здесь ничего сложного, когда я дома, обычно закрываюсь на верхний замок, когда ухожу – на нижний. Это, просто, привычка, ты делай, как хочешь. Проходи.
Квартира Жени была такая же, как и в детстве. Только обои были поменяны, может ещё, дверь в ванную покрашена, а так, все осталось прежним. С детства хорошо помню эту квартиру. Всегда, когда приходил к Жене с родителями, я ходил, просто так, из комнаты в комнату, фантазировал, эта привычка осталась у меня и сейчас. А, когда приходила пора, уходить, я прятался каждый раз в новом месте, потому что не хотел идти домой. Квартира Жени мне нравилась даже больше чем мой дом.
Женя – моя тётя, сестра моего папы. Мои родители уже пять лет как в ссоре с ней, поэтому я её почти не навещаю. С детства так завелось, что я обращаюсь к ней на «ты». Сегодня, она на конец-то уезжала в свой отпуск на неделю. К каким-то далеким родственникам, в какую-то деревню и за каким хреном не ясно. Суть в том, что я месяц упрашивал её оставить мне квартиру. Очень хотелось пожить подальше от родителей, почувствовать волю и все дела. За то, что я устрою беспорядок с друзьями, она не волновалась. Оно и верно, для этого нужно иметь друзей.
Квартира, собственно, ничем не выделялась от других. В ней не было ничего особенного, обычные три комнаты, обычная ванна, обычная кухня. Но для меня, квартира представляла целый мир теплых воспоминаний. Именно в ней я ощущал привязанность, находясь в ней, мне никуда не хотелось идти. Женя объясняла мне все то, что я и без неё знал:
- Ботинки снимай у входа, на коврике, цветы будешь поливать каждые три дня, - поучительным тоном говорила Женя. – Мусор, знаешь где, все остальное знаешь где, за четыре года, как ты у меня не был, мало что изменилось. Ладно, давай присядем на дорожку.
Женя неуклюже уселась на сумки, я сел на какой-то старый потрёпанный чемодан, который казалось всю жизнь, стоял у двери и был незаменимым атрибутом квартиры. Свет горел только в коридоре. Женя не любила тратить электроэнергию попусту. Я уставил взгляд в темные комнаты, предвкушая семь дней беззаботной жизни. Из темных комнат на меня уставился холодный отблеск света в телевизоре. Хлопок. Темнота. Ничего не видно.
- О, опять перегорела, - раздался голос из темноты. – Это периодически случается. Возьмешь в большой комнате лампочку, в шкафу, третья полка и заменишь. Там должны быть две, а я поскакала на автобус.
- Слушай, может, подождешь, пока я заменю лампочку, - возразил я.
- Нет, - холодно сказала Женя. – Ты же теперь хозяин. Это теперь твой дом на ближайшие семь дней.
Земля. Самым важным атрибутом для людей всегда была земля. Как и у любого животного, у человека должна быть своя земля, должно быть свое место. Место чтобы переночевать, отдохнуть, а главное укрыться от внешнего мира. Животные дерутся за своё место, за свою землю до смерти. Человек, в этом плане, мало чем отличается от животного. Те же инстинкты проявляются у человека, когда что-то внешнее, что-то запредельное пытается уничтожить твоё место, убрать тебя с твоего места, с твоей территории. Те же инстинкты вызывают в нас страх не только за себя, но и за свое место, за твое место, за твою территорию.
- Замок закрываю обычно на два оборота, - объясняла Женя, показывая процесс открытия и закрытия двери. – Здесь ничего сложного, когда я дома, обычно закрываюсь на верхний замок, когда ухожу – на нижний. Это, просто, привычка, ты делай, как хочешь. Проходи.
Квартира Жени была такая же, как и в детстве. Только обои были поменяны, может ещё, дверь в ванную покрашена, а так, все осталось прежним. С детства хорошо помню эту квартиру. Всегда, когда приходил к Жене с родителями, я ходил, просто так, из комнаты в комнату, фантазировал, эта привычка осталась у меня и сейчас. А, когда приходила пора, уходить, я прятался каждый раз в новом месте, потому что не хотел идти домой. Квартира Жени мне нравилась даже больше чем мой дом.
Женя – моя тётя, сестра моего папы. Мои родители уже пять лет как в ссоре с ней, поэтому я её почти не навещаю. С детства так завелось, что я обращаюсь к ней на «ты». Сегодня, она на конец-то уезжала в свой отпуск на неделю. К каким-то далеким родственникам, в какую-то деревню и за каким хреном не ясно. Суть в том, что я месяц упрашивал её оставить мне квартиру. Очень хотелось пожить подальше от родителей, почувствовать волю и все дела. За то, что я устрою беспорядок с друзьями, она не волновалась. Оно и верно, для этого нужно иметь друзей.
Квартира, собственно, ничем не выделялась от других. В ней не было ничего особенного, обычные три комнаты, обычная ванна, обычная кухня. Но для меня, квартира представляла целый мир теплых воспоминаний. Именно в ней я ощущал привязанность, находясь в ней, мне никуда не хотелось идти. Женя объясняла мне все то, что я и без неё знал:
- Ботинки снимай у входа, на коврике, цветы будешь поливать каждые три дня, - поучительным тоном говорила Женя. – Мусор, знаешь где, все остальное знаешь где, за четыре года, как ты у меня не был, мало что изменилось. Ладно, давай присядем на дорожку.
Женя неуклюже уселась на сумки, я сел на какой-то старый потрёпанный чемодан, который казалось всю жизнь, стоял у двери и был незаменимым атрибутом квартиры. Свет горел только в коридоре. Женя не любила тратить электроэнергию попусту. Я уставил взгляд в темные комнаты, предвкушая семь дней беззаботной жизни. Из темных комнат на меня уставился холодный отблеск света в телевизоре. Хлопок. Темнота. Ничего не видно.
- О, опять перегорела, - раздался голос из темноты. – Это периодически случается. Возьмешь в большой комнате лампочку, в шкафу, третья полка и заменишь. Там должны быть две, а я поскакала на автобус.
- Слушай, может, подождешь, пока я заменю лампочку, - возразил я.
- Нет, - холодно сказала Женя. – Ты же теперь хозяин. Это теперь твой дом на ближайшие семь дней.
> Мамку опа увижу?
Я бы не рекомендовал.
у меня от такой хуйни брат умер
Его забрали лангольеры.
увидишь свое отражение в зеркале, не самое приятное зрелище, не правда ли?
А где продолжение?
Верхний замок. Два оборота. Два металлических щелчка. Черт, темно. Верхний замок. Два оборота. Два металлических щелчка. Я распахнул дверь, линия света упала на паркет. Я прошел к шкафу, взял лампочку, прихватил стул и вошел в коридор. Стоп. Свет все ещё был на полу и освещал мне путь, но это был не ярко-желтый, теплый свет от лампочки в подъезде. Это был темно-синий, холодный свет от луны. Входная дверь была закрыта. Я бы не удивился, если бы услышал звук, как она захлопнулась, я бы не удивился, если бы она закрылась не полностью, но она была именно закрыта. Ок. Ветер и все дела. Я открыл дверь, противный, смердящий воздух рванулся в квартиру. Лифт. Он стоял на нашем этаже и был открыт, но в нем не было света, как это должно быть. Двери лифта были открыты, но в нем была темнота. Не было того белого света, который должен гореть в лифтах. Хрен с тобой. Верхний замок. Два оборота. Два металлических щелчка. Включу-ка я везде свет.
Расположение комнат было такое, что где-бы ты ни включал свет коридор всегда останется темным. Заменив лампочку, я провел вечер, смотря телевизор. Под какую-то ночную передачу, рассказывающую о том, как детей избивают в школах, я заснул.
Черт, какой же это был хреновый сон. Какая же это была хреновая ночь. Я провел всю ночь в кресле. Из-за этого у меня теперь дьявольски болит шея. Из-за этого у меня ощущения адского недосыпа. Но самое ужасное это сон. Мне приснилось, как я проснулся на кровати, гляжу на пол, а он, как будто подсвечен рентгеновским излучением. И сквозь холодно-синий цвет паркета я вижу людей. Мертвых людей. Их безобразную белую кожу, их статичные выражения лица. Они лежат, как трупы в морге, только под паркетом в квартире. После я выбежал на площадку и начал звонить в дверь всем соседям. Дальше я ничего не помню. Когда я проснулся, было крайне неприятно смотреть на паркет. На этот пол, который ночью был причиной моего страха.
День был ничем не примечателен. Я смотрел телевизор, ел, читал, и заняться было как-то нечем. Большую часть дня я, просто, сидел и наслаждался возможностями, которые открываются в отдельной квартире. Я и не заметил, как наступила полночь. Как я это заметил? Будильник. Этот сраный будильник был заведен на двенадцать часов ночи. Зачем нужно заводить будильник на двенадцать часов ночи? Кто будет заводить будильник на двенадцать часов ночи? Тем не менее, звонкий колотящий звук раздался посреди ночи. Выключить его было нетрудно, большая кнопка сверху на этом будильнике остановила дребезжащий звук, но как изменить время сигнала я так и не разобрался.
Один странный момент, который я заметил. Все, что происходит у входной двери соседей, громким эхом раздается по этажу. Будь то звонок домофона, разговор у двери, поворот замка, все было слышно. Вот, на что я обратил внимание, ровно через 2 минуты после сигнала будильника слышен сухой звук закрытия замка. Похоже, это из семнадцатой квартиры, звук раздавался оттуда. Ещё через 2 минуты раздался ещё один металлический звук поворота замка. Получается, что это либо из девятнадцатой, либо из двадцатой. И ещё через 2 минуты раздался ледяной звук задвижки. Это точно из двадцатой, значит то, было из девятнадцатой. Надо будет завтра утром спросить у соседей об этом.
Сколько времени? Темно. Ядовито-зеленый циферблат часов показывал: 03:09. Спать. Я прислушиваюсь к тишине. С детства, чтобы быстрее заснуть я пытаюсь сосредоточиться либо на своем дыхании, либо на звуках вокруг. Звуков, как ни странно не было. Обычно всегда слышны звуки автомобилей, завывание ветра, крики пьяниц на улице, работающий телевизор соседей, но звуков не было. Какое-то время... Выдох. Вдох. Это сзади. Выдох. Вдох. Это прямо сзади меня, за моей спиной. Я боялся пошевелиться. Выдох. Вдох. Первая и единственная мысль: «Если я не буду шевелиться, если я не буду двигаться, если я не буду подавать признаков жизни, оно уйдет». Да, да, точно, отличная, мать твою, идея. Просто лежи и жди. Выдох вдох. Скрип паркета.
Обсерился
Да что же по частям, анон? Интересно же
Проснулся от беготни звонких звуков по крыше. Дождь. Люблю дождь. В дождь можно сидеть дома и никто тебя не выгонит гулять на улицу. Почему? Дождь же. В дождь можно сидеть перед открытым окном и дышать. Не перегонять воздух из легких в атмосферу и обратно, а именно дышать. После дождя можно выйти в резиновых сапогах на улицу и попытаться с кем-то подружиться из соседских ребят. Но это детство, а сейчас я должен не любить дождь, потому что если ты на улице, то ты мокрый, да и вообще, голова болит от такой погоды.
Телевизор. Цифра один – параноики. Цифра два – шизофреники. Цифра три – аутисты и так далее. Правда, все эти ребята в ящике больные люди. Почему? Да потому что на них приятно смотреть. Всегда была какое-то развлечение, когда одни ненормальные люди ходили смотреть на других ненормальных людей. И кто из этих двух типов более ненормальный не ясно. Гладиаторские бои, сожжение еретиков, Кунсткамера, Бедлам – все это существовала для утоления голода больных умов. Сейчас на смену всем этим прелестям пришел телевизор со своим стоканальным удовольствием. Сейчас не нужны ваши гладиаторские бои с глупыми, примитивными эмоциями рабов. У нас есть реалити шоу, где показаны эмоции, других рабов, более красивых, но не более умных. Зачем нам сожжение еретиков? У нас есть вещица покруче – политика. Зачем нам Кунсткамера? У нас есть арт-хаус. Зачем нам английский Бедлам? У нас есть комедия. Кстати, мать самого знаменитого комика Чарли Чаплина побывала в самом Бедламе. Улавливаете, откуда ноги растут?
Я тупею. Нельзя целый день смотреть телевизор. Нужно себя чем-то занять. В детстве я любил разглядывать альбомы. Старые фотографии, где иногда ты видишь себя, видишь родителей, видишь друзей родителей и так далее. Насколько помню, все альбомы хранятся у Жени в выдвижном ящике журнального стола.
Альбом. Все фотографии у Жени рассортированы. Не то что бы рассортированы, просто фотографии со мной маленьким лежат отдельно. Самое интересное, что этих фотографий я никогда не видел. Не потому, что мне их не показывали, просто, не было интереса. Да, это мой третий день рождения. Три свечи. Родители, бабушка, дедушка. Я ненавижу, когда кто-то умиляется детьми, но на той фотографии у меня был действительно милое выражение лица. В нем было что-то отличающееся. Единственная ассоциация, которая была это сравнение моего взгляда с взглядом испуганной собаки. Знаете, когда ваша собака ни с того ни с сего встает и начинает лаять на угол или на картину. И, самое что ты запоминаешь в собаке это её испуганные глаза, устремленные в пустой угол. На той фотографии у меня были точно такие глаза. Глаза, полные страха, но не страха перед реально опасностью, не страха за свою жизнь, а страха больше похожего на осознание природы увиденного, страха контакта с увиденным.
Стук в дверь. Есть у меня знакомый, который, когда даже есть звонок, стучит в дверь. Наверное, это кто-то из подобных личностей. Заглядываю в глазок. Пустой подъезд, отраженный в зрачке. Лифт. Кнопка лифта нажата. Лифт едет на этаж. Получатся, кто-то вызвал лифт, постучал мне в дверь и ушел. Все логично. Выдох. Вдох. Или не ушел. Я замер. Боюсь пошевелиться. Не знаю, почему, просто страшно. Выдох. Вдох. За дверью кто-то определенно дышит. Мой взгляд уставлен на запотевающий глазок. Стекло не может, просто так, взять и запотеть. Выдох. Вдох. Двери лифта открывается. В проеме лифта нет ничего кроме темноты, давящей, абсолютной темноты.
Сегодня вечером я планировал вымыться. Мои длинные волосы надо бы мыть каждый день, но я тяну, пока они не станут совсем грязными. Я захожу в ванну, включаю воду. Черт. Это невозможно. Такое ощущение, что кто-то постоянно стоит у тебя за спиной, ты каждый раз пересиливаешь себя, чтобы повернуть голову и убедиться в обратном. Но в этот раз ощущение сильнее. Почему? Шаги. Четкие шаги по квартире, сопровождающиеся скрипом паркета. Ты беспомощен. Кто-то ходит по твоему дому. Кто-то зашел в твою квартиру и ты беспомощен. В панике я вытираюсь полотенцем, выбираюсь из ванны, смотрю в зеркало и вижу себя. Не было бы ничего странного, если бы я видел что-то ещё кроме себя. Все, что вокруг меня, как будто замазано черной краской. В зеркале отражался только я, и глаза, смотрящие на меня из зеркала, были испуганными, испуганными, как у собак лающих на пустой угол. И устремлены они были не на меня, а чуть вправо. Как будто что-то тяжелым грузом нависло у меня над плечом. Я совсем забыл и про шаги, и про темноту, я любовался испуганными глазами, напуганного пса.
Бля, спасибо за пост. Вспомнил что смыть за собой забыл.
Кстати, реквестирую пасту прр какую-то пещеру, которую двое типов копали и что-то там нашли нехорошее. Пожалуйста, ананасик, достпвь.
Совсем вы протекли ребята
Я всегда удивлялся, как человек подстраивает неудобные ему события, под удобные ему объяснения. Чтобы бы создавать эффект вменяемости человек наговаривает на свое тело, на окружение, на свой мозг, но только не на себя. Как только ты признаешь, что именно ты это видел, что именно с тобой это происходило, не с твоим телом, не с твоей душой, а именно с тобой. Ты начнешь эту дорогу, дорогу в конце которой, можешь побывать в местах куда более веселых, чем в которых провела последние дни мать Чарли Чаплина.
Отлично. Будильник. Полночь. Начинается концерт. Щелк, щелк, щелк. Отлично.
Я прикован вниманием к телевизору, не потому что мне нечего делать, не потому что мне не хочется спать, я просто боюсь. Пока я смотрел передачу, про то, как экстрасенс рассказывает о сгоревшей школе и какие страдания он при этом испытывает, на кухне что-то упало. Я бы сходил и посмотрел, но мне страшно. Да, это мой дом, здесь нечего бояться, но это невыносимо. Усталость берет свое. Я засыпаю под монолог ведущего, пафосным тоном объявляющего какой из экстрасенсов более экстрасенс.
Помехи. Черные бегающие точки по белому экрану. Единственный источник света – телевизор, издающий песочный звук помех. Ядовито-зеленый циферблат показывает: 03:09 Сигналы, исходящие из ящика похожи на предсмертный вой зверя. Стук в дверь. Не открывай. Ещё три глухих стука в дверь. Медленно подойди к двери и послушай. Путь в коридор освещен белым сиянием телевизора. Помехи угрожающе дребезжат в тишине. Звуки похожи на шипение кошки при виде врага. Не включай свет в коридоре, тогда не узнают, что ты подходишь к двери. Бесшумно подойдя к входу, я приставил ухо к липкой кожаной поверхности двери. Шепот, который я услышал, был похож больше на злой потерянный лай. Шепот сказал мне прямо в ухо: «Почему вы её не впустили?».
Утро. Кисло-зеленый циферблат показывал: 09:37. Произошедшее ночью я не могу объяснить. Произошедшее ночью я не хотел объяснить. С лестничной площадки тянуло едким запахом. Кто-то курил. Сосед. Я взял наполовину заполненный пакет мусора и вышел на площадку, соответственно, выкинуть мусор.
Сосед был мужчиной, в возрасте, с черными усами и лысой головой.
- Ты Женькин племяш? – спросил он, стряхивая пепел в консервную из под рыбы, где уже лежало три бычка.
- Да, а вы её сосед?
- Надолго ты у неё? – произнес мужчина, проигнорировав мой вопрос.
- Неделя.
- Один?
- Да, один, - промямлил я, не поняв вопроса.
- Девки-то нет? – его хрипловатый голос и надменный тон были крайне неприятны мне.
- Нет, слушайте, а вы из какой квартиры? Мне бы хотелось спросить… - но грубый голос собеседника не дал мне договорить.
- Хорошо, что пока нет девки. Была тут у нас одна пара, уж больно ушлых. Каждую ночь, помню, ходили они в наш подъезд, орали чего-то, пили, курили. Жена, моя, постоянно ругалась с ними, они ей грубили, она им грубила, но все равно они постоянно проводили дни и ночи в нашем подъезде. Что им так здесь нравилось?
Чет приграл.
Такая то нёх.
>Дождь. Люблю дождь. В дождь можно сидеть дома и никто тебя не выгонит гулять на улицу. Почему? Дождь же.
Я вхожу в кухню и ставлю на плиту чайник. Зажигаю спичку, пару секунд смотрю на неё, поворачиваю ручку газовой плиты и подношу спичку к конфорке. Вспыхивает пламя. Пламя синее. Ровное. Я смотрю на пламя и чайник. Минут через пять по всей кухне поднимается дикая вонь. Немудрено. Ведь в чайнике моча. Почему моча в чайнике? Потому что я туда нассал
Таки бамп
Но как-то раз они засиделись, чуть ли не до трех ночи. Жена уже хотела идти ругаться, мол, спать не дают и все такое. Но я приметил, что парень с ней был уже не тот. У того был звонкий, высокий голос, а у этого мягкий, низкий. После… Крик. Женский крик. Я выглянул в глазок, там была эта девка. Она металась от квартиры к квартире, стучала в дверь, звонила, но никто не открывал. Я бы не сказал, что кто-то не открыл, потому что спал. Этого не возможно было не услышать. Её лицо было в побоях. На шее была огромная кровавая ссадина. Никто не открыл.
Её нашли в лифте. На теле были побои, порезы, а умерла она от удушья. Как потом выяснилось, все наблюдали за ходом событий. Кто-то слышал, кто-то смотрел в глазок. Я не знаю, почему не открыл дверь. Я не хотел пускать чужие проблемы в свой дом. Я не хотел нарушать покой.
Следующие четыре дня ходил её парень. Он был зол. Он приходил ровно в полночь. Сначала стучался в одну квартиру, после в другую, при этом он обвинял нас в том, что мы её не впустили. После он начинал, буквально, выламывать двери. Все закрывались на замки. На все, которые только можно. Все боялись этого парня. Да, под утро он уходил, но ночью он срывал всю ненависть. Когда он выдыхался, он садился под чьей-то дверью и тяжело дышал.
Его нашли в лифте. Он там застрял. Когда вытащили его тело, оказалось, что он вскрыл себе вены. Весь лифт был в темной, липкой крови. Лифт после этого больше не работал.
- Но я приехал на нем, - возразил я.
- Все как-то забылось, - проигнорировав меня, продолжил он свой рассказ. – Остались, конечно, после этого кое-какие привычки. Если ты понимаешь, о чем я. После того случая, мне стало на все насрать.
Я слушал завывание ветра за окном. Я слушал звуки птиц за окном. После его рассказа, я на минуту оказался в другом мире. На минуту я ощутил все по-новому.
- А, вчера, слышал, ночью, – начал я что-то мямлить.
- На все насрать, - обронил он и ушел, оставив меня наедине с банкой консервов и тремя окурками сигарет.
Кресло, телевизор, больные передачи. Открыл бы я дверь? Конечно. Нужно было просто открыть дверь и впустить её в дом. После ждать пока приедет, кто нужно. Что за глупость? Как можно остаться в стороне. Как можно игнорировать чужой страх, чужие проблемы? Я бы определенно открыл. От всей этой истории у меня жутко кружилась голова. Мои волосы превратились в сальные комки ткани. Я боялся идти в ванную. Я боялся поворачиваться спиной. Глаза закрываться, мысли уходят.
Будильник. Стук в дверь. Звуки угрожающе доходили до моих ушей и вызывали все природные чувства, которые только может вызывать угроза тебе. Я почувствовал страх, почувствовал агрессию, почувствовал прилив сил и тяжесть в голове. Кто-то хотел войти на мою территорию. Кто-то рвался войти в мой дом. Стук в дверь продолжался с ещё большей силой. Что-то хотело нарушить внутренний покой, что-то хотело отнять мою территорию. Стук в дверь дошел до своего апогея. Звуки были похожи на барабаны, призывающие воинов к битве. Удары такой силы не мог нанести человек. Это было животное. Хищник, почуявший запах крови.
Хаотичные удары в дверь не были просто звуком. Это уже была музыка. Музыка, заставляющая вспомнить свои животные инстинкты. Музыка, призывающая возненавидеть врага, призывающая защитить свой дом. Отрывистые ритмы заставили проснуться гнев во мне. Я вскочил с кресла, выключил телевизор. Вошел в коридор. Мне было наплевать на темноту. Я уже её не боялся её, я ощущал себя сильнее темноты. Собрав все силы, я гаркнул на дверь. Стук прекратился. Нижний замок. Два поворота. Кровать. Сон.
Ядовито-зеленый циферблат. 03:09 Телевизор был включен. Черные точки бегали по белому экрану. Скрежет, издаваемый колонками телевизора, был устремлен прямо на меня. Я чувствовал его давление. Это был хаос. Все звуки, что шли от телевизора были бесконечно разными и как будто собрались здесь лишь потому, что все они отличаются холодностью и способностью пробраться прямо под кору твоего мозга. Но, я больше всего боялся не этого. Я испугался звонка в дверь. Звонок в дверь посреди ночи. Подойдя к двери, я посмотрел в глазок. Холодный, зеленый цвет стен подъезда, заставил меня почувствовать холод, неприязнь. Кнопка лифта была нажата. Все было спокойно, ничего не вызывало ужаса. Налитый кровью глаз, как багровое яблоко. Разбитая губа, красная полоска на губе. Второй глаз не видно, из-за распухшей щеки и рассеченной брови. Нос был скошен на правую сторону, и из него текла кровь. Крик. Этот крик идет от меня. Я кричу. Только что я увидел в глазок изуродованное лицо девушки. Она уже не была девушкой. Её лицо представляло одно сплошное последствие потасовки. Она все ещё была там. Телевизор дьявольски шумел, издавая все возможные шумы и стараясь изрыгнуть всю ненависть на мир. Я лежал на полу и приходил в себя. Она стояла за дверью. Я знал, что она ждет. Я знал, что она хочет, чтобы я впустил её. Я знал, что ей страшно больше чем мне. Я не мог. Я не мог пустить опасность в свой дом. Я не мог просто открыть дверь и впустить этого урода. Я не испытывал жалость к ней. У меня была только злость. У меня было одно возмущение. Какое право она имеет посреди ночи просить у меня помощь? Какое право она может врываться ко мне и ждать, что я ей помогу? Этому маленькому, беспомощному созданию. За дверью был слышен плач. За дверью были слышны мольбы. Страх снова пришел ко мне. Я не мог больше её слушать. Я вышел из коридора. Я прибавил звук на телевизоре. Я был рад безжизненным помехам. Я был благодарен им за их холодность. Я погрузился в беспорядочные звуки хаоса и, как ни странно, заснул без труда.
Утро. Зеленый циферблат часов показывал: 09:37. Страх ушел. Утро обладает магическим свойством прогонять страх. Утро заставляет все вчерашние тревоги сделать вчерашними. Нужно проверить. Что было вчера. Я открываю входную дверь. Потоки свежего воздуха врываются в квартиру. Ничего. Ничего не изменилось. Зеленые стены. Сломанный лифт. Ничего не изменилось. Сегодня я гулял. Я познакомился с какой-то компанией на улице. Сидел в кафе. Попил пива на чужие деньги. Познакомился с девушкой. День прошел хорошо. Вернулся я домой поздно. На светло-зеленом циферблате часов было: 23:47. Я уселся на кресло и включил телевизор.
Будильник. Небольшая вечерня процедура, вошедшая у меня в привычку. Я ид
тоже напомнило
Русские исследователи в конце 1940х держали 5 человек без сна в течение 15 дней, используя экспериментальный газ-стимулятор. Этих людей содержали в запертой камере, чтобы следить за балансом кислорода в камере, так как газ в больших дозах был токсичен. В то время еще не было видеокамер для наблюдения, так что все, что могли себе позволить экспериментаторы - микрофоны внутри помещения с испытуемыми и отверстия в стенах, закрытые толстым пятидюймовым стеклом. В камере были книги, кровати для сна без постельных принадлежностей, водопроводная вода, туалет и достаточно сухой еды чтобы жить в течение месяца. Испытуемые были политическими заключенными во время второй мировой войны.
В первые 5 дней все было нормально, испытуемые едва ли жаловались, так как им пообещали (солгав), что выпустят на свободу по окончанию срока эксперимента, если они не заснут в течение месяца. Все их переговоры и действия были под наблюдением. Было отмечено, что со временем в их разговорах стали все больше и больше преобладать мрачные темы, связанные с неприятными воспоминаниями.
Спустя 5 дней они стали жаловаться на события, приведшие их к текущему состоянию и начали демонстрировать сильную паранойю. Перестав общаться друг с другом, они стали шепотом докладывать на своих сокамерников в микрофоны. Довольно странно, что они решили, будто смогут завоевать доверие экспериментаторов, выдавая своих друзей. Первое время ученые думали, что это было действием самого газа...
На десятый день один из них начал кричать. Он бегал по всей камере время от времени крича в течение 3 часов и пытался кричать и дальше, но, видимо, повредил голосовые связки. Самое удивительное то, что остальные на это никак не реагировали. Они продолжали шептать в микрофоны до тех пор, пока второй из них не последовал примеру первого и не стал кричать. Остальные вырвали листы их книг и, намочив их слюной, залепили окна в камере. На время крики и шепот в микрофоны прекратились.
В течение следующих трех дней ни одного звука не донеслось из камер. Исследователи не прекращали наблюдение за уровнем потребления кислорода, а он был высок, будто все пятеро занимались физкультурой. На утро 14 дня исследователи решились на шаг, который они не собирались делать, чтобы добиться реакции со стороны испытуемых, - они обратились к ним посредством динамиков, установленных в камере, т.к. опасались, что те либо умерли, либо находятся в коме.
Исследователи сообщили: "Мы открываем камеру, чтобы проверить микрофоны. Отойдите от дверей и лягте на пол, или будете застрелены. Сотрудничество приведет к освобождению одного из вас."
К их удивлению единственным ответом была фраза: "Мы больше не нуждаемся в свободе".
Продолжение превью:
Было созвано совещание среди ученых и военных, финансировавших исследование. Поскольку ни одного ответа со стороны испытуемых не последовало, было решено открыть камеру на 15 день.
Из камеры вывели весь газ-стимулятор и наполнили свежим воздухом. Сразу же после этого 3 голоса из камеры стали молить о возвращении газа так, как будто от этого зависела их жизнь. Камера была открыта и туда были посланы солдаты, чтобы вывести испытуемых. Те стали кричать громче чем раньше, а вскоре к крикам присоединились и солдаты, увидевшие то, что творилось внутри. Четверо из пятерых жертв эксперимента были живы, но едва ли их состояние можно было назвать жизнью.
Запасы еды с 5 дня были нетронуты. Кусками мяса с груди и ног тела пятого были заткнуты дренажные отверстия в камере, так что камера была затоплена на 4 дюйма, и было сложно сказать, сколько из них занимает кровь. У всех четверых "выживших" также недоставало значительного количества мышц и кожи, оторванных с их тел. Судя по повреждениям и обнаженным костям на пальцах рук можно было сказать, что они сделали это руками, а не зубами, как предполагалось изначально. Дальнейшие исследования указали на то, что большинство, если не все, повредили себя сами.
Внутренние органы ниже грудной клетки у всех четверых были вырваны. В то время, как сердце, легкие и диафрагма оставались на месте, кожа и большая часть мышц на ребрах были оторваны, так что были видны легкие. Все вынутые органы и сосуды были целы и просто лежали на полу вокруг тел все еще живых испытуемых. Пищеварительный тракт их еще работал, переваривая пищу. Стало понятно, что все это время они питались собой.
Большая часть солдат были русскими спецназовцами, но, тем не менее, многие отказались возвращаться в камеру, чтобы вынести испытуемых, в то время как последние продолжали кричать и просить возвращения газа, чтобы не заснуть...
В первые 5 дней все было нормально, испытуемые едва ли жаловались, так как им пообещали (солгав), что выпустят на свободу по окончанию срока эксперимента, если они не заснут в течение месяца. Все их переговоры и действия были под наблюдением. Было отмечено, что со временем в их разговорах стали все больше и больше преобладать мрачные темы, связанные с неприятными воспоминаниями.
Спустя 5 дней они стали жаловаться на события, приведшие их к текущему состоянию и начали демонстрировать сильную паранойю. Перестав общаться друг с другом, они стали шепотом докладывать на своих сокамерников в микрофоны. Довольно странно, что они решили, будто смогут завоевать доверие экспериментаторов, выдавая своих друзей. Первое время ученые думали, что это было действием самого газа...
На десятый день один из них начал кричать. Он бегал по всей камере время от времени крича в течение 3 часов и пытался кричать и дальше, но, видимо, повредил голосовые связки. Самое удивительное то, что остальные на это никак не реагировали. Они продолжали шептать в микрофоны до тех пор, пока второй из них не последовал примеру первого и не стал кричать. Остальные вырвали листы их книг и, намочив их слюной, залепили окна в камере. На время крики и шепот в микрофоны прекратились.
В течение следующих трех дней ни одного звука не донеслось из камер. Исследователи не прекращали наблюдение за уровнем потребления кислорода, а он был высок, будто все пятеро занимались физкультурой. На утро 14 дня исследователи решились на шаг, который они не собирались делать, чтобы добиться реакции со стороны испытуемых, - они обратились к ним посредством динамиков, установленных в камере, т.к. опасались, что те либо умерли, либо находятся в коме.
Исследователи сообщили: "Мы открываем камеру, чтобы проверить микрофоны. Отойдите от дверей и лягте на пол, или будете застрелены. Сотрудничество приведет к освобождению одного из вас."
К их удивлению единственным ответом была фраза: "Мы больше не нуждаемся в свободе".
Продолжение превью:
Было созвано совещание среди ученых и военных, финансировавших исследование. Поскольку ни одного ответа со стороны испытуемых не последовало, было решено открыть камеру на 15 день.
Из камеры вывели весь газ-стимулятор и наполнили свежим воздухом. Сразу же после этого 3 голоса из камеры стали молить о возвращении газа так, как будто от этого зависела их жизнь. Камера была открыта и туда были посланы солдаты, чтобы вывести испытуемых. Те стали кричать громче чем раньше, а вскоре к крикам присоединились и солдаты, увидевшие то, что творилось внутри. Четверо из пятерых жертв эксперимента были живы, но едва ли их состояние можно было назвать жизнью.
Запасы еды с 5 дня были нетронуты. Кусками мяса с груди и ног тела пятого были заткнуты дренажные отверстия в камере, так что камера была затоплена на 4 дюйма, и было сложно сказать, сколько из них занимает кровь. У всех четверых "выживших" также недоставало значительного количества мышц и кожи, оторванных с их тел. Судя по повреждениям и обнаженным костям на пальцах рук можно было сказать, что они сделали это руками, а не зубами, как предполагалось изначально. Дальнейшие исследования указали на то, что большинство, если не все, повредили себя сами.
Внутренние органы ниже грудной клетки у всех четверых были вырваны. В то время, как сердце, легкие и диафрагма оставались на месте, кожа и большая часть мышц на ребрах были оторваны, так что были видны легкие. Все вынутые органы и сосуды были целы и просто лежали на полу вокруг тел все еще живых испытуемых. Пищеварительный тракт их еще работал, переваривая пищу. Стало понятно, что все это время они питались собой.
Большая часть солдат были русскими спецназовцами, но, тем не менее, многие отказались возвращаться в камеру, чтобы вынести испытуемых, в то время как последние продолжали кричать и просить возвращения газа, чтобы не заснуть...
Ко всеобщему удивлению испытуемые оказали яростное сопротивление, когда их попытались вынести из камеры. Один из солдат погиб из-за того, что ему перегрызли горло, другой получил смертельное ранение, так как ему откусили яйца и серьезно повредили артерию на ноге. Остальные пятеро солдат покончили с собой спустя несколько недель.
В драке один из четверых испытуемых повредил селезенку и почти сразу умер от потери крови. Медики пытались ввести ему успокаивающее, но оказалось, что это невозможно. Ему ввели десятикратную дозу морфина, но он все еще дрался как загнанный зверь, сломав ребра и руку одному из докторов. Его сердце билось в течение 2 минут после того, как он стал настолько обескровлен, что в его сосудах было больше воздуха, чем крови. Даже после остановки сердца он все еще кричал в течение 3 минут, пытаясь ударить всех, кто подходил и просто повторяя "ЕЩЕ", снова и снова, все слабее и слабее, пока наконец не замолк.
Оставшиеся трое были крепко связаны и перемещены под медицинское наблюдение, в то время как двое из них, не повредившие еще голосовые связки, продолжали требовать газ, чтобы не заснуть...
Получивший наибольшие повреждения был отправлен в единственную операционную в комплексе. В процессе подготовки к возвращению его органов на место выяснилось, что он тоже не реагирует на успокаивающее. Он яростно пытался избавиться от ремней, связывавших его и почти разорвал те, что удерживали его запястья, несмотря на солдата весом в 200 фунтов, который его держал. Тем не менее потребовалось лишь немного больше анестетика, чем обычно, чтобы отключить его. Как только глаза испытуемого закрылись, его сердце остановилось. В заключении о вскрытии было сказано, что уровень кислорода в его крови был в три раза выше обычного. Те мышцы, что все еще были на его костях, получили сильные повреждения, а 9 костей в процессе драки были сломаны, по большей части усилием мышц.
Второй выживший был тот, что первым начал кричать. Его голосовые связки были повреждены, так что он мог лишь мотать головой, отказываясь от анестетика. Когда кто-то предложил оперировать его без анестезии, он кивнул головой, и никак не реагировал за все 6 часов операции по возвращению органов и восстановлению остатков кожи. Хирург несколько раз повторял, что медицински невозможно быть живым в таком состоянии. Одна из медсестер в ужасе заявляла, что пациент улыбался, когда их глаза встречались.
По окончанию операции пациент начал громко хрипеть и вырываться, глядя на врача и пытаясь что-то сказать. Предположив, что он хочет сообщить что-то крайне важное, ему дали ручку и бумагу. Сообщение было простым: "Продолжайте резать".
Остальные двое испытуемых прошли ту же операцию по возвращению органов, тоже без анестезии. Им пришлось ввести парализующее, так как они постоянно смеялись. Однако оно неожиданно быстро вывелось из их организмов, и вскоре они снова стали пытаться освободиться. Как только способность говорить вернулась, они начали просить возвращения стимулирующего газа. Исследователи спросили их, почему они повредили себя, зачем лишили себя органов и почему им нужен газ.
Ответ был дан один - "Мы не должны засыпать."
Все трое были связаны еще крепче и помещены обратно в камеру на время принятия решения, что с ними будут делать дальше. Исследователи, боясь гнева со стороны финансистов из армии, предлагали устроить им эвтаназию, однако командир, бывший КГБшник, увидел потенциал этих троих и решил посмотреть, что будет, если вернуть им газ. Исследователи высказали сильный протест, но были проигнорированы.
Во время приготовлений к очередному заключению в камере, испытуемые были подключены к ЭЭГ (электроэнцефалограмма), а их оковы были ослаблены, т.к. предполагалось, что они будут связаны надолго. Ко всеобщему удивлению, как только прошел слух, что газ вернут, сопротивление прекратилось. Стало ясно, что они изо всех сил пытались не заснуть. Один из тех, кто мог говорить, просто издавал громкие звуки, немой терся ногами о ремни чтобы сфокусировать свое внимание на чем-то. Третий держал голову поднятой над подушкой и быстро моргал. Так как он был первым подключенным к ЭЭГ, именно за ним наблюдали исследователи и обнаружили, что по большей части его энцефалограмма была нормальна, но с промежутками пустоты, будто его мозг периодически испытывал смерть. Поскольку все ученые наблюдали за бумагой, выходящей из ЭЭГ, только одна из медсестер заметила, что в тот же самый момент, как он закрыл глаза и коснулся подушки, его ЭЭГ переключилась в режим глубокого сна, затем смерти. В тот же момент его сердце остановилось.
Единственный способный говорить испытуемый стал кричать, прося вернуть газ немедленно. Его ЭЭГ показывала те же самые пустые промежутки. Командир приказал немедленно запереть в камере с газом двоих испытуемых и троих исследователей. Один из последних услышав приказ, выхватил пистолет и застрелил сначала командира, а затем немого испытуемого.
Он направил дуло на оставшегося, все еще связанного, но способного говорить, в то время как остальные члены комиссии выбежали из комнаты. "Я не пойду туда с этими существами! Только не с тобой!", кричал ученый. "ДА ЧТО ТЫ ТАКОЕ? Я должен узнать это!"
Испытуемый улыбнулся.
"Неужели ты так быстро забыл? Мы - это вы. Мы - безумие, что таится внутри вас, которое стремится освободиться в любой момент во всей своей животной глубине. Мы - то, от чего вы прячетесь каждую ночь. Это нас вы пытаетесь усыпить и парализовать, скрываясь в убежищах, куда мы не можем проникнуть".
Исследователь, немного поколебавшись, выстрелил в сердце оставшемуся испытуемому.
ЭЭГ пропала, в то же время, как последний слабо прохрипел: "Так.. близко... к свободе..."
Пикчу забыл, анон.
Реквестирую пасту про Забетонированную Слизь
Добра тебе
> Добра тебе
Спасибо, анон. И тебе не болеть.
Оп
А где конец?
Конец прервался благодаря снай
Студент малоизвестного вуза Валера однажды летом решил устроить на родительской даче шашлыки. Он закупил пива и на всякий случай водки, добыл на огороде юных огурцов, укрепил лавочку перед дачей и вытащил из сарая седой мангал. Также имелись два неестественно легких мешка с углем и бутылочка зажигательной жидкости, из которой обязательно кто-нибудь пустит огненную струю, когда мангал давно уже полыхает.
Правда, собственно шашлыка у Валеры было мало — всего одно пластмассовое ведерко, которое со вчерашнего дня занимало всю нижнюю полку в холодильнике и благоухало уксусом. Но Кирюха, приятель из соседнего дачного кооператива, сообщил, что его отец недавно купил пять кило свинины, мать уже не знает, что из этой свинины делать, и даже грозится сшить себе мясное платье, которое видела по телевизору на «одной педерастке». И обещал принести пару кило этого нескончаемого мяса.
Гости начали подтягиваться после обеда: летом всем студентам хочется поспать подольше. Первым приехал Валерин однокурсник Санек. Он привез кудрявую Светку, с которой они были в свободных отношениях: то жили вместе, то не жили, то бурно, с матерными визгами, ссорились, и только раз в год, обычно летом, Светка все-таки садилась Саньку на шею, а он начинал жаловаться на несвободу, женскую логику и заевший быт.
Пришел Кирюха с большим красным ведром, в котором под самодельным прессом из тарелки и плоского камня томился обещанный шашлык. Последним явился Виталик Блох, причем Блох в данном случае не какая-нибудь немецкая, например, фамилия, а прозвище, означающее именно блоху в мужском роде. Виталик был мелкий, кудрявый, с выпирающим дуэтом носика и кадыка и очень активный.
Раздули угли, открыли пиво. Светка начала готовить салат. Когда она сидела у Санька на шее, ей отчаянно хотелось по любому поводу демонстрировать свои кулинарные навыки и вообще домовитость. Валера, который лучше бы съел огурцы так, без салатного обрамления, с неодобрением смотрел на Светкину потную мордочку и думал, что Санек-то, пожалуй, дурак.
Компания была крепкая, дружили давно и плотно. Хорошая была компания, стабильная, можно сказать.
— Вы такого шашлыка никогда не жрали, — доказывал Кирюха, любовно нюхая свое ведро. — Мариновать надо в кефире. Говно ваш уксус.
— А я люблю с уксусом! — игриво возразила Светка.
— Да-ача-а… — пропел Виталик по кличке Блох и, раскинув руки, повалился в траву. Корень древней яблони больно ткнулся ему в копчик. Виталик подскочил, держась за зад, и Санек с готовностью загоготал — басовито и раскатисто. У соседей собака заметалась по участку, хрипя от распирающего шерстяную грудь чувства долга. Дачка Валериных родителей стояла на отшибе, у леса, и шуметь тут можно было беспрепятственно — бесилась от этого только собака и иногда — ее толстая хозяйка.
Уже была съедена половина заготовленного мяса, оценена разница между уксусным и кефирным маринадом, рассказаны все последние новости. Светка сидела у Санька на коленях и чесала его за ухом — по привычке, наверное, потому что Светка была кошатница и любила, разумеется, «британцев».
И тут Валере захотелось огурцов — нормальных, целеньких, без противной масляной пленки. И петрушка закончилась — точнее, ее почти единолично уничтожил Кирюха, обкладывавший каждый кусочек своего хваленого шашлыка зеленью.
Поднявшись и весело удивившись неустойчивости ног, Валера отправился на огород. Огород был на задах участка, у забора. За забором начинался лес — обычная дачная рощица, с грибами, сетью тропинок и помойками под каждым вторым деревом.
Правда, собственно шашлыка у Валеры было мало — всего одно пластмассовое ведерко, которое со вчерашнего дня занимало всю нижнюю полку в холодильнике и благоухало уксусом. Но Кирюха, приятель из соседнего дачного кооператива, сообщил, что его отец недавно купил пять кило свинины, мать уже не знает, что из этой свинины делать, и даже грозится сшить себе мясное платье, которое видела по телевизору на «одной педерастке». И обещал принести пару кило этого нескончаемого мяса.
Гости начали подтягиваться после обеда: летом всем студентам хочется поспать подольше. Первым приехал Валерин однокурсник Санек. Он привез кудрявую Светку, с которой они были в свободных отношениях: то жили вместе, то не жили, то бурно, с матерными визгами, ссорились, и только раз в год, обычно летом, Светка все-таки садилась Саньку на шею, а он начинал жаловаться на несвободу, женскую логику и заевший быт.
Пришел Кирюха с большим красным ведром, в котором под самодельным прессом из тарелки и плоского камня томился обещанный шашлык. Последним явился Виталик Блох, причем Блох в данном случае не какая-нибудь немецкая, например, фамилия, а прозвище, означающее именно блоху в мужском роде. Виталик был мелкий, кудрявый, с выпирающим дуэтом носика и кадыка и очень активный.
Раздули угли, открыли пиво. Светка начала готовить салат. Когда она сидела у Санька на шее, ей отчаянно хотелось по любому поводу демонстрировать свои кулинарные навыки и вообще домовитость. Валера, который лучше бы съел огурцы так, без салатного обрамления, с неодобрением смотрел на Светкину потную мордочку и думал, что Санек-то, пожалуй, дурак.
Компания была крепкая, дружили давно и плотно. Хорошая была компания, стабильная, можно сказать.
— Вы такого шашлыка никогда не жрали, — доказывал Кирюха, любовно нюхая свое ведро. — Мариновать надо в кефире. Говно ваш уксус.
— А я люблю с уксусом! — игриво возразила Светка.
— Да-ача-а… — пропел Виталик по кличке Блох и, раскинув руки, повалился в траву. Корень древней яблони больно ткнулся ему в копчик. Виталик подскочил, держась за зад, и Санек с готовностью загоготал — басовито и раскатисто. У соседей собака заметалась по участку, хрипя от распирающего шерстяную грудь чувства долга. Дачка Валериных родителей стояла на отшибе, у леса, и шуметь тут можно было беспрепятственно — бесилась от этого только собака и иногда — ее толстая хозяйка.
Уже была съедена половина заготовленного мяса, оценена разница между уксусным и кефирным маринадом, рассказаны все последние новости. Светка сидела у Санька на коленях и чесала его за ухом — по привычке, наверное, потому что Светка была кошатница и любила, разумеется, «британцев».
И тут Валере захотелось огурцов — нормальных, целеньких, без противной масляной пленки. И петрушка закончилась — точнее, ее почти единолично уничтожил Кирюха, обкладывавший каждый кусочек своего хваленого шашлыка зеленью.
Поднявшись и весело удивившись неустойчивости ног, Валера отправился на огород. Огород был на задах участка, у забора. За забором начинался лес — обычная дачная рощица, с грибами, сетью тропинок и помойками под каждым вторым деревом.
Там вроде буква «у» отвалилась. Извините, если что, сегодня вместо пива водка и возможны помехи, несмотря на обильную закуску.
Как-то возвращаюсь домой... лет 5 назад это было. Иду через поле, а там рапс выращивают - маленькие такие желтые цветочки. Из них еще топливо делают, типа экологическое, все дела. Хуй знает, как его делают. Читал, что спирт мешают с щелочью и маслом и тоже топливо получается. А тут рапс. Так вот зашел я уже на середину поля. А там понял, тропинка такая. То есть идешь, и слева поле, и справа поле. Ну вот иду я такой, и в паре метров позади меня, там где пару секунд назад был, взрывается питарда. До сих пор кирпичами сру. Так и не смог себе объяснить, откуда там петарда взялась. Вот ты может мне объяснишь?
Валера присел на корточки и начал старательно собирать маленькие еще, колючие огурцы. Перед глазами немного плыло, и даже лес за забором как будто колыхался слегка. Особенно молодая березка, которая росла у самой калитки, так и кланялась туда-сюда, точно ее сгибали резкие порывы ветра.
— И что характерно!.. — взметнулся у Валеры за спиной тенорок Виталика, и все захохотали.
Валера горкой сложил огурцы на землю и потер глаза: все-таки рябило в них неприятно, особенно эта мельтешащая березка раздражала.
Лес снова слился в темно-зеленую массу. Вообще Валера был близорук, очки презирал, а от линз у него чесались глаза.
Быстро выщипнув пучок обильно разросшейся петрушки, Валера пошел обратно, теряя по дороге огурцы.
Стемнело, рядом с мангалом развели костерок — «для подсветки», как сказал Санек, и тут же получил в ответ пронзительный вопль Виталика: «Га-а, это ж ты — подсветка!»
Грянул гогот — сначала не очень дружный, потому что не все поняли шутку сразу.
— Мальчики, ну вы вообще… — капризно протянула Светка и положила себе еще ложку салата. Она пришла в чисто мужскую компанию, чтобы стать объектом всеобщего внимания и комплиментов, а не всяких там дурацких шуток.
Кирюхе вдруг приспичило послушать музыку — причем громко, чтоб лес дрожал и все завидовали. Освещая себе путь мобильным телефоном и оступаясь с дорожки то в цветы, то в кусты, Кирюха направился к воротам, чтобы включить магнитолу в Валериной машине. То есть машина изначально, как и дача, была родительская, а Валере разрешали безвозмездно пользоваться.
— Кирюх, не надо, — дожевывая шашлык, увещевал его Валера. — Кирюх, поздно уже, бабка ругаться прибежит, — он не знал, что соседка, не такая уж, кстати, и старая, осталась сегодня в городе.
— Да ну нах, — отмахнулся Кирюха, и голубоватое мерцание его телефона скрылось за домом. Затем раздался треск и матерное шипение — Кирюха, очевидно, забрел куда-то не туда.
— Все поломает, — закатила глаза Светка.
— Чего это у вас растет перед воротами? — спросил из-за дома Кирюха.
— Розы, — под очередной взрыв смеха объяснил Валера.
— Да не, я про дерево. Выезжать не мешает?
— Какое дерево? — не понял Валера.
— Да перед воротами же. Белое, длинное… Береза, что ли…
Валера тоже обогнул дом, посветил телефоном и увидел Кирюху, стоящего посреди маминого цветника. Потом подошел чуть ближе к воротам, посветил на забор. Никакой березы там, конечно, не было. Перед воротами у них деревья никогда не росли.
Ты там охуел что ли? Где продолжение блядь?
Ну, бля, это... Из рапса же топливо делают, вот.
Значит он горючий сука охуенно.
Ну вот, и тут рапс такой на солнце нагрелся, и за спиной у тебя кааак пизданет!
Воот...
— Пошли, Кирюх, — веско сказал Валера, выволакивая приятеля обратно на дорожку. — Не лезь к машине, тебе уже березы в чистом поле мерещатся.
— Не, ну было дерево, — широко разводил руками Кирюха, послушно следуя за ним. — Чесслово, дерево. И качается так. Чесслово. Белое такое дерево…
Наконец все утомились и решили идти спать. Соленый-перченый, сожженный на углях шашлык лежал в желудках тяжелыми комьями.
Из-за присутствия Светки тлеющий мангал и костерок залили просто водой. Виталик героически опустошил оставшуюся банку пива, сказал «ой» и сел на дорожку. Кирюха потащил в дачу ведро, в котором погромыхивал камень и нестерпимо благоухали остатки правильного кефирного маринада.
— Завтра помою, — пояснил Кирюха, установив ведро посреди веранды и глядя на него с удовлетворением.
Валера молча взял ведро и засунул в один из рассохшихся шкафчиков. Кирюха икнул, выражая то ли согласие, то ли неодобрение.
Через несколько часов Светка проснулась, потому что ей срочно надо было в туалет. Пару минут Светка еще полежала в постели, тщетно надеясь как-нибудь переждать свою потребность и заснуть обратно. Но пиво настойчиво просилось наружу, и Светка, шлепая незастегнутыми босоножками, побежала во двор.
Ночь была прохладная, луна уже закатилась, и только на кусты перед забором еще падал белесыми пятнами ее свет. Лес шевелился черной массой, в нем что-то шуршало и вскрикивало.
Светка семенила по дорожке, быстро переставляя тонкие голые ноги и одергивая просторную Санькову футболку, которую надела вместо ночнушки. Светке было страшновато, ей казалось, что в каждом темном углу дачного участка ворочается что-то жуткое, а за забором, возможно, притаились дикие звери. Добежав до туалета, обычного деревянного «домика раздумий» с дыркой и ведром, Светка шарахнулась от особо громкого шороха, стриганув в воздухе ногами, и влетела внутрь. Поискала на стенах выключатель, но его не было — Валерин папа уже много лет собирался провести в туалет электричество, и наконец сделал это только через год после описываемых событий.
— Фу-у, — сказала Светка, засовывая в петельку ржавый дверной крючок.
Пахло тут как-то особенно противно, густой гнилью и тухлятиной, и даже как будто дохлыми кошками. Брезгливо кривясь, Светка задрала футболку повыше и начала пятиться в сторону «пьедестала».
И спустя секунду модельный Светкин зад уткнулся во что-то прохладное, мягкое, но при этом достаточно упругое, вроде туго набитого тряпками мешка. Светка застыла, выпучив глаза в темноту и пытаясь понять, что же это такое. Тут загадочное препятствие шевельнулось, и что-то сухое, шершавое потрогало Светку за правую ягодицу.
Светка заорала благим матом, выбила головой дверь и побежала к дому, задыхаясь от ужаса.
Если бы в даче спали трезвые, Светка, конечно, всех бы перебудила. Но компания была погружена в тяжелый пивной сон, и выползти на Светкин плач смогли только Санек и Валера. Ее умыли, дали попить. Санек покараулил на крыльце, пока Светка, всхлипывая и озираясь, журчала под кустом жимолости у самой веранды. Толком объяснить, что произошло, Светка никак не могла.
— Там что-то… — твердила она, икая и остервенело вытирая нос. — Сидит что-то. Меня потрогало. Холо-одное!.. — взвизгивала Светка напоследок и начинала плакать, чтобы потом, успокоившись, завести сначала: — Там что-то…
Валера нашел в шкафу дедушкин фонарик, включил, пятно слабого света скользнуло по черноте сада.
— Живем, — обрадовался Санек.
И они направились к туалету, поеживаясь и стараясь не смотреть за пределы движущегося перед ними светового кружка. В лесу за забором происходили какие-то ночные события, не предназначенные для человеческого глаза. В траве на участке тоже что-то шуршало, пищало, копошилось, пряталось, охотилось и ело.
Деревянный сортир был пуст. Воняло там и впрямь, на удивление, противно, но вовсе не «трупом», как уверяла плачущая Светка.
Пока Валера с фонариком инспектировал туалет, Санек ждал снаружи, то поднимая голову к пьяно плывущему небу, то оглядываясь по сторонам.
— Бабы — дуры, — закончив осмотр, сказал Валера.
— Посвети-ка вон туда, — попросил вдруг Санек.
Валера направил фонарик в указанный угол, к забору. Там был малинник, который давно не плодоносил, а только мстительно царапался. В малиннике мелькнули, отражая свет, чьи-то маленькие красные глазки и тут же исчезли.
— Зверек какой-то, — предположил Валера.
— Не, не то, — мотнул головой Санек и развернулся, чтобы идти обратно к даче.
Когда они вернулись, Светка уже почти успокоилась. Сидела на веранде и хлюпала, слегка подрагивая кудрявой легкой головой. Светке было стыдно — за истерику, за густые прозрачные сопли, за журчание у крыльца. Но она твердо знала — в туалете кто-то сидел, кто-то ее трогал, и это оправдывало весь дальнейший позор.
Санек с Валерой не стали говорить Светке прямо, что она дура и истеричка, а просто предложили высморкаться и идти спать.
— Показалось тебе, — лежа в постели, успокоительно бурчал Санек, стараясь гладить Светку так, чтобы под руку почаще попадала прохладная грудь.
— Не показалось.
— Заснула небось на толчке.
— Не заснула! — шипела оскорбленная подробностями Светка.
— Тихо, Виталика разбудишь.
Компактный Виталик спал за стенкой, в закутке под лестницей.
— Да ему хоть из пушки…
Светка не успела договорить — раздался шум, который все-таки разбудил Виталика, а ее саму заставил взвиться к потолку. Не то чтобы действительно палили из пушки, но грохот был такой, что теперь уже проснулись, кажется, все. Впрочем, Виталик Блох, за которого Санек так волновался, похлопал выпуклыми глазками, невнятно выругался и снова уснул.
Что дальше то?
Открытый финал, вроде. Ну, погуглите что ли.
Гремело на веранде. Санек с Валерой взяли с собой Кирюху, который бурно негодовал по поводу прерванного сна, и снова отправились проверять.
Как выяснилось, на веранде сорвалась со стены сушилка для тарелок. Белые крупные осколки разлетелись по всему полу. Вдобавок сушилка каким-то образом задела в полете один из шкафчиков, и теперь его дверцы были распахнуты, красное ведро из-под Кирюхиного шашлыка валялось под столом, а рядом лежал благоухающий кефирным маринадом плоский камень-пресс.
Валера притащил швабру и веник, стали сметать осколки в кучку. Кирюха, которому не хватило орудия уборки, поднял с пола ведро, бросил внутрь гулко загремевший камень и поставил все обратно в шкаф. От назойливого запаха специй снова захотелось есть.
Кирюха рассеянно глянул в окно. За пыльным стеклом, в темноте сада, шевелилась какая-то белая полоса, не похожая ни на отблеск света с веранды, ни на забытую на веревке тряпку. Кирюха прищурился, пытаясь разглядеть, что это, и сделал шаг вперед.
Произошли одновременно две вещи: Кирюха наступил голой пяткой на острый осколок, а белая полоса за окном, качнувшись, растворилась в темноте. Впрочем, Кирюха этого не заметил: он упоенно ругался, окропляя кровью дощатый пол.
Кирюхе выдали йод, вату, пластырь и даже рюмку водки, после которой он сморщился так, будто глотнул уксуса.
Собрав почти все осколки, они выключили на веранде свет и разбрелись по дачным комнатушкам досыпать.
У Санька разболелась голова. Он ворочался в постели, толкая бесшумно спящую Светку, и с огорчением понимал, что спать ему, кажется, расхотелось. Потом переполз поближе к окну и выглянул в щель между пыльными занавесками, надеясь выяснить, наступило уже утро или нет.
За окном было белое. Не белое утреннее небо, не туман — просто белая вертикальная полоса, которая пересекала часть окна и загораживала обзор. Санек подцепил пальцами занавеску, отодвинул. Полоса как будто шевельнулась, а Санек, приглядевшись, понял, что она объемная и напоминает ствол березы, непонятно откуда возникшей у самого окна.
Тут Санек, невзирая на все свое недоумение, почувствовал, что его опять клонит в сон — пиво и усталость взяли верх над измученным шашлыками организмом. Решив выяснить природу непонятной белой штуки завтра, прямо вот с утра, он перевернул подушку прохладной стороной вверх, умостил на ней все еще гудящую голову и бросил прощальный взгляд на щель между занавесками. И, уже проваливаясь в сон, то ли увидел, то ли вообразил, что из-за стекла на него смотрит что-то грязно-белое, скомканное, как старый платок, несколько складок которого образовали вмятину рта, еще несколько — нечто вроде запавших щек, только очень уж несимметричных. И две черные дырки как будто бы уставились на Санька с этого мятого «лица».
Он бы, наверное, заснул и благополучно забыл о видении. Но тут опять загремело, только уже не на веранде, а наверху. Как будто что-то упало на втором этаже.
— Я там видел!.. — торопливо сообщил Санек, налетев в коридоре на Валеру, который тоже вышел на шум.
— Кошка забежала, — уверенно сказал Валера, глядя на подсвеченный одинокой лампочкой потолок.
— Рожу в окне видел! — не сдавался Санек.
Гремело на веранде. Санек с Валерой взяли с собой Кирюху, который бурно негодовал по поводу прерванного сна, и снова отправились проверять.
Как выяснилось, на веранде сорвалась со стены сушилка для тарелок. Белые крупные осколки разлетелись по всему полу. Вдобавок сушилка каким-то образом задела в полете один из шкафчиков, и теперь его дверцы были распахнуты, красное ведро из-под Кирюхиного шашлыка валялось под столом, а рядом лежал благоухающий кефирным маринадом плоский камень-пресс.
Валера притащил швабру и веник, стали сметать осколки в кучку. Кирюха, которому не хватило орудия уборки, поднял с пола ведро, бросил внутрь гулко загремевший камень и поставил все обратно в шкаф. От назойливого запаха специй снова захотелось есть.
Кирюха рассеянно глянул в окно. За пыльным стеклом, в темноте сада, шевелилась какая-то белая полоса, не похожая ни на отблеск света с веранды, ни на забытую на веревке тряпку. Кирюха прищурился, пытаясь разглядеть, что это, и сделал шаг вперед.
Произошли одновременно две вещи: Кирюха наступил голой пяткой на острый осколок, а белая полоса за окном, качнувшись, растворилась в темноте. Впрочем, Кирюха этого не заметил: он упоенно ругался, окропляя кровью дощатый пол.
Кирюхе выдали йод, вату, пластырь и даже рюмку водки, после которой он сморщился так, будто глотнул уксуса.
Собрав почти все осколки, они выключили на веранде свет и разбрелись по дачным комнатушкам досыпать.
У Санька разболелась голова. Он ворочался в постели, толкая бесшумно спящую Светку, и с огорчением понимал, что спать ему, кажется, расхотелось. Потом переполз поближе к окну и выглянул в щель между пыльными занавесками, надеясь выяснить, наступило уже утро или нет.
За окном было белое. Не белое утреннее небо, не туман — просто белая вертикальная полоса, которая пересекала часть окна и загораживала обзор. Санек подцепил пальцами занавеску, отодвинул. Полоса как будто шевельнулась, а Санек, приглядевшись, понял, что она объемная и напоминает ствол березы, непонятно откуда возникшей у самого окна.
Тут Санек, невзирая на все свое недоумение, почувствовал, что его опять клонит в сон — пиво и усталость взяли верх над измученным шашлыками организмом. Решив выяснить природу непонятной белой штуки завтра, прямо вот с утра, он перевернул подушку прохладной стороной вверх, умостил на ней все еще гудящую голову и бросил прощальный взгляд на щель между занавесками. И, уже проваливаясь в сон, то ли увидел, то ли вообразил, что из-за стекла на него смотрит что-то грязно-белое, скомканное, как старый платок, несколько складок которого образовали вмятину рта, еще несколько — нечто вроде запавших щек, только очень уж несимметричных. И две черные дырки как будто бы уставились на Санька с этого мятого «лица».
Он бы, наверное, заснул и благополучно забыл о видении. Но тут опять загремело, только уже не на веранде, а наверху. Как будто что-то упало на втором этаже.
— Я там видел!.. — торопливо сообщил Санек, налетев в коридоре на Валеру, который тоже вышел на шум.
— Кошка забежала, — уверенно сказал Валера, глядя на подсвеченный одинокой лампочкой потолок.
— Рожу в окне видел! — не сдавался Санек.
— Бомж, что ли? — спросил Валера. Свет он включать побоялся, чтобы не привлекать внимание того, что буйствовало на втором этаже, и в моменты затишья опасливо подсвечивал перепуганную компанию фонариком, а потом прикрывал его ладонью. Розовая ладонь светилась.
— Сам ты бомж! — зашипел Санек. — Рожа! Мятая! Стремное что-то… монстр, понял?
— Найду, кто шутит — ноги вырву, — с чувством и даже некоторым надрывом пообещал Валера.
На втором этаже почти успокоились, только изредка что-то шуршало. Вооружившись шваброй, секатором и фонариком, компания переместилась на веранду. Как на многих старых дачах, веранду в свое время пристраивали отдельно, и страшного, захваченного неизвестно кем второго этажа над ней не было. Все решили, что там будет поспокойнее.
Зажгли свет. Санек и Валера были бледные и очень недовольные тем, что это заметно. Светка, разумеется, хлюпала. Виталик нервно хихикал, отчего тряслись тугие кудряшки на его маленькой голове, и повторял:
— Ничего себе дачка!
Только Кирюха, невзирая на полученную травму, бодрился. Залез в холодильник, впился в кусок сыра, достал бутылку и прямо с сыром в зубах разлил всем по полстопки оставшейся водки.
— Для храбрости, — строго сказал он, увидев скривившиеся лица. — А потом найдем этих мудаков и ноги вырвем.
Выпили, не чокаясь, и запоздало вспомнили, что нет закуски — Кирюха свой сыр успел дожевать. Валера полез в холодильник и приступил к активным поискам.
— Да хорош греметь, — нервно сказал Санек.
Валерина нижняя часть, торчавшая из холодильника, послушно замерла. И локти перестали деловито двигаться туда-сюда. Однако шум продолжался.
В течение нескольких секунд, глядя на застывшую заднюю часть товарища, компания боролась с чудовищной догадкой: холодильник сожрал остального Валеру и теперь громко чавкает. Но тут Валера бодро выпрямился и развернулся, держа в руке кусок копченой колбасы.
А мгновение спустя дверцы рассохшегося кухонного шкафчика сами собой распахнулись и оттуда вылетело красное ведро, как будто его с силой пнули. Из ведра, в свою очередь, вылетел плоский камень, которым был придавлен правильный шашлык, и приземлился прямо на голые пальцы правой Валериной ноги.
Валера взревел, а вслед за ним тоненько заголосила Светка. Она первой заметила, как за окнами веранды, в густой садовой темноте, что-то ходит. Что-то белое, длинное двигалось за стеклом, покачиваясь, и ветки сирени вздрагивали, когда оно их задевало. Высотой оно было метра два с половиной, а то и больше, и на всем его то ли теле, то ли стволе не было ни сужений, ни расширений, ни каких-нибудь отростков, хотя бы отдаленно напоминающих конечности.
— Да я им… — кратко пообещал Кирюха, но бросился почему-то не к двери, а к окну, грозя белому и длинному шваброй.
Валера наконец вспомнил о камне, который все еще лежал у него на ноге, и отшвырнул его, попав точно в ведро.
Белое за окном согнулось, как гусеница-пяденица, меряющая листок своим тельцем, и в стекло ткнулась смятая морда с двумя черными дырочками. Ткнулась мягко, словно тряпичная. Немного отстранилась. Снова ткнулась. Опять отстранилась. И еще. Она билась в окно со слабым постукиванием, как мотылек, рвущийся к лампе.
Как и когда все убежали с веранды, толком никто не запомнил. Кажется, Светка удрала еще до того, как появилась рожа. А Валера, наоборот, все стоял и смотрел, как рожа прижимает к стеклу свой тряпичный лоб, точно ребенок, прильнувший к аквариуму. Валера сбежал последним, зачем-то прихватив валявшееся на полу красное ведро.
Забились в комнату, где до этого спали Кирюха и Валера. Там было самое маленькое окно, вдобавок наполовину заставленное старым платяным шкафом (его Валерин отец много лет собирался либо привести в порядок, либо распилить на дрова). Штору на оставшемся кусочке окна плотно задернули. Одну кровать придвинули к двери, на другую уселись — Виталику места не хватило, сдвигаться потеснее никто не захотел, и Блоху пришлось устраиваться на полу.
— Яйца бы им поотрывать, — буркнул, помолчав, Кирюха.
— К-кому? — вытаращился на него Виталик. — Думаешь, прикалывается кто-то? Видал, какая рожа?!
— Это полтергейст, — свистящим шепотом сказала Светка.
Что-то протопало по второму этажу, прямо у них над головами. Грохнуло, заскрипело. Стихло. Светка запустила когтистые пальчики в свои негустые кудри и всхлипнула.
— Оно вот это ищет, — неожиданно подал голос Валера, до этого молча разглядывавший ведро.
Отталкивая друг друга, все кинулись смотреть на то, что он держал в руках — это был камень, которым Кирюха придавливал шашлык. Плоский, размером с блюдце, похожий по форме на доисторическое рубило. Камень пах кефирным маринадом, приправами и сырым мясом. К нему прилипло колечко лука.
— Оно голодное, что ли? — не понял Санек.
Валера подсветил камень фонариком и показал, куда смотреть. И все охнули, увидев наконец на камне полустершиеся, еле различимые среди естественных выщерблин и трещинок буквы. Получались три строчки: верхняя покороче, нижняя подлиннее, в центре, как полагается, нечто среднее:
«…ва
…лья
…евна».
— Так он же с могилы, — громко и как будто с облегчением объявил Санек.
Светка раскачивалась из стороны в сторону и возбужденно шептала, испытывая острое удовольствие от значимости и правильности того, что говорит:
— …а ты его к мясу положил. В крови измазал. И в молоке тоже — кефир же из молока делают…
— Хватит, помолчи, — не вытерпел Санек.
— И что оно… — Виталик мотнул беспокойной головой в сторону окна. — За камнем?
Валера кивнул:
— Оно туда зырило. Дырками своими. Я сразу понял — прямо на камень зырит.
— Пришло бы да забрало, — вздохнул Санек. — И отвязалось наконец.
— А вдруг оно без приглашения не может, как вампир? — встрепенулась Светка, а Кирюха у нее за спиной показал всем, что он думает о Светкином интеллекте.
— Ты точно хочешь, чтоб оно пришло? — выразительно глянув на Санька, спросил Валера.
На веранде зазвенело стекло — судя по звуку, разбилось сразу несколько тарелок или чашек. Потом как будто покатились по полу шары. Включился старенький отцовский радиоприемник, зашипел по-кошачьи, выключился.
— Мальчики, отдайте ему… — проныла Светка, на всякий случай отодвинувшись от лежащего на полу камня подальше.
— Я с болота шел. Которое за прудами. Там подберезовиков много… — вспоминал Кирюха под испытующим взглядом Валеры.
— Ты не про грибы, ты про камень давай. — У Валеры было такое лицо, будто он собирался Кирюху бить.
— Я и рассказываю!.. Уже почти к шоссе вышел, там березнячок, а дальше, у шоссе, елки. И смотрю — подберезовики, три штуки. А посередине камень. А мать как раз грузди солить хотела, там гнет нужен. Да и шашлыки, а груза подходящего нет. И взял, — уже с вызовом закончил Кирюха и набычился. — Я ж не с кладбища взял!
— Хоть бы глянул, что берешь, — уже почти миролюбиво упрекнул его Валера.
— Может, еще иероглифы на нем надо было поискать?! — взвился Кирюха. — Камень и камень!
— А делать с ним теперь что?
Наверху снова грохнуло.
— А вот что… — Кирюха взял камень и поднялся. — Пусть берет и уматывает.
— Ты чего?! — Валера рванулся за ним, попутно споткнувшись о Светкины ноги.
Травмированный Кирюха с неожиданной ловкостью отпихнул Валеру, прыгнул к окну, с характерным, обещающим ночную прохладу звуком распахнул форточку и, не глядя, швырнул камень в темноту сада.
Валера заматерился, на него огрызнулся Санек, внезапно решивший защитить Светку, которой в неразберихе наставили синяков и, что самое ужасное, сломали ноготь. Виталик нервно загоготал. В замкнутом пространстве, освещенном одиноким лучом брошенного на кровать фонарика, назревала бессмысленная драка напуганных людей.
Раздался звон бьющегося стекла, привычно заорала Светка и взвыл Санек, которому влетевший в комнату камень попал по руке.
На втором этаже загрохотало так, будто там открыли танцкласс.
— Оно не согласно, — констатировал Валера, убедившись, что камень тот самый.
— Не оно, а она, — неожиданно возразил Санек и направил луч фонарика на буквы. — Видишь: «…лья», «…евна». Наталья какая-нибудь…
— Не согласна твоя Натаха, — с ненавистью глянув сначала на камень, потом на Кирюху, буркнул Валера.
Занавеска, прикрывавшая разбитое в нижнем левом углу окно, зашевелилась, медленно надуваясь пузырем. Валера осторожно посветил туда фонариком. Тугой пузырь из выгоревшей на солнце ткани как будто этого и ждал: попав в круг слабого света, он зашевелился, заволновался, и на его поверхности начали возникать выпуклости и провалы, быстро сложившиеся в низколобую, круглую рожу с глубокими вмятинами глаз и длинным распахнутым ртом. Если бы не сопутствующие обстоятельства, рожа казалась бы скорее нелепой, чем страшной, и вполне могла принадлежать простой и глупой бабе, крайне возмущенной тем, что ее, к примеру, обсчитали на рынке…
Поорав и потолкавшись в коридоре, перебежали в другую комнату, где раньше спали Санек и Светка. Окно занавесили шерстяным одеялом — Валера с Саньком притащили из коридора молоток и гвозди, и одеяло прибили прямо к стене. Двигая кровать, уронили подушку, и Светка стыдливо прикрыла ладонью обнажившуюся пачку презервативов, но над ней даже не стали смеяться.
— Где камень? — прошипел вдруг Валера.
Чуть было не отправили Кирюху на поиски — в комнату, где по занавеске ползала рожа, — но камень нашелся. Оказалось, на него случайно набросили пододеяльник. Камень положили на табурет, табурет поставили посреди комнаты. К двери придвинули тяжелую, с советских времен оставшуюся тумбочку.
Парни молчали, только сопели по возможности сурово. Светка, пользуясь биологическим правом на трусость, ныла нараспев:
— Господи-Господи… Кошмар какой, какой кошмар, Господи-Господи-Господи…
— Что теперь делать? — вторил ей Виталик Блох, которого и так никто за мужика не считал. — Делать-то что будем?
— Надо утра дождаться, — сказал Валера. — После рассвета они не приходят.
— С чего это ты взял? — усомнился Санек.
— Днем привидений не бывает, — отрезал Валера.
Светка, Санек и Валера свернулись калачиками поперек широкой кровати. Вдоль — было вроде как неприлично, втроем в постели. Виталику досталось кресло, в котором он отлично уместился. Кирюха, на которого все и так косились, как на врага народа, растянулся на полу.
— Надо дождаться утра, — повторил Валера и выключил перегревшийся фонарик. — Утром она нам ничего не сделает. Возьмем машину и отвезем камень. На то же самое место…
— Это если я еще вспомню, — мрачно пробормотал Кирюха.
— Вспомнишь, Кирюх. Все вспомнишь…
— Часа три осталось, — зевнув, прикинул Санек. — Недолго.
— Ой, мамочки… — пискнула Светка так жалобно, что Санек даже проникся к ней сочувствием и погладил по плечу. — Ой, Господи-Господи…
Сначала всем казалось, что сна ни в одном глазу — особенно в непосредственной близости от осколка могильного камня, все еще пахнущего возмутительно вкусно. Но потом навалилась дрема. Валера держался до последнего, приподнимая голову на каждый стук и на каждое вкрадчивое поскребывание по оконной раме. Минут через сорок заснул и он, с наслаждением склеив опухшие веки.
Просыпались еще трижды. В первый раз от подозрительных ритмичных звуков проснулся Виталик. Разобравшись в природе звуков, он перебудил остальных. Со стороны коридора кто-то дергал в разные стороны дверную ручку. Дверь не была заперта, только задвинута тумбочкой. Других звуков, свидетельствующих о том, что в коридоре кто-то ходит, топчется, налегает на дверь, пытаясь ее открыть — не было. Все сидели, смотрели, как бьется в дрожащем круге света дверная ручка, и нервно позевывали. Выпитое накануне все еще путало мысли, да и запасы страха в организме, видимо, иссякли.
— Да пошла она… — внезапно сказал Валера и выключил фонарик.
Ручка подергалась еще, потом затихла. Улеглись обратно. Почти моментально заснули.
Во второй раз опять орала Светка. Кирюхе спросонья захотелось выкинуть ее в окно, как он до этого пытался выкинуть камень. Светка захлебывалась слезами и утверждала, что только что кто-то кусал ее за пальцы ног. Посветили фонариком, ничего не обнаружили, хотя на Светкиных пальчиках действительно были какие-то розоватые отметины — наверное, натерла босоножками. Зато нашли здоровенный кровоподтек с явными следами зубов на плече у Кирюхи. Кирюха торопливо прикрыл синяк рукой и огрызался на всех, доказывая, что ничего не было и никто его не кусал, даже Светка.
А в третий раз проснулись уже все сразу. Трещал потолок — громко, как еловые поленья в печке. Деревянные перекрытия даже как будто прогнулись под неведомой тяжестью, на пол и на кровать сыпались струпья белой краски. Очень хотелось немедленно выбежать из комнаты, пока потолок не обвалился, но дверную ручку кто-то снова дергал в разные стороны.
На пол со звоном упал гвоздь. Валера сначала глазам не поверил, долго смотрел на этот гвоздь, который так глубоко, старательно вбивал в стену несколько часов назад. Но потом из досок, как деловитые ростки в ускоренной съемке, полезли и другие гвозди, на которых держалось закрывавшее окно одеяло. Отогнулся уголок, другой, и одеяло мягко сползло на пол. А за окном уже маячило в предрассветных сумерках белое, длинное. Мятая рожа прижалась к стеклу, беззвучно разевала проваленный рот, в черных дырочках глаз что-то тлело, как угли в мангале. Разболтанная оконная рама скрипела даже громче, чем потолок. Рожа сползла пониже, на уровень человеческого роста, распялила пасть, и Валера отчетливо увидел в глубине темные поломанные зубы.
— Отче наш, — вдруг ноющим тенорком зачастил Виталик. — Иже еси на небеси…
К нему, путая слова и подвывая, присоединилась Светка, а потом смущенно и басовито — Кирюха.
Рожа расплылась в кривой улыбке и посильнее налегла на окно.
И тут на другом конце поселка придушенно заголосил петух — так неожиданно, что его вопля все испугались едва ли не больше, чем рожи. А рожа сгинула мгновенно, в одно моргание, будто ее выключили или каким-нибудь другим способом изъяли из окружающего пространства.
Валера встал, почесал сначала за ухом, потом под коленом, потом поскреб несвежую футболку на животе. Лицо у него после вчерашнего и ночного сильно отекло, глаза закисли, но взгляд все равно был решительный, как у комсомольца.
— Ой, мамочки… — пискнула Светка так жалобно, что Санек даже проникся к ней сочувствием и погладил по плечу. — Ой, Господи-Господи…
Сначала всем казалось, что сна ни в одном глазу — особенно в непосредственной близости от осколка могильного камня, все еще пахнущего возмутительно вкусно. Но потом навалилась дрема. Валера держался до последнего, приподнимая голову на каждый стук и на каждое вкрадчивое поскребывание по оконной раме. Минут через сорок заснул и он, с наслаждением склеив опухшие веки.
Просыпались еще трижды. В первый раз от подозрительных ритмичных звуков проснулся Виталик. Разобравшись в природе звуков, он перебудил остальных. Со стороны коридора кто-то дергал в разные стороны дверную ручку. Дверь не была заперта, только задвинута тумбочкой. Других звуков, свидетельствующих о том, что в коридоре кто-то ходит, топчется, налегает на дверь, пытаясь ее открыть — не было. Все сидели, смотрели, как бьется в дрожащем круге света дверная ручка, и нервно позевывали. Выпитое накануне все еще путало мысли, да и запасы страха в организме, видимо, иссякли.
— Да пошла она… — внезапно сказал Валера и выключил фонарик.
Ручка подергалась еще, потом затихла. Улеглись обратно. Почти моментально заснули.
Во второй раз опять орала Светка. Кирюхе спросонья захотелось выкинуть ее в окно, как он до этого пытался выкинуть камень. Светка захлебывалась слезами и утверждала, что только что кто-то кусал ее за пальцы ног. Посветили фонариком, ничего не обнаружили, хотя на Светкиных пальчиках действительно были какие-то розоватые отметины — наверное, натерла босоножками. Зато нашли здоровенный кровоподтек с явными следами зубов на плече у Кирюхи. Кирюха торопливо прикрыл синяк рукой и огрызался на всех, доказывая, что ничего не было и никто его не кусал, даже Светка.
А в третий раз проснулись уже все сразу. Трещал потолок — громко, как еловые поленья в печке. Деревянные перекрытия даже как будто прогнулись под неведомой тяжестью, на пол и на кровать сыпались струпья белой краски. Очень хотелось немедленно выбежать из комнаты, пока потолок не обвалился, но дверную ручку кто-то снова дергал в разные стороны.
На пол со звоном упал гвоздь. Валера сначала глазам не поверил, долго смотрел на этот гвоздь, который так глубоко, старательно вбивал в стену несколько часов назад. Но потом из досок, как деловитые ростки в ускоренной съемке, полезли и другие гвозди, на которых держалось закрывавшее окно одеяло. Отогнулся уголок, другой, и одеяло мягко сползло на пол. А за окном уже маячило в предрассветных сумерках белое, длинное. Мятая рожа прижалась к стеклу, беззвучно разевала проваленный рот, в черных дырочках глаз что-то тлело, как угли в мангале. Разболтанная оконная рама скрипела даже громче, чем потолок. Рожа сползла пониже, на уровень человеческого роста, распялила пасть, и Валера отчетливо увидел в глубине темные поломанные зубы.
— Отче наш, — вдруг ноющим тенорком зачастил Виталик. — Иже еси на небеси…
К нему, путая слова и подвывая, присоединилась Светка, а потом смущенно и басовито — Кирюха.
Рожа расплылась в кривой улыбке и посильнее налегла на окно.
И тут на другом конце поселка придушенно заголосил петух — так неожиданно, что его вопля все испугались едва ли не больше, чем рожи. А рожа сгинула мгновенно, в одно моргание, будто ее выключили или каким-нибудь другим способом изъяли из окружающего пространства.
Валера встал, почесал сначала за ухом, потом под коленом, потом поскреб несвежую футболку на животе. Лицо у него после вчерашнего и ночного сильно отекло, глаза закисли, но взгляд все равно был решительный, как у комсомольца.
— Ой, мамочки… — пискнула Светка так жалобно, что Санек даже проникся к ней сочувствием и погладил по плечу. — Ой, Господи-Господи…
Сначала всем казалось, что сна ни в одном глазу — особенно в непосредственной близости от осколка могильного камня, все еще пахнущего возмутительно вкусно. Но потом навалилась дрема. Валера держался до последнего, приподнимая голову на каждый стук и на каждое вкрадчивое поскребывание по оконной раме. Минут через сорок заснул и он, с наслаждением склеив опухшие веки.
Просыпались еще трижды. В первый раз от подозрительных ритмичных звуков проснулся Виталик. Разобравшись в природе звуков, он перебудил остальных. Со стороны коридора кто-то дергал в разные стороны дверную ручку. Дверь не была заперта, только задвинута тумбочкой. Других звуков, свидетельствующих о том, что в коридоре кто-то ходит, топчется, налегает на дверь, пытаясь ее открыть — не было. Все сидели, смотрели, как бьется в дрожащем круге света дверная ручка, и нервно позевывали. Выпитое накануне все еще путало мысли, да и запасы страха в организме, видимо, иссякли.
— Да пошла она… — внезапно сказал Валера и выключил фонарик.
Ручка подергалась еще, потом затихла. Улеглись обратно. Почти моментально заснули.
Во второй раз опять орала Светка. Кирюхе спросонья захотелось выкинуть ее в окно, как он до этого пытался выкинуть камень. Светка захлебывалась слезами и утверждала, что только что кто-то кусал ее за пальцы ног. Посветили фонариком, ничего не обнаружили, хотя на Светкиных пальчиках действительно были какие-то розоватые отметины — наверное, натерла босоножками. Зато нашли здоровенный кровоподтек с явными следами зубов на плече у Кирюхи. Кирюха торопливо прикрыл синяк рукой и огрызался на всех, доказывая, что ничего не было и никто его не кусал, даже Светка.
А в третий раз проснулись уже все сразу. Трещал потолок — громко, как еловые поленья в печке. Деревянные перекрытия даже как будто прогнулись под неведомой тяжестью, на пол и на кровать сыпались струпья белой краски. Очень хотелось немедленно выбежать из комнаты, пока потолок не обвалился, но дверную ручку кто-то снова дергал в разные стороны.
На пол со звоном упал гвоздь. Валера сначала глазам не поверил, долго смотрел на этот гвоздь, который так глубоко, старательно вбивал в стену несколько часов назад. Но потом из досок, как деловитые ростки в ускоренной съемке, полезли и другие гвозди, на которых держалось закрывавшее окно одеяло. Отогнулся уголок, другой, и одеяло мягко сползло на пол. А за окном уже маячило в предрассветных сумерках белое, длинное. Мятая рожа прижалась к стеклу, беззвучно разевала проваленный рот, в черных дырочках глаз что-то тлело, как угли в мангале. Разболтанная оконная рама скрипела даже громче, чем потолок. Рожа сползла пониже, на уровень человеческого роста, распялила пасть, и Валера отчетливо увидел в глубине темные поломанные зубы.
— Отче наш, — вдруг ноющим тенорком зачастил Виталик. — Иже еси на небеси…
К нему, путая слова и подвывая, присоединилась Светка, а потом смущенно и басовито — Кирюха.
Рожа расплылась в кривой улыбке и посильнее налегла на окно.
И тут на другом конце поселка придушенно заголосил петух — так неожиданно, что его вопля все испугались едва ли не больше, чем рожи. А рожа сгинула мгновенно, в одно моргание, будто ее выключили или каким-нибудь другим способом изъяли из окружающего пространства.
Валера встал, почесал сначала за ухом, потом под коленом, потом поскреб несвежую футболку на животе. Лицо у него после вчерашнего и ночного сильно отекло, глаза закисли, но взгляд все равно был решительный, как у комсомольца.
— Поехали, — коротко сказал он.
В наступившей тишине протяжно вздохнул Кирюха.
Могильный камень в ведре кощунственно гремел, поэтому его обернули в тряпку. Нести камень в руках было страшно, а ведро его вроде как изолировало.
Коридор миновали спокойно, но долго топтались у двери на улицу — никто не решался выйти первым. Светка вдруг сказала, что не поедет, но тут же испугалась, что ее и вправду оставят в доме одну, решила ехать, потом еще что-то решила — ее угрюмо слушали, как радио, не вникая в смысл.
Валера обругал всех за трусость и приготовился медленно и эффектно открыть дверь, чтобы шагнуть навстречу возможной опасности. Но его опередил Санек, который буднично сшиб щеколду большим пальцем и, заложив руки в карманы, вышел на крыльцо.
Рассветный сад был сер и пуст. Небо затянуло тучами. Поскрипывала распахнутая дверь уже совершенно не страшного деревянного сортира. Ей подпевали утренние птицы.
В Валериной машине впятером оказалось тесновато. Зажатый у левой задней двери Виталик бурно вертелся и в конце концов отломал какую-то пластмассовую пимпочку, но суровый Валера промолчал. Кирюху посадили на переднее сиденье, чтобы показывал дорогу.
— Да как я вспомню, — бубнил Кирюха. — Там все одинаковое…
— Давайте просто отъедем подальше и в кусты кинем, — предложил Виталик.
— Чтоб она еще раз пришла? Отвезем в лес, — хмуро сказал Валера. — Положим на место. Все.
— Откуда вообще в лесу могильный камень взялся? — продолжал ныть Кирюха. — Никогда тут кладбища не было…
— Земля — она в принципе одно большое кладбище, — заводя машину, философски заметил Валера.
Мимо проплывали спящие, мокрые от росы дачи. Там посапывали и ворочались люди, к которым никто и никогда не приходил ночью, а потому они во всю эту историю никогда бы не поверили. И тем более не поверили бы в то, что набившаяся в машину молодежь, опухшая и пахнущая перегаром, совершает, можно сказать, героический поступок, увозя проклятый осколок надгробия из поселка.
Никто не верит до тех пор, пока к нему самому не придут.
Машина выехала на пустынное шоссе. Валера, не очень себе доверяя после незабываемой ночи, полз у самой обочины, очень медленно. Кирюха уныло разглядывал придорожные елки — темные и абсолютно одинаковые. Он действительно не мог вспомнить, где именно подобрал камень, и был уверен, что не узнает место.
Проползли где-то полкилометра. Между елками показалась широкая, хорошо вытоптанная тропинка, спускающаяся с дороги в лес.
— Вот, вот, — оживился Кирюха. — Я примерно по такой выходил. И по обочине потом, до поворота…
Валера остановил машину, глянул на Кирюху исподлобья:
— Точно?
— Примерно…
— Иди, — пожал плечами Валера.
— Как — иди? Один?!
— Ну ты ж его один подобрал?
Кирюха обвел приятелей взглядом, полным отчаяния, ненависти и обещания в случае благоприятного исхода все им припомнить.
— Ребят, ну вы че-е? — огорчилась Светка, которую никто бы, конечно, в лес не погнал.
— Ладно, — не выдержал Валера и открыл дверь. — Пошли, Кирюха…
Оставшиеся на заднем сиденье Санек со Светкой и вертлявый Виталик сначала сидели молча. Потом начали переговариваться, коротко и возбужденно хихикать. К Виталику вернулась его обычная насекомая подвижность, и он перебрался по салону на переднее пассажирское сиденье, нашел в бардачке сигареты и закурил. Вспоминали подробности ночи, округляя глаза и в отчаянной заячьей браваде к месту и не к месту вставляя неловкие шуточки. Санек даже решился описать ночную рожу со всеми комическими подробностями — теперь она опять казалась больше нелепой, чем страшной. Светка сказала, что напишет про все это в блоге и прославится, но ей не поверили: писала Светка плохо, со множеством ошибок и смеющихся скобочек.
И тут случилось неожиданное. Из леса, размахивая руками и смешно подпрыгивая, вылетел Валера. Он бежал почему-то не по дорожке, а напролом, через крапиву, борщевик и ту высокую зеленую дрянь, которую дети называют «бамбук».
Вопящий Валера влетел в машину с той стороны, где сидел Виталик, прямо по Виталику переполз на водительское место и повернул ключ.
— Куда?! Что?! А Кирюха?! Ты чего?! — обрушились на него пассажиры.
Машина не заводилась. Валера, трясясь и щелкая зубами, сначала отчаянно, до скрежета орудовал ключом и бессмысленно жал на педали, потом обмяк и затих.
— Что там?! Где Кирюха?! Чего ты?! — снова атаковали его Санек, Светка и Виталик.
Валера медленно обвел их остановившимся взглядом, затравленным и жалобным, и шепотом сказал:
— Там белое… длинное…
В этот момент машину сотряс первый удар. Что-то гулко стукнулось в правую переднюю дверь, и престарелая Валерина «ласточка» ощутимо качнулась.
— Че
го?! — возмутился Санек, а Светка взвизгнула.
Удар повторился, теперь — с другой стороны, ближе к багажнику. Потом опять стукнули спереди. Машина жалобно скрипела и покачивалась, а одуревшие от страха пассажиры поджимали ноги, отчаянно вскрикивая и только изредка пытаясь выглянуть в окно. Увидеть, что же врезается в бока автомобиля, точно разъяренный кабан-секач, им и хотелось, и очень не хотелось одновременно. Валера, хрипло пыхтя, все пытался реанимировать заглохший двигатель.
— Не надо! — вдруг тоненько завопил, непонятно к кому обращаясь, вжавшийся в сиденье Виталик. — Ну не надо! Ната… Наташенька, не надо, пожалуйста!
«Свихнулся», — тоскливо подумал Санек и тут же шарахнулся от двери, которую чуть не вспучило от удара.
— Наталья, не надо! — выл Виталик. — Ната-а-алья, пожалуйста!..
Секунды на три воцарилась тишина, но потом атака на машину продолжилась. На одной из дверей треснуло стекло, и Светка зажмурилась, чтобы не видеть, как страшно рассерженное неизвестно что разобьет окно и запрыгнет в машину. И выколупнет их, как консервы из банки…
— Евна… евна… — бессмысленно забубнил Виталик, у которого всю кучерявость на голове вздыбило от ужаса. — Наталья Васильевна, не надо! Наталья Василь… Наталья Геннадьевна, ну не надо, ну пожалуйста! Наталья Андре-е-е-евна-а!..
— А если она и не Наталья совсем?
— А кто?!
— Наталья Аркадьевна! — закричал Санек. Что-то шмякнулось уже об крышу, и Санек истошно, как молодой бычок на бойне, взревел:
— Наталья Аркадьевна, не надо! Мы больше не будем!
— Простите нас! — рыдала Светка. — Наталья Аркадьевна, не надо, простите нас, пожалуйста!
Все орали так отчаянно, с надрывом и слезами, что не сразу заметили, как снаружи стало тихо. И машину больше не качало. И снова запели птицы. По шоссе протащился грузовик, оставив за собой облачко ядреного шансона.
— Ушла, — шепнул Санек и прежде, чем все начали его отговаривать, открыл дверь. Вылез, отошел на пару метров, посмотрел на машину, покрытую старой пылью и новыми вмятинами, на бледные лица с выпученными глазами, которые глядели на него из салона. Выпрямился, чувствуя прилив внезапной бестолковой радости, широко развел руками и крикнул уже громко:
— Ушла!
Кирюху искали два дня. Первый — своими силами, правда, поиски начали уже к вечеру, когда наконец пришли в себя и решились зайти в лес. На второй день искали уже с Кирюхиными родителями, которые из сбивчивых рассказов поняли одно: молодежи лишь бы собраться тесной компанией, нажраться водки вперемешку бог знает с чем, а о последствиях никто не думает.
Нашли Кирюху ранним утром третьего дня грибники, прочесывавшие прозрачный березнячок у деревни Ларево, в десяти километрах от Валериной дачи. Нашли, как ни странно, живым. Кирюха сидел на полянке, чем-то очень удивленный, срывал травинки и жевал их. Сидел он тут, судя по всему, давно, по нему ползали муравьи и другая лесная гадость. Лицо у Кирюхи было сильно исцарапано, губы разбиты, а еще он где-то лишился переднего зуба. Дальнейшая судьба Кирюхи могла бы сложиться плачевно, если бы в Лареве не снимали дачу хорошие знакомые Валериных родителей, которые были в курсе молодежного дебоша и его неприятных последствий. Несколько телефонных звонков — и все еще крайне удивленный Кирюха вернулся в лоно семьи.
Валере здорово влетело за бардак в доме и особенно — за помятую машину. Отец сказал, что ремонт Валера будет оплачивать сам, и наказанный сын познал все прелести работы в известной сети быстрого питания. Еще и курьером подрабатывать пришлось, потому что отец велел восстановить семейный транспорт в максимально короткий срок.
Валера, кстати, совершенно бросил пить, а затем и вовсе стал сердитым вегетарианцем. Санек со Светкой расстались окончательно, и Светка тут же выскочила за кого-то замуж. Сам Санек бросил институт, устроился работать, и следы его затерялись. Виталик же совершенно неожиданно ударился в религию, отрастил жидкую отшельническую бородку, и общаться с ним стало совершенно невозможно.
Кирюху долго лечили и почти вылечили. На память о произошедшем у него остался логоневроз — часто, пытаясь что-то сказать, Кирюха морщится, комкает рот и надрывно мычит. Собеседникам становится неловко, а Кирюха, разлепив наконец непослушные губы, продолжает разговор как ни в чем не бывало.
Как ни странно, он единственный из всей компании все еще приятельствует с Валерой. Но видятся они редко, хотя дачи их родителей по-прежнему находятся в соседних кооперативах. Оба так никому и не рассказали, что же предшествовало Валериному позорному бегству из леса и куда они в итоге дели камень. И что в конце концов случилось потом с Кирюхой.
Больше ни к кому из них по ночам никто не приходил. Но компания, такая дружная, веселая и легкая на подъем, развалилась.
И это самое обидное.
> Сухой, монотонный мужской голос задаст вопрос: Каков цвет ночи? Нужно ответить: Кроваво-красный, брат мой.
Добро пожаловать домой, брат мой.
>Вспомнил что смыть за собой забыл.
Смывать надо непосредственно после вылезания какашки. Вот я какну и смываю, и ты так делай!
> Вот я какну и смываю, и ты так делай!
А я смыва только посл того, как все какашки вывалятся. А хули, счётчики-то на воду стоят.
Иван Долькин с трудом открыл глаза. Голова раскалывалась, все тело ломило. Он пытался вспомнить, где он. Память постепенно возвращалась.
Он вспомнил, как он ехал на работу. Переполненное метро... Внезапный хлопок... и в другом конце вагона вдруг повалил белый дым. паника... Давка... Потом в затылок что-то стукнуло, и перед глазами все поплыло. На этом воспоминания обрывались.
- Ну что, оклемались немного? - ударил по ушам чей-то голос. В висках запульсировала боль. Иван со стоном повернул голову и увидел человека в белом халате.
- Что? - прошептал Иван, с ужасом осознав, что он не понимает смысла фразы. Каждое слово было знакомо, но смысл куда-то ускользал.
- Сядьте, - сказал человек в белом халате.
Эту команду Иван понял. Он уперся руками в кровать и сел. В первый момент в глазах потемнело, но через несколько секунд внезапно стало легче. Головная боль куда-то отступила.
- Как вы себя чувствуете?
- Чувствуете? - переспросил Иван, пытаясь понять вопрос.
- Как вы себя чувствуете?
- Теперь лучше, - сказал Иван. Способность думать медленно возвращалась к нему. Он начинал понимать происходящее. Этот человек, несомненно, доктор. А он, Иван Долькин, заболел какой-то неприятной болезнью.
- Что со мной случилось? - спросил Иван.
- Газовая бомба. Кто-то заложил в вагоне метро бомбу с психотропным газом. Вы вдохнули совсем немного. Тем, кто стоял ближе, повезло меньше.
- Что с ними? Они погибли?
Доктор нахмурился.
- Почему вы спрашиваете? - поинтересовался он.
- Просто... хочу знать. Интересно...
- Кажется, действие газа еще не полностью прошло. - сказал доктор. - Но я думаю, остаточных эффектов не будет. Сейчас вам сделают еще один укол.
После укола Иван почувствовал, как какая-то пелена спала с его сознания. Внезапно он понял, насколько глупым был его вопрос. Среди пассажиров в вагоне не было его знакомых. Так какая ему разница, что с ними произошло? Зачем совать нос не в свое дело?
- Ну что, по-прежнему хотите знать судьбу других пассажиров? - спросил доктор.
Иван покачал головой.
- Сколько я был без сознания?
- Несколько часов. Ваши мыслительные функции уже должны восстановиться - если в мозгу не произошло необратимых изменений. Сейчас мы это проверим.
- Каким образом? - спросил Иван.
- Проведем простенький тест на логическое мышление. Слушайте задачку. У всех треугольников три угла. Фигура является треугольником. Сколько у нее углов?
- Три, - машинально ответил Иван.
- Превосходно! - просиял доктор. - Вам кажется, что вопрос простой? А пациент из соседней палаты сказал, что углов может быть сколько угодно. Отдельные утверждения он понимает, а делать логические выводы разучился. Чем больше газу вдохнешь, тем тяжелее последствия... Вы вдохнули совсем немножко...
Иван почувствовал облегчение. На этот раз ему повезло. А если бы он стоял в другом конце вагона...
- И еще одна задачка. Бухгалтеры умеют считать. Некто Иванов умеет считать. Кем работает Иванов?
- Ну... - Иван запнулся. - Возможно, бухгалтером. Но не обязательно. Может кем угодно.
- Кажется, я поторопился вас обрадовать, - сказал доктор, помрачнев. - Все-таки с логикой у вас не все в порядке. Слегка нарушена способность логически мыслить.
- Почему? Разве я неправильно ответил? - заспорил Иван. - Мало ли кто умеет считать? Инженеры, например. Почему Иванов не может быть инженером?
- Вам будет трудно это понять, - сказал доктор. - Инженера не было в условии задачи.
- Ну и что? Но ведь есть такая профессия. И они действительно умеют считать.
- Инженера не было в условии задачи, - терпеливо повторил доктор. - Вы сами выдумали этого инженера из ничего. Правильный ответ: Иванов работает бухгалтером.
- Объясните, почему он не может работать кем-нибудь другим! - заупрямился Иванов.
- А вы можете объяснить, почему у фигуры три угла?
- Потому что она треугольник.
- А почему у треугольника не может быть четыре угла?
- Потому что в условии сказано, что у треугольника три угла.
- В таком случае Иванов не может быть инженером, потому что в условии сказано, что считать умеют бухгалтеры.
- Бред, - сказал Иван - Из этого вовсе не следует.
- Следует. Так же как следует вывод о трех углах. Логику невозможно объяснить. Она либо есть, либо ее нет.
- А вы умеете считать? - внезапно спросил Иван.
- Разумеется, - сказал доктор.
- Вот видите! Но ведь вы же не бухгалтер!
- Но и фамилия моя не Иванов, - улыбнулся доктор. - Так что никакого противоречия нет. И не пытайтесь его найти - у вас ничего не выйдет. Ваша способность мыслить нарушена - примите это, как факт.
- И что мне теперь делать? - спросил Иван.
- Это пройдет со временем. Мозг способен восстановить себя после такой атаки. Но потребуется некоторое время. А пока представьте, что вы - маленький ребенок. А ребенок может сунуть пальцы в розетку, или перелезть через перила балкона, не осознавая, чем он рискует... Понимаете меня? Поэтому не предпринимайте никаких действий, не посоветовавшись с кем-нибудь.
- Когда вы меня выпишете? - спросил Иван, смутно надеясь, что это сон и он сейчас проснется.
- Прямо сейчас, - ответил доктор. - Лекарства ничего не дадут. Но мозг будет постепенно восстанавливаться... Время лучший доктор для вас. Мы сообщили вашему брату, и он приехал, чтобы забрать вас.
Андрей Долькин сидел в коридоре. Увидев Ивана, он поспешно вскочил и бросился к нему.
- Ванька! Я уж волноваться начал. Сказали, что сегодня же тебя и отпустят - вот, сижу, жду. Как ты, в порядке?
- В порядке, - ответил Иван, покосившись на доктора.
- Одну минутку, - сказал доктор Андрею. - Я должен сказать вам несколько слов.
Он отвел Андрея в сторону и стал ему что-то объяснять. Иван вначале хотел подойти, но потом передумал.
"В конце концов, - думал он, - пусть говорит Андрею что хочет. Он зачем-то пытался убедить меня, что я сошел с ума. Со своими дурацкими задачками... Я прекрасно понимаю, какие выводы из чего следуют."
- Что он такого тебе наговорил? - с усмешкой спросил Иван, когда они с братом спускались по лестнице. - Рассказывал про бухгалтеров и про то, что я не умею думать?
- Просто предупредил, чтобы я пока не отпускал тебя никуда одного. Что ты можешь броситься под машину или что-нибудь в этом роде.
- Не собираюсь я никуда бросаться. Ты что, поверил ему, что я сумасшедший? - и Иван обиженно замолчал.
Они вышли во двор больницы, и подошли к машине Андрея. Андрей открыл дверцу и сел справа.
- Хочешь, чтобы я вел машину? - ничего не понимая, спросил Иван.
- Почему? - удивился Андрей. - Машину поведу я.
- Тогда почему ты сел на место пассажира?
- Я сел на место водителя. Не болтай, залезай.
Иван открыл левую дверцу и сел за руль.
- Я не против порулить, - сказал он. - Но мог бы сказать прямо, что не хочешь вести машину.
- Нет уж, рулить буду я, - ответил Андрей, включая зажигание. Он просунул левую ногу к педалям, наддал на газ и стал выезжать, держась за руль левой рукой.
Иван с удивлением смотрел на него.
- И давно ты так водишь? - спросил он. - Некоторые вот предпочитают водить, сидя за рулем.
- А я и сижу за рулем, - с некоторым раздражением ответил Андрей.
- Руль слева, - заметил Иван.
- А я справа.
Повисло неловкое молчание. Иван ничего не понял.
- Ну и? - сказал он. - Руль слева, а ты справа, значит, ты не за рулем.
- Я за рулем, - сказал Андрей. - Ты меня разыгрываешь, или действительно этого не понимаешь? Доктор сказал, что ты немного не в себе. Я думал, у тебя что-то вроде провалов в памяти... Неужели ты, правда, перестал различать право и лево?
- Я знаю, где право и где лево, - сказал Иван. - Вот моя правая рука.
Он продемонстрировал Андрею правую руку.
- А большой палец на этой руке справа или слева?
- Слева.
- Вот видишь. Рука правая, а палец слева. Руль слева, значит, я должен сидеть справа.
- Прекрати! Мне надоели твои дурацкие шутки.
- Успокойся. Возьми себя в руки. Ты же знаешь, что ты нанюхался какой-то психотропной дряни. Вот тебе и кажется все странным. Доктор сказал, что это постепенно пройдет. По мере того, как погибшие клетки мозга будут замещаться новыми.
- Хорошо. Предположим, ты прав. Но если я протяну руку вперед, я коснусь руля. А тебе приходится тянуться в сторону.
Андрей вздохнул.
- Представь доску с дыркой, - сказал он. - С левой стороны мы вставляем в дырку болт. С какой стороны мы должны навинчивать гайку?
Он вспомнил, как он ехал на работу. Переполненное метро... Внезапный хлопок... и в другом конце вагона вдруг повалил белый дым. паника... Давка... Потом в затылок что-то стукнуло, и перед глазами все поплыло. На этом воспоминания обрывались.
- Ну что, оклемались немного? - ударил по ушам чей-то голос. В висках запульсировала боль. Иван со стоном повернул голову и увидел человека в белом халате.
- Что? - прошептал Иван, с ужасом осознав, что он не понимает смысла фразы. Каждое слово было знакомо, но смысл куда-то ускользал.
- Сядьте, - сказал человек в белом халате.
Эту команду Иван понял. Он уперся руками в кровать и сел. В первый момент в глазах потемнело, но через несколько секунд внезапно стало легче. Головная боль куда-то отступила.
- Как вы себя чувствуете?
- Чувствуете? - переспросил Иван, пытаясь понять вопрос.
- Как вы себя чувствуете?
- Теперь лучше, - сказал Иван. Способность думать медленно возвращалась к нему. Он начинал понимать происходящее. Этот человек, несомненно, доктор. А он, Иван Долькин, заболел какой-то неприятной болезнью.
- Что со мной случилось? - спросил Иван.
- Газовая бомба. Кто-то заложил в вагоне метро бомбу с психотропным газом. Вы вдохнули совсем немного. Тем, кто стоял ближе, повезло меньше.
- Что с ними? Они погибли?
Доктор нахмурился.
- Почему вы спрашиваете? - поинтересовался он.
- Просто... хочу знать. Интересно...
- Кажется, действие газа еще не полностью прошло. - сказал доктор. - Но я думаю, остаточных эффектов не будет. Сейчас вам сделают еще один укол.
После укола Иван почувствовал, как какая-то пелена спала с его сознания. Внезапно он понял, насколько глупым был его вопрос. Среди пассажиров в вагоне не было его знакомых. Так какая ему разница, что с ними произошло? Зачем совать нос не в свое дело?
- Ну что, по-прежнему хотите знать судьбу других пассажиров? - спросил доктор.
Иван покачал головой.
- Сколько я был без сознания?
- Несколько часов. Ваши мыслительные функции уже должны восстановиться - если в мозгу не произошло необратимых изменений. Сейчас мы это проверим.
- Каким образом? - спросил Иван.
- Проведем простенький тест на логическое мышление. Слушайте задачку. У всех треугольников три угла. Фигура является треугольником. Сколько у нее углов?
- Три, - машинально ответил Иван.
- Превосходно! - просиял доктор. - Вам кажется, что вопрос простой? А пациент из соседней палаты сказал, что углов может быть сколько угодно. Отдельные утверждения он понимает, а делать логические выводы разучился. Чем больше газу вдохнешь, тем тяжелее последствия... Вы вдохнули совсем немножко...
Иван почувствовал облегчение. На этот раз ему повезло. А если бы он стоял в другом конце вагона...
- И еще одна задачка. Бухгалтеры умеют считать. Некто Иванов умеет считать. Кем работает Иванов?
- Ну... - Иван запнулся. - Возможно, бухгалтером. Но не обязательно. Может кем угодно.
- Кажется, я поторопился вас обрадовать, - сказал доктор, помрачнев. - Все-таки с логикой у вас не все в порядке. Слегка нарушена способность логически мыслить.
- Почему? Разве я неправильно ответил? - заспорил Иван. - Мало ли кто умеет считать? Инженеры, например. Почему Иванов не может быть инженером?
- Вам будет трудно это понять, - сказал доктор. - Инженера не было в условии задачи.
- Ну и что? Но ведь есть такая профессия. И они действительно умеют считать.
- Инженера не было в условии задачи, - терпеливо повторил доктор. - Вы сами выдумали этого инженера из ничего. Правильный ответ: Иванов работает бухгалтером.
- Объясните, почему он не может работать кем-нибудь другим! - заупрямился Иванов.
- А вы можете объяснить, почему у фигуры три угла?
- Потому что она треугольник.
- А почему у треугольника не может быть четыре угла?
- Потому что в условии сказано, что у треугольника три угла.
- В таком случае Иванов не может быть инженером, потому что в условии сказано, что считать умеют бухгалтеры.
- Бред, - сказал Иван - Из этого вовсе не следует.
- Следует. Так же как следует вывод о трех углах. Логику невозможно объяснить. Она либо есть, либо ее нет.
- А вы умеете считать? - внезапно спросил Иван.
- Разумеется, - сказал доктор.
- Вот видите! Но ведь вы же не бухгалтер!
- Но и фамилия моя не Иванов, - улыбнулся доктор. - Так что никакого противоречия нет. И не пытайтесь его найти - у вас ничего не выйдет. Ваша способность мыслить нарушена - примите это, как факт.
- И что мне теперь делать? - спросил Иван.
- Это пройдет со временем. Мозг способен восстановить себя после такой атаки. Но потребуется некоторое время. А пока представьте, что вы - маленький ребенок. А ребенок может сунуть пальцы в розетку, или перелезть через перила балкона, не осознавая, чем он рискует... Понимаете меня? Поэтому не предпринимайте никаких действий, не посоветовавшись с кем-нибудь.
- Когда вы меня выпишете? - спросил Иван, смутно надеясь, что это сон и он сейчас проснется.
- Прямо сейчас, - ответил доктор. - Лекарства ничего не дадут. Но мозг будет постепенно восстанавливаться... Время лучший доктор для вас. Мы сообщили вашему брату, и он приехал, чтобы забрать вас.
Андрей Долькин сидел в коридоре. Увидев Ивана, он поспешно вскочил и бросился к нему.
- Ванька! Я уж волноваться начал. Сказали, что сегодня же тебя и отпустят - вот, сижу, жду. Как ты, в порядке?
- В порядке, - ответил Иван, покосившись на доктора.
- Одну минутку, - сказал доктор Андрею. - Я должен сказать вам несколько слов.
Он отвел Андрея в сторону и стал ему что-то объяснять. Иван вначале хотел подойти, но потом передумал.
"В конце концов, - думал он, - пусть говорит Андрею что хочет. Он зачем-то пытался убедить меня, что я сошел с ума. Со своими дурацкими задачками... Я прекрасно понимаю, какие выводы из чего следуют."
- Что он такого тебе наговорил? - с усмешкой спросил Иван, когда они с братом спускались по лестнице. - Рассказывал про бухгалтеров и про то, что я не умею думать?
- Просто предупредил, чтобы я пока не отпускал тебя никуда одного. Что ты можешь броситься под машину или что-нибудь в этом роде.
- Не собираюсь я никуда бросаться. Ты что, поверил ему, что я сумасшедший? - и Иван обиженно замолчал.
Они вышли во двор больницы, и подошли к машине Андрея. Андрей открыл дверцу и сел справа.
- Хочешь, чтобы я вел машину? - ничего не понимая, спросил Иван.
- Почему? - удивился Андрей. - Машину поведу я.
- Тогда почему ты сел на место пассажира?
- Я сел на место водителя. Не болтай, залезай.
Иван открыл левую дверцу и сел за руль.
- Я не против порулить, - сказал он. - Но мог бы сказать прямо, что не хочешь вести машину.
- Нет уж, рулить буду я, - ответил Андрей, включая зажигание. Он просунул левую ногу к педалям, наддал на газ и стал выезжать, держась за руль левой рукой.
Иван с удивлением смотрел на него.
- И давно ты так водишь? - спросил он. - Некоторые вот предпочитают водить, сидя за рулем.
- А я и сижу за рулем, - с некоторым раздражением ответил Андрей.
- Руль слева, - заметил Иван.
- А я справа.
Повисло неловкое молчание. Иван ничего не понял.
- Ну и? - сказал он. - Руль слева, а ты справа, значит, ты не за рулем.
- Я за рулем, - сказал Андрей. - Ты меня разыгрываешь, или действительно этого не понимаешь? Доктор сказал, что ты немного не в себе. Я думал, у тебя что-то вроде провалов в памяти... Неужели ты, правда, перестал различать право и лево?
- Я знаю, где право и где лево, - сказал Иван. - Вот моя правая рука.
Он продемонстрировал Андрею правую руку.
- А большой палец на этой руке справа или слева?
- Слева.
- Вот видишь. Рука правая, а палец слева. Руль слева, значит, я должен сидеть справа.
- Прекрати! Мне надоели твои дурацкие шутки.
- Успокойся. Возьми себя в руки. Ты же знаешь, что ты нанюхался какой-то психотропной дряни. Вот тебе и кажется все странным. Доктор сказал, что это постепенно пройдет. По мере того, как погибшие клетки мозга будут замещаться новыми.
- Хорошо. Предположим, ты прав. Но если я протяну руку вперед, я коснусь руля. А тебе приходится тянуться в сторону.
Андрей вздохнул.
- Представь доску с дыркой, - сказал он. - С левой стороны мы вставляем в дырку болт. С какой стороны мы должны навинчивать гайку?
- С правой.
- Вот видишь? Чтобы совместить два объекта, их надо расположить с разных сторон.
- Но это совсем не то... Ладно, пусть мы развернули дощечку плашмя, так, что болт оказался спереди, а гайка сзади.
- Ну да. В японских, например, машинах, водитель сидит на заднем сиденьи. Дело вкуса. Но спереди слева всегда сидит пассажир.
- Но почему нельзя... Пешеход!!!
Пешеход ударился об бампер, перекатился через машину и упал где-то сзади. Андрей даже не притормозил.
- Ты... ты же сбил его!
- Ну и что? Я ехал на зеленый. Он сам виноват.
У Ивана начали трястись руки.
- Надо остановиться. - сказал он. - Остановиться и вернуться.
- Зачем? Кто-нибудь вызовет ему скорую помощь.
- Но ты же видел его! Ты мог затормозить!
- Ваня, тебе в детстве никогда не говорили, что нельзя переходить улицу на красный свет?
- Зачем ты...
- Ответь на мой вопрос.
- Говорили.
- А почему нельзя переходить на красный свет?
- Потому что может сбить машина.
- Вот видишь. Ты сам пришел к выводу, что я могу сбивать тех, кто переходит на красный свет.
- Нет! Подожди... Можешь не в том смысле. Это не значит, что ты должен их сбивать.
- Не должен. Мог бы не сбивать. Мне, в общем-то, было все равно.
- Но ты покалечил его, а может быть, убил.
- Ты что, знал его?
- Нет, но...
- Тогда какое тебе до него дело?
Иван хотел что-то сказать, но замолчал. Слова брата вдруг показались ему логичными. Действительно, какое ему дело до незнакомого человека? А брат утверждает, что имел право его сбить. Но с этической точки зрения...
- Хорошо, - сказал он. - Я знаю, что у меня проблемы с логикой. Предположим, что ты прав. Не будем больше говорить на эту тему.
- А ты молодец, - одобрительно сказал Андрей. - Доктор сказал, что самое трудное для тебя будет поверить в свою болезнь. Что тебе все будет казаться чертовски нелогичным. Но, похоже, ты себя преодолел. Кстати, мы приехали.
Андрей припарковался и братья вышли из машины. Какой-то оборванного вида мужчина, сидевший на скамеечке, поднялся и подошел к ним.
- Друзья, - сказал он. - Не одолжите мне сотню баксов? Вот так надо!
И он провел рукой по шее.
Иван хотел пройти мимо, но Андрей вдруг повернулся к мужчине.
- Когда вернешь? - спросил Андрей.
- Через неделю. На этом самом месте, - ответил оборванец.
- Хорошо, - Андрей достал стодолларовую купюру и протянул мужчине. Тот положил деньги в карман и пошел через дорогу.
- Твой знакомый? - спросил Иван.
- В первый раз его вижу.
Иван резко остановился.
- Ты что, отдал незнакомому человеку сто баксов?
- Не отдал, а одолжил. Он же сказал, что вернет.
- Постой... А с какой это радости он их вернет? Ты же его даже не знаешь.
- Ты знаешь, что такое "одолжить деньги".
- Знаю, конечно. Дать на время. Но ему ты, похоже, отдал их навсегда.
- Ты просто не расслышал. Он сказал, что отдаст через неделю.
- Готов спорить, что не отдаст.
- У тебя опять заскоки? Я тебе докажу, что отдаст. Я одолжил ему деньги. Сроком на неделю. Одолжить - значит, дать на время, чтобы он вернул через определенный срок. Вывод - он их вернет через неделю. Логично?
- А если не вернет?
- А если на меня метеорит упадет? А если земля взорвется? Давай рассматривать реальные варианты.
- Извини, - Иван вытер лоб ладонью. - Возможно, у меня действительно заклинило мозг...
Внезапно Иван отчетливо понял, что деньги действительно будут возвращены. Логическая цепочка брата выстроилась в его мозгу и показалась ему на мгновение безупречной... Но только на мгновение.
- Ты прав... - сказал Иван. - Черт. Я вдруг понял, что ты прав, а потом мозги опять заклинило. Опять не понимаю, что помешает ему не прийти через неделю... Ладно, не буду больше с тобой спорить. Постараюсь верить в то, что ты говоришь. Даже если это чертовски нелогично.
- То-то же... Слушайся старших, и все будет хорошо. - улыбнулся Андрей, открыл дверь дома и вошел. Иван последовал за ним.
- Ты знаешь, - сказал Иван. - Я ужасно хочу жрать. Я с утра ничего не ел. Только не говори мне, что это нелогично!
- Логично, - засмеялся Андрей. - Не сомневайся. Сейчас почищу картошку.
И Андрей достал из ящика нож. Иван повернулся к шкафчику с кастрюлями и открыл его. Андрей ударил брата ножом. Иван упал.
Андрей вызвал милицию и сел на табуретку. Он сидел и смотрел невидящими глазами прямо перед собой. Через десять минут в дверь позвонили. Андрей открыл.
- Он отвернулся, - объяснял он сквозь слезы участковому. - Видел, что у меня в руках нож - и отвернулся. Если у меня нож, а он стоит спиной, надо ударить его. Разве не так? Разве это не логично?
- Логично, - согласился участковый. - Странно, что он об этом не подумал.
- Он был психически нездоров, - сказал Андрей. - Слышали про теракт в метро? Он был там.
Участковый осмотрел Ивана.
- Похоже, вы говорите правду, - сказал он. - Нож воткнут сзади. Значит, он действительно стоял спиной. Сильно похоже на самоубийство. Возможно, ему вдруг наскучила жизнь? Кто знает, что придет в голову сумасшедшему?
- Да, наверное. - Андрей взглянул на лежащего брата. - Про инстинкт охотника знают даже малые дети. И что нельзя поворачиваться спиной к вооруженному человеку... Вряд ли он мог забыть про это. Наверное, он просто не захотел жить в мире, который противоречил его логике. Знаете, я сегодня сбил пешехода... Я ехал на зеленый свет и не нарушил правила. Но он пытался мне доказать, что я поступил неправильно. Его это сильно взволновало.
- Во всяком случае, мне здесь делать нечего, - сказал участковый, направляясь к выходу. - Состава преступления нет.
Андрей присел и погладил холодеющего брата по голове.
- Ванька, Ванька, - тихо сказал он. - Что же ты наделал...
Куллстори? Чет я такой пасты не помню.
Что-то одна наивщина, заебался читать. Толи вырос я, толи пасты говно
ТЫ ДАВНО МЁРТВ
ТАКС ТАКС ТАКС ШТО ТУТ У НАС КРИПИТРЕД АХАХ НАКАНЕЦТА
А что фотографировать-то?
В чём крипота?
Скинь пасту про механизмы на болотах, пусть нафани причастятся.
