24 декабря Архивач восстановлен после серьёзной аварии. К сожалению, значительная часть сохранённых изображений и видео была потеряна. Подробности случившегося. Мы призываем всех неравнодушных помочь нам с восстановлением утраченного контента!
Вкратце - книга написана Александром Николаевичем Афанасьевым, выдающимся собирателем русского фольклора 19 века. Прочитал пока что пару сказок, но уже проигрываю как сумасшедший, это натуральные истории уровня /b/ или даже анекдоты уровня /b/. Уникальные речевые обороты, ситуационизм, все на высшем уровне. В качестве примера - пикрелейтед. Буду вбрасывать сюда самую годноту, на которую наткнусь, ищите и вбрасывайте тоже!
Пришла весна, разыгралась у зайца кровь. Хоть он силой и плох, да бегать резов и ухватка у него молодецкая. Пошёл он по лесу и вздумал зайтить к лисе.
Подходит к лисицыной избушке, а лиса на ту пору сидела на печке, а детки её под окошком. Увидала она зайца и приказывает лисиняткам:
— Ну, детки! Коли подойдёт косой да станет спрашивать, скажите, что меня дома нету. Ишь его чёрт несёт! Я давно на него, подлеца, сердита; авось теперь как-нибудь его поймаю.
А сама притаилась. Заяц подошёл и постучался.
— Кто там? — спрашивают лисинятки.
— Я, — говорит заяц. — Здраствуйте, милыя лисинятки! Дома ли ваша матка?
— Её дома нету!
— Жалко! Было еть — да дома нет! — сказал косой и побежал в рощу.
Лиса услыхала и говорит:
— Ах он сукин сын, косой черт! Охаверник едакой! Погоди же, я ему задам зорю!
Слезла с печи и стала за дверью караулить, не придёт ли опять заяц.
Глядь — а заяц опять пришёл по старому следу и спрашивает лисинят:
— Здраствуйте, лисинятки! Дома ли ваша матка?
— Её дома нету!
— Жаль, — сказал заяц, — я бы ей напырял по-своему!
Вдруг лиса как выскочит:
— Здраствуй, голубчик!
Зайцу уж не до ёбли, со всех ног пустился бежать, ажно дух в ноздрях захватывает, а из жопы орехи сыплются. А лиса за ним.
— Нет, косой черт, не уйдёшь!
Вот-вот нагонет! Заяц прыгнул и проскочил меж двух берёз, которыя плотно срослись вместе. И лиса тем же следом хотела проскочить, да и завязла: ни туда, ни сюда! Билась-билась, а вылезть не сможет.
Косой оглянулся, видит — дело хорошее, забежал с заду и ну лису еть, а сам приговаривает:
— Вот как по-нашему! Вот как по-нашему!
Отработал её и побежал на дорогу; а тут недалечко была угольная яма — мужик уголья жёг. Заяц поскорей к яме, вывалялся весь в пыли да в саже и сделался настоящий чернец.
Вышел на дорогу, повесил уши и сидит. Тем временем лиса кое-как выбралась на волю и побежала искать зайца; увидала его и приняла за монаха.
— Здравствуй, — говорит, — святый отче! Не видал ли ты где косого зайца?
— Которого? Что тебя давече ёб?
Лиса вспыхнула со стыда и побежала домой:
— Ах он подлец! Уж успел по всем монастырям расславить!
У мужика на дворе сидела куча воробьёв. Один воробей начал перед своими товарищами похваляться:
— Полюбила, — говорит, — меня сивая кобыла, часто на меня посматривает. Хотите ли, отделаю её при всём нашем честном собрании?
— Посмотрим, — говорят товарищи.
Вот воробей подлетел к кобыле и говорит:
— Здравствуй, милая кобылушка!
— Здравствуй, певец! Какую нужду имеешь?
— А какую нужду — хочу попросить у тебя...
Кобыла говорит:
— Это дело хорошее; по нашему деревенскому обычаю, когда парень начинает любить двушку, он в ту пору покупает ей гостинцы: орехи и пряники. А ты меня чем дарить будешь?
— Скажи только, чего хочешь?
— А вот: натаскай-ка мне по одному зерну четверик овса, тогда и любовь у нас начнётся.
Воробей изо всех сил стал хлопотать, долго трудился и натаскал-таки наконец целый четверик овса. Прилетел и говорит:
— Ну, милая кобылушка! Овёс готов!
А у самого сердце не терпит — и рад, и до смерти боится.
— Хорошо, — отвечала кобыла, — откладывать дела нечего, веть истома пуще смерти, да и мне век честною не проходить. По крайней мере, от молодца потерпеть не стыдно! Приноси овёс, да созывай своих товарищей — быль молодцу не укора! А сам садись на мой хвост подле самой жопы да дожидайся, пока я хвост подыму.
Стала кобыла кушать овёс, а воробей сидит на хвосте, товарищи его смотрят, что такое будет. Кобыла ела, ела да и забздела, подняла хвост, а воробей вдруг и вспорхнул в зад. Кобыла прижала его хвостом. Тут ему плохо пришлось, хоть помирай! Вот она ела, ела да как запердела. Воробей оттуда и выскочил, и стал он похваляться перед товарищами:
— Вот как! Небось от нашего брата и кобыла не стерпела, ажно запердела.
Пахала баба в поле; увидал ее медведь и думает себе: — Что я ни разу не боролся с бабами! Сильнее она мужика или нет? Мужиков довольно-таки поломал, а с бабами не доводилось повозиться. Вот подошёл он к бабе и говорит: — Давай-ка поборемся! — А если ты, Михайло Иваныч, разорвёшь у меня что? — Ну, если разорву, так улей меду принесу. — Давай бороться! Медведь ухватил бабу в лапы, да как ударит ее оземь — она ноги кверху задрала, да схватилась за пизду и говорит ему: — Что ты наделал? Как теперь мне домой-то показаться, что я мужу-то скажу! Медведь смотрит, дыра большущая, разорвал! И не знает, что ему делать. Вдруг откуда ни возьмись бежит мимо заяц. — Постой, косой! — Закричал на него медведь. — Поди сюда! Заяц подбежал. Медведь схватил бабу за края пизды, натянул их и приказал косому придерживать своими лапками. А сам побежал в лес, надрал лык целый пук — едва тащит. Хочет зашивать бабе дыру. Принёс лыки и бросил оземь, баба испугалась, да как пёрднет, так заяц аршина на два подскочил вверх. — Ну, Михайло Иваныч, по целому лопнуло! — Пожалуй, она вся теперь излопается! — Сказал медведь и бросился что есть духу бежать: так и ушёл!
Был мужик, у него была свинья, и привела она двенадцать поросят; запер он её в хлев, а хлев-то был сплетен из хворосту. Вот на другой день пошёл мужик посмотреть поросят, сосчитал — одного нету. — Кто ворует поросят? Вот и пошёл старик ночевать в хлев, сел и дожидается, что будет. Прибежал из лесу волк да прямо к хлеву, повернулся к двери жопою, натиснул и просунул в дыру свой хвост, и ну хвостом-то шаркать по хлеву. Почуяли поросята шорох и пошли от свиньи к дверям нюхать около хвоста. Тут волк вытащил хвост, поворотился передом, просунул свою морду, схватил поросенка и драла в лес. Дождался мужик другого вечера, пошел опять в хлев и уселся возле самых дверей. Стало темно, прибежал волк и только засунул свой хвост и начал шаркать им по сторонам, мужик как схватит обеими руками за волчий хвост, упёрся в дверь ногами и во весь голос закричал: — Тю-тю-тю. Волк рвался, рвался и зачал срать, и потуда жилился, пока хвост оторвал. Бежит, а сам кровью дрищет; шагов двадцать отбежал, упал и издох. Мужик снял с него кожу и продал на торгу.
В некотором царстве жил-был дворянин, у него была дочь-красавица. Пошла она как-то погулять, а лакей идет за ней позади да думает: — Эка ловкая штука! Ничего б, кажись, не желал на свете, только б отработать ее хоть один разок, тогда б и помирать не страшно было! Думал, думал, не вытерпел и сказал потихоньку: — Ах, прекрасная барышня, шаркнул бы тебя хоть по-собачьи! Барышня услыхала эти слова, и как воротилась домой, дождалась ночи и позвала к себе лакея. — Признавайся, мерзавец, — говорит ему, — что ты говорил, как я гулять ходила? — Виноват, сударыня! Так-то и так-то говорил. — Ну, коли хотел, так и делай сейчас по-собачьи, не то всё папеньке расскажу… Вот барышня заворотила подол, стала посреди горницы раком и говорит лакею: — Нагибайся да нюхай, как собаки делают! Холуй нагнулся и понюхал. — Ну, теперича языком лизни, как собаки лижут! Лакей лизнул раз, и два, и три раза. — Ну, теперь бегай вокруг меня! Начал он кругом барышни бегать: обежал разов десяток, да опять пришлось нюхать и лизать её языком. Что делать? Морщится, да нюхает, плюет, да лижет! — Ну, теперича на первый раз будет, — сказала барышня, — ступай ложись себе спать, а завтра вечером опять приходи. На другой день вечером опять барышня позвала к себе лакея: — Что ж ты, мерзавец, сам не идёшь? Не всякий же день за тобой посылать; сам знай свое дело! Сейчас заворотила свой подол и стала раком, а лакей стал ей под жопой нюхать и языком в пизде лизать: обежит кругом её разов десять да опять понюхает да полижет. Эдак долгое время угощала его барышня, да потом сжалилась, легла на постель, заворотила подол спереди, дала ему разок поеть и простила всю вину. Лакей отработал да и думает: — Ну, ничего! Хоть и полизал, да свое взял.
…Стала баба ловить дятла и поймала-таки, и посадила под решето. Приехал домой мужик, хозяйка его встречает.
— Ну, жена, — говорит он, — со мной на дороге несчастье случилось.
— Ну, муж, — говорит она, — и со мною несчастье!
Рассказали друг дружке всё как было.
— Где же теперича дятел? Улетел? — спросил мужик.
— Я его поймала и под решето посадила.
— Хорошо же, я с ним разделаюсь, съем его живого!
Открыл решето и только хотел взять дятла в зубы — он порхнул ему прямо в рот живой и проскочил головою прямо в жопу. Высунул из мужиковой жопы голову, закричал:
— Жив, жив!
Видит мужик, что беда, и говорит хозяйке:
— Возьми-ка полено, а я стану раком, как только дятел высунет голову, ты его хорошенько и огрей поленом-то!
Стал раком, жена взяла полено, и только дятел высунул голову — махнула поленом, в дятла не попала, а мужику жопу отшибла. Что делать мужику, никак не выживет из себя дятла, все просунет голову из жопы, да и кричит:
— Жив, жив!
— Возьми-ка, — говорит он жене, — острую косу, а я опять стану раком, и как только высунет дятел голову-ты и отмахни её косою.
Взяла жена острую косу, а мужик стал раком. Только высунула птица голову, хозяйка ударила косою, головы дятлу не отрезала, а жопу мужику отхватила. Дятел улетел, а мужик весь кровью изошёл и помер.
В одно время поспорили меж собой пизда и жопа, и такой подняли шум, что святых выноси! Пизда говорит жопе: — Ты бы, мерзавка, лучше молчала! Ты знаешь, что ко мне каждую ночь ходит хороший гость, а в ту пору ты только бздишь да коптишь. — Ах ты, подлая пиздюга! — говорит ей жопа. — Когда тебя ебут, по мне слюни текут — я ведь молчу! Всё это давно было, ещё в то время, когда ножей не знали, хуем говядину рубили.
...А под этим деревом лежал тот самый медведь, которого мужик пестрил. Медведь испугался: отчего так шибко зашаталось дерево? Глянул вверх, а на дереве сидит слепень. Он и закричал ему: — Эй, брат! Родня! Слезай, пожалуйста, долой, а то, пожалуй, ведь ты и дерево повалишь. Слепень послушался и слетел вниз. Медведь посмотрел на него и спрашивает: — Кто, брат, тебе такую соломину в зад забил? А слепень посмотрел на медведя и сам спрашивает: — А тебя, брат, кто изуродовал? Вишь, у тебя где шерсть, а в другом месте и кости видать. — Ну, брат слепень, это меня мужик обработал. — Ну, брат медведь, и мне от мужика досталось. Смотрят они: лиса на трех ногах скачет. — Кто тебе ногу-то сломал? — спрашивает медведь. — Ах, куманёк! И сама хорошенько не видала, а некому кроме мужика; он за мной с поленом гнался. — Братцы, пойдёмте все трое губить мужика! Тотчас все трое собрались и пошли на поле, где мужик убирал снопы. Вот стали они подходить; мужик увидал, испугался и не знает, что ему делать. Да потом надумался, схватил в охапку свою жену и повалил её на полосу, она кричит, а мужик говорит: — Молчи! Да всё своё. Задрал ей сарафан и рубаху и поднял ноги кверху, как можно выше. Медведь увидал, что мужик дерёт какую-то бабу, и говорит: — Не, лиса, вы со слепнем как хотите, а я ни за что не пойду к мужику! — Отчего? — Да оттого, посмотритко, вишь он опять кого-то пежит! Вот лиса смотрела, смотрела и говорит: — И точно, твоя правда, в самом деле он кому-то ноги ломает! А слепень глядел, глядел и себе тоже говорит: — Совсем не то, — он кому-то соломину в жопу пихает! Всякий, знать, свою беду понимает; ну, однако, слепень лучше всех отгадал. Медведь с лисой ударились в лес, а мужик остался цел и невредим.
Объясните суть, не понял, кто там вдвоем стучался:
Повстречала вошь блоху: — Ты куда? — Иду ночевать в бабью пизду. — Ну, а я залезу к бабе в жопу. И разошлись. На другой день встретились опять. — Ну что, каково спалось? — спрашивает вошь. — Уж не говори! Такого страха набралась: пришёл ко мне какой-то лысый и стал за мной гоняться, уж я прыгала, прыгала, и туда-то и сюда-то, а он всё за мной, да потом как плюнет в меня и ушёл! — Что ж, кумушка, и ко мне двое стучались, да я притаилась, они постучали себе, постучали, да с тем и прочь пошли.
Пошёл парень на работу, увидел на дороге кабак и заехал ночевать. А тот кабак держал жид; и была у него жена. Вот стемнело и полегли они спать на полу. Показалось жидовке жарко, она спросонок раскидалась и посбросила с себя всё: лежит с открытой пиздой. Взяла мужика охота; он не думал долго, влез на неё и давай валять. Жидовка думает себе, что это муж её качает, говорит: — Волько, волько! А парень отвечает: — Какого ты черта волькаешь? Жид проснётся! Жидовка схватила его за голову, пощупала — а пейсиков нет! — Ай вей, волько? — И так потихонько! — сказал парень, отработал и слез долой.
Жили муж да жена. Вот, бывало, как подаст жена мужу обедать, он и начнет её колотить, а сам ещё и приговаривает: — Мой жопу, мой жопу! Вот она и начнёт мыть жопу, трёт её и песком, и рогожею, так что кровь пойдёт, — а только что подаст мужу обедать, он начнет её колотить и опять приговаривает: — Мой жопу, мой жопу! Вот она и говорит своей тетке: — Что это, тётушка, когда я подаю мужу обедать, он всегда меня бьет и приговаривает: «Мой жопу, мой жопу!» Кажись, я и так мою, даже до крови растираю! — Эх ты, дура, дура! Ты мой-та жопу, да не свою, а у чашки. Как стала мыть жопу у чашки, так и перестал её бить муж.
Стоял солдат у хохла на квартире и свёл знакомство с его хозяйкою. Хохол заметил и перестал ходить на работу; все сидит дома. Солдат поднялся на выдумку, переоделся в другую одежду, приходит вечером к хате и стучится в окно. Хохлушка спрашивает: — Кто там? А солдат отвечает: — Бабе. — Какой бабе? — Какой хохлов ебе! Что, хозяин дома? — На что тебе? — Да вот последовал указ всех хохлов перееть! Отпирай-ка скорей двери! Хохол испугался, не знает, куда деваться, схватил кожух, залез под лавку и укрылся тем кожухом. Хохлушка отперла двери и впустила солдата; вошёл он в хату и кричит: — Где же хозяин? — Его нема дома. Солдат начал искать его на печи, на полатях и по всем углам — и наконец напал на хохла под лавкою. — А это кто? Хозяйка говорит: — Это теля. А хохол услыхал и замычал по-телячьи. — Ну, коли нет хозяина, так сама ложись! — Ах, Боже мой! Нельзя ли обождать до другого раза, пока хозяин придёт? — Тебе хорошо — до другого раза! А мне надо обойтить все избы, а не обойду — так триста палок в спину. Ложись-ка скорее; мне с тобой некогда разговаривать. Хохлушка легла, а солдат начал её осаживать по-свойски, до того припёр ей, что она аж запердела с натуги. Отвалял солдат и ушёл из хаты; хохол вылез из-под лавки и говорит: — Ну, спасибо тебе, жинка, что за меня потрудилась![1] У тебя две дыры: в одну прёт, в другую дух идет — и то ты не утерпела да запердела, а я, кажись, совсем усрался бы! Ох, жинка, ты умна, а я еще умней: ты сказала «теля», а я и замычал по-телячьи!
Ехал хохол с жинкою и сыном в город на волах, а кирасир привязал на дороге кобылу к дереву и ебёт её. — Что ты, москаль, делаешь?[1] — Да вот казенная лошадь сплечилась, так лечу! А хохлушка думает: «Верно, у него хуй большой! Ишь кобылу ебёт!» Взяла и села в телеге на грядку; колесо ударилось в канаву, хохлушка упала с телеги и кричит: — Беги скорей за солдатом, я сплечилась! Хохол побежал, догнал солдата: — Москаль! Будь родной отец, помоги, пожалуйста, у меня хозяйка сплечилась. — Что делать, надо помочь твоему горю! Воротился солдат, хохлушка лежит на земле да стонет: — Ай, батиньки, я сплечилась. — Есть у тебя, — спрашивает солдат хохла,— рядно, чем телегу накрыть? — Есть. — Хорошо; давай сюда! Накрыл телегу и положил туда хохлушку. — А есть ли у тебя хлеб-соль? — Есть. Солдат взял кусочек хлеба и посолил. — Ну, хохол! Ступай, держи волов, чтобы с места не трогались. Хохол ухватил их за рога и держит, а солдат влез на телегу и давай еть хохлушку. Сын увидал, что солдат на матери лежит, сказал: — Тятько, а тятько! Москаль мамку ебёт. — И то, сынок, кажись, ебёт! Да нет, хлеб-соль его не попустит! Солдат отработал и вылез из телеги; хохлушка говорит: — Ну, спасибо, москаль! Вот тебе карбованец. Хохол достал кошелек, дает ему два карбованца: — Спасибо, москаль, что жинку вылечил!
Жил мужик да баба, у них был сын-дурак. Задумал он, как бы жениться да поспать с женою, и то и дело пристаёт к отцу: — Жени меня, батюшка! Отец и говорит ему: — Погоди, сынок! Ещё рано тебя женить: хуй твой не достаёт еще до жопы; когда достанет до жопы — в ту пору тебя и женю. Вот сын схватился руками за хуй, натянул его как можно крепче, посмотрел — и точно правда, не достаёт немного до жопы. — Да, — говорит, — и то рано мне жениться, хуй ещё маленькой, до жопы не хватает! Надо повременить годик-другой. Время идёт себе да идёт, а дураку только и работы, что вытягивает хуй. И вот-таки добился он толку, стал хуй его доставать не только до жопы — и через хватает, и говорит отцу: — Ну, батюшка! Теперича пора меня женить: хуй мой через жопу хватает! Не стыдно будет и с женою спать; сам её удовольствую, не пущу в чужие люди! Отец подумал себе: «Какого ожидать от дурака толку!» И сказал ему: — Ну, сынок! Когда хуй у тебя такой большой вырос, что через жопу хватает, то и женить тебя не для чего; живи холостой. Сиди дома, да своим хуем еби себя в жопу! Тем дело и кончилось.
Жил-был барин с барыней. Вот барин ослеп, а барыня загуляла с одним подьячим. Стал барин подумывать: не блядует ли с кем жена, и шагу не даст ей без себя сделать. Что делать? Раз пошла она с мужем в сад, и подьячий туда же пришел. Захотелось ей дать подьячему. Вот муж-то слепой у яблони сидит, а жена своё дело справляет, подьячему поддаёт. А сосед ихний смотрит из своего дома, из окна в сад, увидал, что там строится: подьячий на барыне сидит, — и сказывает свой жене: — Посмотри-ка, душенька, что у яблони-то делается. Ну, что как теперя откроет Бог слепому глаза, да увидит он — что тогда будет? Ведь он её до смерти убьет. — И, душенька! Ведь и нашей сестре Бог увёртку даёт! — А какая тут увёртка? — Тогда узнаешь. На тот грех и открыл Господь слепому барину глаза: увидел он, что на его барыне подьячий сидит, и закричал: — Ах ты, курва! Что ты делаешь, проклятая блядь! А барыня: — Ах как я рада, милый мой! Ведь сегодня ночью приснилось мне: сделай-де грех с таким-то подьячим, и Господь за то откроет твоему мужу глаза. Вот оно и есть правда: за мои труды Бог дал тебе очи.
>>109899575 В некотором царстве жил-был дворянин, у него была дочь-красавица. Пошла она как-то погулять, а лакей идет за ней позади да думает: — Эка ловкая штука! Ничего б, кажись, не желал на свете, только б отработать ее хоть один разок, тогда б и помирать не страшно было! Думал, думал, не вытерпел и сказал потихоньку: — Ах, прекрасная барышня, шаркнул бы тебя хоть по-собачьи! Барышня услыхала эти слова, и как воротилась домой, дождалась ночи и позвала к себе лакея. — Признавайся, мерзавец, — говорит ему, — что ты говорил, как я гулять ходила? — Виноват, сударыня! Так-то и так-то говорил. — Ну, коли хотел, так и делай сейчас по-собачьи, не то всё папеньке расскажу… Вот барышня заворотила подол, стала посреди горницы раком и говорит лакею: — Нагибайся да нюхай, как собаки делают! Холуй нагнулся и понюхал. — Ну, теперича языком лизни, как собаки лижут! Лакей лизнул раз, и два, и три раза. — Ну, теперь бегай вокруг меня! Начал он кругом барышни бегать: обежал разов десяток, да опять пришлось нюхать и лизать её языком. Что делать? Морщится, да нюхает, плюет, да лижет! — Ну, теперича на первый раз будет, — сказала барышня, — ступай ложись себе спать, а завтра вечером опять приходи. На другой день вечером опять барышня позвала к себе лакея: — Что ж ты, мерзавец, сам не идёшь? Не всякий же день за тобой посылать; сам знай свое дело! Сейчас заворотила свой подол и стала раком, а лакей стал ей под жопой нюхать и языком в пизде лизать: обежит кругом её разов десять да опять понюхает да полижет. Эдак долгое время угощала его барышня, да потом сжалилась, легла на постель, заворотила подол спереди, дала ему разок поеть и простила всю вину. Лакей отработал да и думает: — Ну, ничего! Хоть и полизал, да свое взял.
Жил-был старик с женою. Поехал на поле пахать; только прошёл одну борозду — и выпахал котелок с деньгами. Обрадовался мужик, схватил котелок, и только хотел припрятать — подходит солдат, увидал деньги и говорит: — Послушай, мужик! Это мои деньги. Коли отдашь их мне, то сколько борозд пропашешь нынче, столько и котелков с деньгами найдёшь! Мужик подумал-подумал и отдал солдату свою находку. Начал опять пахать; прошёл одну борозду — нет денег, прошел другую — тоже нет! — Видно, соху пущаю мелко, — думает мужик и пустил соху поглубже: едва лошадь тянуть может! А денег всё нету. Приходит к нему хозяйка с обедом и давай его ругать: — Какой ты хозяин! Бога ты не боишься, поди-кась, как лошадь упарил! Зачем так глубоко пашешь? — Послушай, жена! — говорит мужик. — Только приехал я на поле да прошел первую борозду, сейчас и вырыл котелок, полный денег. Да принеси на ту пору нечистая сила солдата. Коли ты, говорит, отдашь мне эти деньги, то сколько ни пройдёшь за день борозд, столько и котелков с деньгами найдёшь. Я ему и отдал свою находку. Стал пахать, да вижу, что нет ничего, и подумал себе: видно, соха берет мелко; ну, взял и пустил её поглубже. Пахал-пахал, целый день пахал, а толку нету! — Экой ты дурак! Попало счастье, не мог сберечь. А в какую сторону пошёл солдат? — Да прямо вот по этой дороге. — Пойду-ка его догоню! И пошла хозяйка со своим сынишкой догонять солдата. Шли-шли и видят: идёт впереди какой-то солдат и несёт в руках котелок. Нагнали. — Здорово, служивой! Куда Бог несёт? — Иду в отпуск, голубушка! — А в какую деревню? — Да в такую-то. — Ну и мне туда же, пойдём вместе. — Пойдём. Идут вместе и разговаривают: — Как тебя, голубушка, зовут? — Ах, служивый, нас с сыном так зовут, что и сказать стыдно. — Что за стыдно? Украсть — стыдно, а сказать — ничего, всё можно. — Да видишь, меня-то зовут Насеру, а сына Насрал. — Ну, что же — это ничего! Пришли они на постоялый двор и легли ночевать. Только солдат заснул, баба вытащила у него котелок, разбудила сына ушла с ним домой. Солдат проснулся, хватился — а денег нет стал звать: — Насеру, Насеру! А хозяин услыхал и говорит: — Служивый, ступай в нужник срать. Солдат видит, что баба не откликается, давай звать мальчика: — Насрал, Насрал! А хозяин заругался: — Экой ты, служба! Таки насрал в хате. Взял солдата и выгнал вон
Жили-были два мужика, вспахали себе землю и поехали сеять рожь. Идет мимо старец, подходит к одному мужику и говорит: — Здравствуй, мужичок! — Здравствуй, старичок! — Что ты сеешь? — Рожь, дедушка. — Ну, помоги тебе Бог, зародись твоя рожь высока и зерном полна! Подходит старец к другому мужику: — Здравствуй, мужичок. Что ты сеешь? — На что тебе надо знать? Я сею хуи! — Ну и зародись тебе хуи! Старец ушел, а мужики посеяли рожь, заборонили и уехали домой. Как стала весна, да пошли дожди — у первого мужика взошла рожь и густая, и большая, а у другого мужика взошли все хуи красноголовые, так-таки всю десятину и заняли: и ногой ступить негде, всё хуи! Приехали мужики посмотреть, каково их рожь взошла; у одного дух не нарадуется, глядя на свою полосу, а у другого так сердце и замирает: — Что,— думает,— буду я теперича делать с эдакими чертями? Дождались мужики — вот и жнитво пришло, выехали в поле: один начал рожь жать, а другой смотрит — у него на полосе поросли хуи аршина в полтора. Стоят себе красноголовые, словно мак цветет. Вот мужик поглазел, поглазел, покачал головой и поехал назад домой; а приехавши, собрал ножи, наточил повострее, взял с собой ниток и бумаги, и опять воротился на свою десятину, и начал хуи срезывать. Срежет пару, обвернёт в бумагу, завяжет хорошенько ниткою и положит в телегу. Посрезывал все и повез в город продавать. — Дай-ка,— думает,— повезу, не продам ли какой дуре хошь одну парочку! Везёт по улице и кричит во всё горло: — Не надо ли кому хуёв, хуёв, хуёв! У меня славные продажные хуи, хуи, хуи! Услыхала одна барыня, посылает горничную девушку: — Поди, поскорее спроси, что продаёт этот мужик? Девка выбежала: — Послушай, мужичок! Что ты продаёшь? — Хуи, сударыня! Приходит она назад в горницу и стыдится барыне сказать: — Сказывай же, дура! — говорит барыня,— не стыдись! Ну, что он продаёт? — Да вот что, сударыня, он, подлец, хуи продаёт! — Эка дура! Беги скорей, догони да поторгуй, что он с меня за пару возьмёт? Девка воротила мужика и спрашивает: — Что парочка стоит? — Да без торгу сто рублей. Как только сказала девка про то барыне, она сейчас же вынула сто рублей. — На,— говорит, — поди, да смотри, выбери, какие получше, подлиннее да потолще. Приносит девка мужику деньги и упрашивает: — Только, пожалуйста, мужичок, дай каких получше. — Они у меня все хороши уродились! Взяла горничная пару добрых хуёв, приносит и подает барыне; та посмотрела и показались ей оченно. Сует себе куда надыть, а они не лезут. — Что же тебе мужик сказал,— спрашивает она у девушки, — как командовать ими, чтобы действовали? — Ничего не сказал, сударыня. — Эка ты дура! Поди сейчас спроси. Побежала опять к мужику: — Послушай, мужичок, скажи, как твоим товаром командовать, чтоб мог действовать? — А мужик говорит: — Коли дашь ещё сто рублей, так скажу! Горничная скорей к барыне: — Так и так, даром не сказывает, сударыня, а просит ещё сто рублей. — Такую штуку и за двести рублей купить — не дорого! Взял мужик новую сотню и говорит: — Коли барыня захочет, пусть только скажет: «Но-но!» Барыня сейчас легла на кровать, заворотила свой подол и командует: «Но-но!» Как пристали к ней оба хуя, да как зачали её нажаривать, барыня уж и сама не рада, а вытащить их не может. Как от беды избавиться? Посылает она горничную: — Поди, догоняй этого сукина сына, да спроси у него, что надо сказать, чтоб они отстали! Бросилась девка со всех ног: — Скажи, мужичок! Что нужно сказать, чтобы хуи от барыни отстали? А то они барыню совсем замучили! А мужик: — Коли даст ещё сто рублей, так скажу! Прибегает девка домой, а барыня еле жива на кровати лежит. — Возьми,— говорит,— в комоде последние сто рублей, да неси подлецу поскорей! А то смерть моя приходит! Взял мужик и третью сотню и говорит: — Пусть скажет только: «Тпрруй» — и они сейчас отстанут. Прибежала горничная и видит — барыня уж совсем без памяти и язык высунула,— вот она сама крикнула на них: — Тпрру! Оба хуя сейчас выскочили. Полегчало барыне; встала она с кровати, взяла и припрятала хуи, и стала жить в своё удовольствие. Как только захочется, сейчас достанет их, скомандует, и хуи станут её отрабатывать, пока не закричит барыня: — Тпрру![1] В одно время случилось барыне поехать в гости в иную деревню, и позабыла она взять эти хуи с собой. Побыла в гостях до вечера и стало ей скучно: собирается домой. Тут зачали её упрашивать, чтоб осталась переночевать. — Никак невозможно,— говорит барыня, — я позабыла дома одну секретную штуку, без которой мне не заснуть! — Да коли хотите,— отвечают ей хозяева,— мы пошлём за нею хорошего, надёжного человека, чтоб привез её в целости. Барыня согласилась. Сейчас нарядили лакея, чтоб оседлал доброго коня, ехал в барынин дом и привез такую-то вещь. — Спроси,— сказывает барыня, — у моей горничной, уж она знает, где эта штука спрятана. Вот лакей приехал, горничная вынесла ему два хуя, оба завёрнуты в бумагу, и отдала. Лакей положил их в задний карман, сел верхом и поехал назад. Пришлось ему по дороге выезжать на гору, а лошадь была ленивая, и только что он начал понукать её: «Но-но» — как они вдруг выскочили оба и ну его зажаривать в жопу, холуй ажно испугался! — Что за чудо такое. Откуда они проклятые взялись? Пришло холую хоть до слёз, не знает, как и быть! Да стала лошадь с горы спускаться прытко, так он закричал на неё: — Тпру!,— хуи сейчас из жопы и повыскакивали вон. Вот он подобрал их, завернул в бумагу, привёз и подаёт барыне. — Что, благополучно? — спрашивает барыня. — Да ну их к чёрту,— говорит холуй,— коли б на дороге да не гора, они заебли б меня до двора
Жили-были мужик да баба и была у них дочь, девка молодая. Пошла она бороновать огород; бороновала, бороновала, только и позвали её в избу блины есть. Она пошла, а лошадь совсем с бороною оставила в огороде:
— Пущай постоит, пока ворочусь.
Только у ихнего соседа был сын — парень глупой. Давно хотелось ему поддеть эту девку, а как, не придумает. Увидал он лошадь с бороною, перелез через изгороду, выпряг коня и завел его в свой огород. Борону хоть и оставил на старом месте, да оглобли-то просунул сквозь изгороду к себе и запряг опять лошадь-то. Девка пришла и далась диву:
— Что бы это такое — борона на одной стороне забора, а лошадь на другой?
И давай бить кнутом свою клячу да приговаривать!
— Какой чёрт тебя занёс! Умела втесаться, умей и вылезать: ну, ну, выноси!
А парень стоит, смотрит да посмеивается.
— Хочешь, — говорит, — помогу, только ты дай мне…
Девка-то была воровата:
— Пожалуй, — говорит, а у неё на примете была старая щучья голова, на огороде валялась, разинувши пасть. Она подняла ту голову, засунула в рукав и говорит:
— Я к тебе не полезу, да и ты сюда-то не лазь, чтоб не увидал кто, а давай-ка лучше сквозь этот тынок. Скорей просовывай кляп, а я уж тебе наставлю.
Парень вздрочил кляп и просунул его сквозь тын, а девка взяла щучью голову, раззявила её и посадила на плешь. Он как дернет — и ссадил хуй до крови. Ухватился за кляп руками и побежал домой, сел в угол и помалкивает.
— Ах, мать её так, — думает про себя, — да как больно пизда-то у неё кусается! Только бы хуй зажил, а то я сроду ни у какой девки просить не стану!
Вот пришла пора: вздумали женить этого парня, сосватали его на соседской девке и женили. Живут они день и другой и третий, живут и неделю, другую и третью. Парень боится и дотронуться до жены. Вот надо ехать к тёще, поехали. Дорогой молодая-то и говорит мужу:
— Послушай-ка, милый Данилушка! Что же ты женился, а дела со мной не имеешь? Коли не сможешь, на что было чужой век заедать даром?
А Данило ей:
— Нет, теперь ты меня не обманешь! У тебя пизда кусается. Мой кляп с тех пор долго болел, насилу зажил.
— Врёшь, — говорит она, — это я в то время пошутила над тобою, а теперь не бойся. На-ка попробуй хоша дорогою, самому полюбится.
Тут его взяла охота, заворотил ей подол и сказал:
— Постой, Варюха, дайка-ся я тебе ноги привяжу, коли станет кусаться, так я смогу выскочить да уйти.
Отвязал он вожжи и скрутил ей голые ляжки. Струмент у него был порядочный, как надавил он Варюху-та, как она закричит благим матом, а лошадь была молодая, испугалась и начала мыкать (сани то сюда, то туда), вывалила парня, а Варюху так с голыми ляжками и примчала на тёщин двор. Тёща смотрит в окно, видит: лошадь-то зятева, и подумала, верно, это он говядины к празднику привез, пошла встречать, а то её дочка.
— Ах, матушка, — кричит, — развяжи-ка поскорей, покедова никто не видал.
Старуха развязала её, расспросила, что и как.
— А муж-то где?
— Да его лошадь вывалила!
Вот вошли в избу, смотрят в окно — идёт Данилка, подошёл к мальчишкам, что в бабки играли, остановился и загляделся. Тёща послала за ним старшую дочь. Та приходит:
— Здравствуй, Данила Иванович!
— Здорово.
— Иди в избу, только тебя и недостаёт!
— А Варвара у вас?
— У нас.
— А кровь у неё унялась?
Та плюнула и ушла от него. Тёща послала за ним сноху, эта ему угодила.
— Пойдём, пойдём, Данилушка, уж кровь давно унялась.
Привела его в избу, а тёща встречает и говорит:
— Добро пожаловать, любезный затюшка!
— А Варвара у вас?
— У нас.
— А кровь у нее унялась?
— Давно унялась.
Вот он вытащил свой кляп, показывает тёще и говорит.
— Вот, матушка, это шило всё в ней было!
— Ну, ну, садись, пора обедать.
Сели и стали пить и есть. Как подали яичницу, дураку и захотелось всю её одному съесть, вот он и придумал, да и ловко же вытащил кляп, ударил по плеши ложкою и сказал:
— Вот это шило всё в Варюхе было! — да и начал мешать своею ложкою яичницу.
Тут делать нечего, полезли все из-за стола вон, а он приел яичницу один, и стал благодарствовать тёще за хлеб за соль.
Купил старик своей старухе тулуп да под забором всю ночь её ёб. Поутру стала погода мокрая, идёт старушонка, сгорбилась да плачет, а старик вслед за нею да на жену так и скачет. Старуха своему старику говорила:
— Не разорви меня, Гаврила!
А старик был на ухо крепок, тех речей не расслухал да ей в чрево свой хуй вбухал и ёб её до усеру. Не насытится никогда око зрением, жопа бздением, нос табаком, а пизда хорошим елдаком: сколько её не зуди, она всё, гадина, недовольна!
Это присказка, сказка впереди.
Жил-был поп. У попа была дочка, ещё невинная девка. Пришло лето, стал поп нанимать работников косить сено, и нанимает с таким уговором, если дочь его пересикнет через стог сена, что работник накосит, то и заработной платы ему нет. Много нанималось к нему рабочих, да все работали на попа даром: поповна что ни выйдет, так стог и пересикнет. Вот договорился с попом один удалой работник с тем, что будет он косить попу сено, и коли поповна пересикнет, то вся работа пойдёт ни за что. Стал работник косить сено. Накосил и сметал в стог; лёг подле стога, вынул из порток свой хуй и давай его надрачивать. А дочь попова идет к работнику посмотреть на работу, глядит на него да и спрашивает:
— Что это ты, мужичок, делаешь?
— Чесалку поглаживаю.
— Что ж ты этою чесалкою чешешь?
— Давай я тебя почешу! Ложись на сено.
Легла попова дочка, он начал её чесать, да и промахнул её как следует. Встала поповна и говорит:
— Какая славная чесалка!
Потом стала сикать через стог — нет, не берёт; только себя обоссала, словно из решета вылила! Приходит к отцу и сказывает:
— Оченно велик стог — не смогла пересикнуть.
— Ах, дочка! Верно, больно хороший работник! Я его на год найму.
Как только пришёл работник за расплатой, поп пристал к нему:
— Наймись, свет, на год!
— Хорошо, батюшка!
Нанялся он к попу. А поповна так ему рада! Приходит ночью к батраку и говорит:
— Почеши меня!
— Нет, я даром чесать не буду; принеси сто рублей, купи себе чесалку! Поповна принесла ему сто рублей, он и начал чесать её каждую ночь. После того батрак поссорился с попом и говорит ему:
— Рассчитай меня, батька![1]
Рассчитался и ушёл, а дочери на ту пору дома не было; приходит она домой:
— Где работник?
— Он, — говорит поп, — рассчитался и сейчас ушёл на деревню.
— Ах, батюшка! Что вы сделали? Ведь он мою чесалку унёс.
И пустилась бежать за ним в погоню; нагоняет его около речки, батрак засучил портки и стал переходить вброд.
Перешёл на ту сторону и был таков! Поповна подняла подол, полезла в воду и ну искать чесалку: шарит по дну — нет чесалки. Ехал мимо барин и спросил:
— Что ты, голубушка, ищешь?
— Чесалку; я купила её у батрака за сто рублей, а он, уходя, унёс было, да я погналась за ним, так он и бросил её в воду.
Барин вылез из брички, скинул с себя штаны и полез искать чесалку. Искали-искали вдвоём. Вот попова дочь увидала, что у барина висит хуй, как схватит его обеими руками; держит, а сама кричит:
— Что ты делаешь, бесстыдная? Пусти меня! — говорит барин.
— Нет, ты сам бесстыдник! Чужое добро хочешь взять. Отдай мою чесалку! — И потащила барина за хуй к своему отцу.
Поп смотрит в окно: дочка тащит барина за хуй, да всё кричит: — Отдай, подлец, мою чесалку!
А барин жалобно просит:
— Батька, избавь от напрасной смерти! Век тебя не забуду!
Что делать? Поп вынул из порток свой поповский кляп, показывает дочери в окошко и кричит:
— Дочка, а дочка! Вот твоя чесалка!
— И то моя! — говорит дочь — ишь с конца-то красная! А я уж думала, что барин её взял! Сейчас бросила барина и бегом в избу. Барин навострил лыжи — только пятки показывает. А девка вбежала в избу:
— Где моя чесалка, тятинька?
— Ах ты, сякая-такая! — напустился на нее поп. — Гляди, матка, вить у неё честности-то нет!
— Полно, батька, — сказала попадья, — посмотри сам, да получше.
Поп долой портки, и давай свою дочь ети. Как стало попа забирать — он ржёт да кричит:
— Нет, нет, не потеряла дочка честности.
Попадья говорит:
— Батька! Засунь ей честность-то подальше.
— Небось, матка, не выронит; далеча засунул!
А дочь-то ещё молоденька, не умеет поднимать ноги круто.
— Круче, дочка, круче! — кричит попадья. А поп:
— Ах, матка, и так вся в куче!
Так-то и нашла попова дочь чесалку. С тех пор стал поп их обеих чесать, состряпал им по куколке и доселева живёт: дочку с матушкой ебёт!
>>109900648 Гугли, я не могу серфить со скоростью 8 кбит/с. Алсо, еще мульт был, как медведь охотника выеб, тот постоянно с новым оружием возвращался. Еще эта облачная проверка, спасибо ддосерам, блять.
Долго подбирался солдат, как бы уеть хохлушку; вот и выдумал и говорит хохлу: — Хозяин! у тебя к дому много чертей, спать не дают! А ты каково спал? — Я, слава Богу, хорошо! — Ну, я нынче с тобой ляжу! Хохлушка говорит: — Пущай с нами ляжет! Хохол согласился. Вот сам хозяин лёг с краю, хозяйку положил в серёдку к себе передком, а солдат улёгся к стене и ну подталкивать хозяйку через жопу. Хохол протянул тихонько руку и ухватил солдата за хуй. — А, господа служба, сам спит, а хуяку пустил в чужую пиздяку! — Что ты, чёртов сын, ухватил меня за хуй? — закричал солдат, — я и жене твоей не позволю — не только тебе! — А зачем, господа служба, пускаешь хуяку к чужую пиздяку? — Да разве он лазил туда? — Ишь какой! Да я его оттуда насилу вытащил! — Экой блудливой шельма! Ну, намну ж ему бока, не станет он у меня шляться по чужим дырам
>>109897080 Блядь, мне батя всегда так говорил, когда я что-то у него спрашивал. И ведь правда, подрос – узнал. Всему учился сам, этот лысый пердун только на велосипеде кататься научил.
Жил-был в одном селе поп, толоконный лоб; у него была дочка, да такая уродилась прекрасная, что любо-дорого посмотреть. Вот и нанял поп себе батрака: детина ухарской! Живёт у попа месяц, и другой, и третий. На ту пору у богатого мужика на деревне родила баба; приехал мужик и зовет попа окрестить младенца:
— Да милости просим, батюшка, пожалуйте вместе с матушкою, не оставьте!
А поповская порода на чужое добро лакома, за чужим угощеньем обосраться рада. Вот поп запряг кобылу и уехал с попадьей на крестины, а батрак остался дома вместе с поповною. Захотелось батраку есть, а в печи-то у попадьи было припасено два жареных поросёнка.
— Послушай, что я скажу, — стал говорить он поповне, — давай съедим этих поросят, вить попа с попадьей дома нету!
— И то, давай!
Он сейчас достал одного поросенка, и съели его вдвоем.
— А другого, — говорит он поповне, — давай я запрячу тебе под подол, чтоб наши не нашли, да после сами и съедим! А когда поп с попадьей спросят про поросят — заодно скажем, что кошка съела!
— Да как же ты под подол спрячешь?
— Уж не твоё дело! Я знаю как.
— Ну, хорошо, спрячь!
Он велел ей нагнуться (стать раком), поднял подол да и давай прятать своего сырого ей в пизду.
— Ах, как хорошо ты прячешь! — говорит поповна. — Да как же я его оттуда выну?
— Ничего, помани только овсом, он и сам выйдет! Таким манером уважил её батрак так славно, что она сразу и сделалась беременною. Стало у ней брюхо расти, стала она поминутно на двор бегать: у ней в брюхе шевелится-то ребёнок, а она думает — поросёнок. Выбежит на крыльцо, поднимет ногу, а сама сыпит на пол овёс да и манит:
— Чух, чух, чух! — авось выйдет.
Раз как-то и увидал это поп и стали с попадьёй думать:
— Ведь непременно дочь-та брюхата; давай-ко спросим у неё, с кем её лукавой стрес?
Призвали дочку:
— Аннушка, подь сюда! Что это с тобой, отчего ты очижелела (отяжелела)?
Она смотрит в оба и молчит: что такое, думает, меня спрашивают.
— Ну, скажи же, отчего ты забрюхатела?
Поповна молчит.
— Да говори же, глупая! Отчего у тебя пузо велико?
— Ах, маменька, ведь у меня в животе поросёночек, мне его батрак засадил!
Тут поп ударил себя в лоб, кинулся за батраком, а того и след давно простыл
Задумал наш дядюшка жениться на сивой кобыле. стали мы своего дядюшку женити в четыре свахи дубовые, пята сваха вязовая. С той радости наш дядюшка усрался, кругом говном обклалася, домой пришёл — не сказался.
Жил-был мужик, у него была жена, дочь да два сына — ещё малые ребята. Раз пошла мать с детьми в баню, посбирала чёрное белье и начала стирать его, стоя над корытом, а к мальчикам-то повернулась жопою . Вот они смотрят да смеются:
— Эх, Андрюшка! Посмотри-ка, ведь у матушки две пизды.
— Что ты врёшь! Это одна, да только раздвоилась.
— Ах вы, сопливые черти! — закричала на них мать. — Вишь, что выдумали!
Пришла баба в избу, легла с дочкою на печь, и стали меж собой разговаривать.
— Ну, дочка, — сказывает мать, — скоро тебя замуж пора сдавать, будешь с мужем жить, а не с нами...
— Коли так, я и замуж не хочу!
— Что ты, что ты, глупая. Да чего тебе бояться? Добрые девки ещё тому радуются.
— Да чего радоваться-то?
— Как чего? Переспишь с мужем первую ночь, променяешь тады и отца с матерью на него, понравится тебе слаще меду и сахару.
— Отчего же, матушка, так сладко и где у них эта сладость?
— Ах ты, какая глупая! Вить ты ходила маленькою с отцом в баню-то?
— Ходила, — говорит дочь.
— Ну, видела ты у отца на конце зарубку?
— Видела, матушка.
— Вот это и есть самая сласть.
А дочь говорит:
— Коли бы эдак зарубить зарубок пять, тады б ещё слаще было!
Отец лежал, лежал на полатях, слушал, слушал, не утерпел и закричал:
— Ах вы, разбойницы! Хуй вам в горло! Про что говорят! Мне для вашей сласти не разрубить своего хуя на мелкие части.
Вот тут девушка гадала да гадала: одного-то хуя мало, а два не влезут; лучше их вместе свить да оба вбить.
Мужик мучается сушняком с похмелья, смотрит - стоит аквариум с золотой рыбкой, начал он пить из него, а рыбка говорит человеческим голосом: - не пей из моего аквариума, три желания выполню твоих! мужик подумал и говорит: - хочу большую квадратную голову, как телевизор. - мужик, ты ебанутый? - хочу! и стала у него большая квадратная голова, как телевизор. - хочу длинный черный клюв, как у пеликана. - ты точно ебанутый! - хочу! и стал у него длинный черный клюв, как у пеликана. и говорит ему рыбка: - осталось еще одно желание, не поздно все исправить! - хочу, чтобы левая моя нога быда одиннадцать метров длиной, а правая - восемь. вздохнула грустно рыбка, и стала у него левая ного одиннадцать метров, а правая восемь. встал мужик, шагнул, запутались у него ноги, и упал он. лежит и думает: "пиздец, чет хуйню загадал"
У одного старика был сын, парень взрослый, у другого дочь — девка на поре. И задумали они оженить их. — Ну, Иванушка! — говорит отец. — Я хочу женить тебя на соседской дочери, сойдись-ка с нею да поговори ладнее да поласковее! — Ну, Машутка! — говорит другой старик. — Я хочу отдать тебя за соседского сына, сойдись-ка с ним, да ладнее познакомься! Вот они сошлися на улице, поздоровались. — Мне отец велел с тобой, Иванушка, ладнее познакомиться, — говорит девка. — И мне тож наказывал мой батька, — говорит парень. — Как же быть-то? Ты где, Иванушка, спишь? — В сенцах. — А я в амбарушке; приходи ночью ко мне, так мы с тобою и поговорим ладнее… — Ну что ж! Вот пришёл Иванушка ночью и лёг с Машуткою. Она и спрашивает; — Шёл ты мимо гумна? — Шёл. — А что, видел кучу говна? — Видел. — Это я насрала. — Ничего — велика! — Как же нам с тобою поладить? Надо посмотреть, хорош ли у тебя струмент? — На, посмотри, — сказал он и развязал гашник, — я этим богат! — Да этакой-то мне велик! Посмотри, какая у меня маленькая! — Дай-ка я попробую: придётся ли? И стал пробовать; хуй у него колом стоит; как махнет её — ажно из всех сил она закричала: — Ох, как больно кусается! — Не бось! Ему места мало, так он и сердится, — Ну вот, я ведь сказывала, что место-то для него мало! — Погоди, будет и просторно. Как пробрал её всласть, она и говорит: «Ах, душечка! Да твоим богатством можно денежки доставать!» Покончили и заснули; проснулась она ночью и ну целовать его в жопу — думает в лицо, а он как подпустил сытности — девка и говорит; «Ишь, Ваня, от тебя цингой пахнет!..»
Жил-был мужик; у него было три сына: два умных, а третий дурак. Стал он их спрашивать: — Дети мои любезные! Чем вы меня под старость будете кормить? Старшие братья сказали: «Работою». А дурак по-дурацки и отвечал: — Чем тебя больше кормить, как не хуем! На другой день старшой сын взял косу и пошёл косить сено; идёт дорогою, попадается ему навстречу поп. — Куда идёшь? — спрашивает поп. — Ищу работы, где бы сена косить. — Поди ко мне, только с уговором: я дам тебе сто рублей, если моя дочь не пересикнет того, что ты накосишь за день; а коли она пересикнет — не заплачу тебе ни копейки[1]. — Где ей пересикнуть! — думает парень и согласился. Поп привёл его на полосу: — Вот здесь коси, работник! Парень сейчас же начал косить и к вечеру накосил такую кучу, что страшно посмотреть. Но поповна пришла и пересикнула. Пошёл он домой, как не солоно хлебал! С средним братом случилось то же самое. Ну, пошел и дурак. — Дай-ко, — говорит, — я пойду, поищу по своему хую работы. Взял косу и идёт; попадается ему навстречу тот же самой поп и зазвал его к себе работать с таким же уговором. Начал дурак косить; прошел одну линию, скинул портки и стал раком. Тут пришла старшая попова дочь и спрашивает: — Работник, что же ты не косишь? — Подожди, дай мне тепла в жопу загнать, чтоб зимою не мёрзнуть. — Загони и мне тепла, пожалуста, а то мы зимой в гости ездим — всегда зябнем. — Становись раком; заодно загонять! Она стала раком, а дурак вздрочил махалку да как хватит ей в пизду и давай загонять тепло: до тех пор загонял, что с ней аж пот градом льет. Как его забрало, он и говорит: — Ну, будет с тебя! Хватит на одну зиму! Она побежала домой и сказала двум своим сестрам: — Ах, душечки-сестрицы! Как славно мне работник тепла в жопу загонял, с него и с меня даже пот лил! И эти туда ж побежали; дурак и им загнал тепла на зиму. А сена накосил он так, самую малость, только три раза прошёл. Приходит поп с старшой дочерью и хвастается: — Ступай, работник, лучше заранее домой; моей дочери этого нетрудно пересикнуть! — А вот посмотрим! Поп велел своей дочке сикать: она подняла подол, как сикнет, да прямо себе за чулки. — Вот видишь, — сказал дурак, — а тоже хвастаешь! Поп в досаде послал за меньшими дочерьми. — Коли и эти не пересикнут, — говорит поп, — то я даю тебе с кажной по сту рублей! — Хорошо. Но и середняя и меньшая поповны только себя обоссали. Дурак сорвал с попа триста рублей, пришёл к отцу и говорит: — Вот вам хуева работа! Посмотрите, сколько денег!
Жили-были два мужика, вспахали себе землю и поехали сеять рожь. Идет мимо старец, подходит к одному мужику и говорит: — Здравствуй, мужичок! — Здравствуй, старичок! — Что ты сеешь? — Рожь, дедушка. — Ну, помоги тебе Бог, зародись твоя рожь высока и зерном полна! Подходит старец к другому мужику: — Здравствуй, мужичок. Что ты сеешь? — На что тебе надо знать? Я сею хуи! — Ну и зародись тебе хуи! Старец ушел, а мужики посеяли рожь, заборонили и уехали домой. Как стала весна, да пошли дожди — у первого мужика взошла рожь и густая, и большая, а у другого мужика взошли все хуи красноголовые, так-таки всю десятину и заняли: и ногой ступить негде, всё хуи! Приехали мужики посмотреть, каково их рожь взошла; у одного дух не нарадуется, глядя на свою полосу, а у другого так сердце и замирает: — Что,— думает,— буду я теперича делать с эдакими чертями? Дождались мужики — вот и жнитво пришло, выехали в поле: один начал рожь жать, а другой смотрит — у него на полосе поросли хуи аршина в полтора. Стоят себе красноголовые, словно мак цветет. Вот мужик поглазел, поглазел, покачал головой и поехал назад домой; а приехавши, собрал ножи, наточил повострее, взял с собой ниток и бумаги, и опять воротился на свою десятину, и начал хуи срезывать. Срежет пару, обвернёт в бумагу, завяжет хорошенько ниткою и положит в телегу. Посрезывал все и повез в город продавать. — Дай-ка,— думает,— повезу, не продам ли какой дуре хошь одну парочку! Везёт по улице и кричит во всё горло: — Не надо ли кому хуёв, хуёв, хуёв! У меня славные продажные хуи, хуи, хуи! Услыхала одна барыня, посылает горничную девушку: — Поди, поскорее спроси, что продаёт этот мужик? Девка выбежала: — Послушай, мужичок! Что ты продаёшь? — Хуи, сударыня! Приходит она назад в горницу и стыдится барыне сказать: — Сказывай же, дура! — говорит барыня,— не стыдись! Ну, что он продаёт? — Да вот что, сударыня, он, подлец, хуи продаёт! — Эка дура! Беги скорей, догони да поторгуй, что он с меня за пару возьмёт? Девка воротила мужика и спрашивает: — Что парочка стоит? — Да без торгу сто рублей. Как только сказала девка про то барыне, она сейчас же вынула сто рублей. — На,— говорит, — поди, да смотри, выбери, какие получше, подлиннее да потолще. Приносит девка мужику деньги и упрашивает: — Только, пожалуйста, мужичок, дай каких получше. — Они у меня все хороши уродились! Взяла горничная пару добрых хуёв, приносит и подает барыне; та посмотрела и показались ей оченно. Сует себе куда надыть, а они не лезут. — Что же тебе мужик сказал,— спрашивает она у девушки, — как командовать ими, чтобы действовали? — Ничего не сказал, сударыня. — Эка ты дура! Поди сейчас спроси. Побежала опять к мужику: — Послушай, мужичок, скажи, как твоим товаром командовать, чтоб мог действовать? — А мужик говорит: — Коли дашь ещё сто рублей, так скажу! Горничная скорей к барыне: — Так и так, даром не сказывает, сударыня, а просит ещё сто рублей. — Такую штуку и за двести рублей купить — не дорого! Взял мужик новую сотню и говорит: — Коли барыня захочет, пусть только скажет: «Но-но!» Барыня сейчас легла на кровать, заворотила свой подол и командует: «Но-но!» Как пристали к ней оба хуя, да как зачали её нажаривать, барыня уж и сама не рада, а вытащить их не может. Как от беды избавиться? Посылает она горничную: — Поди, догоняй этого сукина сына, да спроси у него, что надо сказать, чтоб они отстали! Бросилась девка со всех ног: — Скажи, мужичок! Что нужно сказать, чтобы хуи от барыни отстали? А то они барыню совсем замучили! А мужик: — Коли даст ещё сто рублей, так скажу! Прибегает девка домой, а барыня еле жива на кровати лежит. — Возьми,— говорит,— в комоде последние сто рублей, да неси подлецу поскорей! А то смерть моя приходит! Взял мужик и третью сотню и говорит: — Пусть скажет только: «Тпрруй» — и они сейчас отстанут. Прибежала горничная и видит — барыня уж совсем без памяти и язык высунула,— вот она сама крикнула на них: — Тпрру! Оба хуя сейчас выскочили. Полегчало барыне; встала она с кровати, взяла и припрятала хуи, и стала жить в своё удовольствие. Как только захочется, сейчас достанет их, скомандует, и хуи станут её отрабатывать, пока не закричит барыня: — Тпрру![1] В одно время случилось барыне поехать в гости в иную деревню, и позабыла она взять эти хуи с собой. Побыла в гостях до вечера и стало ей скучно: собирается домой. Тут зачали её упрашивать, чтоб осталась переночевать. — Никак невозможно,— говорит барыня, — я позабыла дома одну секретную штуку, без которой мне не заснуть! — Да коли хотите,— отвечают ей хозяева,— мы пошлём за нею хорошего, надёжного человека, чтоб привез её в целости. Барыня согласилась. Сейчас нарядили лакея, чтоб оседлал доброго коня, ехал в барынин дом и привез такую-то вещь. — Спроси,— сказывает барыня, — у моей горничной, уж она знает, где эта штука спрятана. Вот лакей приехал, горничная вынесла ему два хуя, оба завёрнуты в бумагу, и отдала. Лакей положил их в задний карман, сел верхом и поехал назад. Пришлось ему по дороге выезжать на гору, а лошадь была ленивая, и только что он начал понукать её: «Но-но» — как они вдруг выскочили оба и ну его зажаривать в жопу, холуй ажно испугался! — Что за чудо такое. Откуда они проклятые взялись? Пришло холую хоть до слёз, не знает, как и быть! Да стала лошадь с горы спускаться прытко, так он закричал на неё: — Тпру!,— хуи сейчас из жопы и повыскакивали вон. Вот он подобрал их, завернул в бумагу, привёз и подаёт барыне. — Что, благополучно? — спрашивает барыня. — Да ну их к чёрту,— говорит холуй,— коли б на дороге да не гора, они заебли б меня до двора!
Жил-был портной, у него было такое волшебное кольцо: как наденешь на палец, так хуй и вырастет. Случилось ему работать у одной барыни, а он был такой весельчак да шутник: когда спать ложился, никогда своего хуя не закрывал. Вот это барыня увидала, что у нero хуй оченно велик, позадорилась на эдакую сбрую и позвала к себе[3].
— Послушай, — говорит, — согласись сделать со мной грех, ну хоть один раз.
— Отчего не так, барыня! Только с уговором: чур не пердеть! А если уперднёшься, то с тебя триста рублей!
— Хорошо, — сказала барыня.
Легли они, вот барыня всячески старается, чтобы как можно под портным не усраться, и приказала своей горничной девке приготовить большую луковицу и заткнуть ей жопу и покрепче придерживать обеими руками. Воткнула барыне в жопу луковицу и стала придерживать; а портной как взобрался на неё, как напёр—куда к ебёной матери и луковица вылетела, да прямо в горничную, так её до смерти и убила!
Пропало у барыни триста рублей, взял портной деньги и пошёл домой. Шёл, шёл, долго ли коротко ли, и лёг в поле отдохнуть, надел на палец своё кольцо — у него хуй и протянулся на целую версту, лежал-лежал, да так и заснул. Откудова ни возьмись семь волков, стали хуй глодать, одной плеши не съели — и то сыты наелись. Проснулся портной — будто мухи кляп покусали. Снял с руки кольцо, спрятал в карман и пошёл в путь-дорогу. Шёл-шёл и зашёл ночевать к одному мужику, а у того мужика была жена молодая, до больших хуёв великая охотница. Лёг портной на дворе и выставил хуй наружу. Увидала мужикова жена: как ухитриться? Подошла, заворотила подол и наставила чужой хуй в свою пизду. Портной видит — дело ладно, стал потихоньку кольцо на палец одевать — стал у него хуй больше да больше вырастать, поднял её вверх на целую версту. Пришлось бабе не до ебли, уцепилась за хуй обеими руками. Увидали добрые люди, соседи и знакомые, что баба на хую торчит.
— Давай молебен служить, обое целы будут!
Стал портной помаленьку снимать с руки кольцо, хуй понизился, баба свалилася.
— Ну, ненаёбная пизда! Смерть бы твоя была, коли б хуй-то подрубили.
Жил-был мужик и посеял он репу. Приходит время репу рвать, а она не поспела; тут он с досады и сказал:
— Чтоб чёрт тебя побрал!
А сам ушёл с поля. Проходит месяц, жена и говорит:
— Ступай на полосу, может статься, наберёшь репы.
Отправился мужик, пришёл на полосу, видит — репа большая да славная уродилась, давай её рвать. Вдруг бежит старичок и кричит на мужика:
— Зачем воруешь мою репу?
— Какая твоя?
— А как же, разве ты мне её не отдал, когда она ещё не поспела? Я старался, поливал её!
— А я садил.
— Не буду спорить, — сказал чёрт, — ты точно её садил, да я поливал. Давай вот что: приезжай на чем хошь сюда, и я приеду, если ты узнаешь, на чём я приеду — то твоя репа; если я узнаю, на чём ты приедешь — то моя репа.
Мужик согласился. На другой день он взял с собой жену и, подойдя к полосе, поставил ее раком, заворотил подол, воткнул ей в пизду морковь, а волоса на голове растрепал. А чёрт поймал зайца, сел на него, приехал и спрашивает мужика:
— На чём я приехал?
— А что ест? — спросил мужик.
— Осину гложет.
— Так это заяц!
Стал чёрт узнавать: ходил, ходил кругом и говорит:
— Волоса — это хвост, а это голова, а ест морковь!
Тут черт совсем спутался.
— Владей, — говорит, — мужик, репою!
Мужик вырыл репу, продал и стал себе жить да поживать.
В некотором царстве, в некотором государстве, а по правде сказать, в том, где мы живём, был-жил мужик, у него была молодая жена; вот муж-то пошёл на заработки, а жена осталась дома беременная. А попу давно она приглянулась. И хочется ему, как бы умудриться, да мужику в карман насрать. Дождался он, пришла баба к нему на исповедь. — Здравствуй, Марья, — говорит поп, — где твой муж теперя? — Пошёл на работу, батюшка! — Ах он мошенник! Как же он тебя-то оставил? Ведь он заклал тебе ребёнка, да не доделал. Родишь теперь какого-нибудь урода, безрукого или безногого! И пойдёт про тебя худая слава на целый уезд.. Баба была оченно проста. — Что же мне делать, батюшка? Нельзя ли помочь этому горю? — Похлопотать-то можно, только разве для тебя, а для твоего мужа ни в жисть бы не согласился! — Похлопочи, батюшка! — просит его баба со слезами. — Ну, так и быть, я тебе ребёнка доделаю! Приходи ужо вечером к нам в сарай. Я пойду за кормом скотине, тут тебе и исправлю. — Спасибо, батюшка! Пришла баба вечером к попу в сарай. — Ну, ложись, голубушка, хоть на солому. Легла баба и ноги растопырила: поп отвалял её разок шесть и говорит: — Ступай домой с Богом! Теперь всё благополучно. Баба стала попу кланяться да благодарствовать. Вот воротился домой мужик, а баба сидит и губы надула — такая сердитая. — Что ты рыло-то воротишь? — спросил мужик. — Смотри, как бы я тебе не утёр его! — Поди-кась! Твоё дело только гадить: ишь пошёл из дому, а ребёнка так и оставил недоделанным! Спасибо, поп уж смиловался — доделал, а то родила бы тебе урода! Видит мужик, что поп насрал ему в карман. Погоди же, думает, я тебе навалю. Пришло время, родила баба мальчишку; поехал мужик звать попа на крестины. Собрался поп, окрестил младенца и сел за стол да стал попивать водочку. — Эка славная водка! — говорит поп хозяину. — Ты бы послал кого за попадьею, и она б выпила. — Я сам пойду за ней, батюшка! — Поди, свет! Пришёл мужик и зовёт попадью. — Спасибо, что нас не забываешь. Сейчас оденусь, — говорит попадья. Стала убираться да наряжаться, положила на лавку золотые серьги, а сама принялась умываться; только смочила глаза водою — а мужик взял и спрятал к себе серьги. Умылась попадья и давай искать серег — нет нигде. — Не ты ли, мужичок, взял? — спрашивает она у мужика. — Как можно, матушка! Я хоть и видел, куда они запропастились, да сказать совестно. — Ничего, сказывай! — Ты, матушка, на скамью-то села, а пизда их и съела! — Нельзя ли как достать их оттудова? — Пожалуй, для тебя постараюсь! 3аворотил ей подол, запендрячил и начал валять: отделал раз-другой, вытащил свой кляп и повесил ему на плешь одну серёжку. — Вот, достал, матушка! Слазил на попадью ещё раза два, достал и другую серьгу. — Замучился ты, бедной, да уж потрудись ещё: третьего года пропал у нас медный чугун, поищи, нет ли и его там! Отработал её мужик ещё раза два: — Нет, матушка, не достанешь чугун-то, он тут, да повернулся дном кверху, зацепить не за что. Вот, покончивши это дело, пришла попадья к мужику на крестины и говорит: — А ты, батька, чай, заждался? — И то заждался! Тебя, — говорит мужику, — только за смертью посылать! — Что ты, батька! Вить у меня было серьги пропали, я положила их на лавку да сама-то и села, а пизда их и съела; спасибо мужику, уж он мне достал! Поп услыхал и надулся, сидит как сыч. Вот тебе, невестка, на отместку
В некотором царстве, не в нашем государстве был-жил молодец, и дал ему Господь Бог большой талант: хуй соловьем свистал! Вот однова забрался он в государев сад, сел в кусты и вынул из порток свой кляп. Сам-то он сидит - добра выжидает, а хуй его на весь сад соловьем заливается, и присвистывает и прищелкивает!
А у ихняго царя была дочь-царевна - такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Заслушалась она соловьиного пения и думает: "Знать, в нашем саду соловейко гнездо себе свил; дай подойду поближе да погляжу".
Подходит она, а в кустах доброй молодец сидит да в руках хуй держит.
__ Здравствуй, царевна!
- Здравствуй, молодец! Что ты в руках держишь?
- Это дорогая заморская птица - соловьем поет
- А ну пусть запоет!
Хуй опять начал прищелкивать и присвистывать. Цаоевна заслушалась того пения пуще всякой музыки - век бы слушала!
- Ах, доброй молодец! - говорит она. - Продай мне своею заморскую птичку.
- Она у меня не продажная, а заветная!
- А какой завет?
- Дай три раза покормить ее семечком с твоего белого тела, иначе она и клевать не станет!
- Да как же это?
- Дело простое, царевна! Ты ложись на траву, заголи свой подол, а я посыплю семечком на твое брюхо да и покормлю ее.
Царевна думала-думала и согласилась. Легла на траву, задрала подол, а доброй молодец посыпал ей на брюхо, да поближе к пизде, разных семечков и давай кормить свою птицу: клевал-клевал да как шаркнет его прямо в дыру.
- Ах! - закричала царевна. - Ведь такого уговора не было: зачем туда свою птичку пустил?
- Да скатилось туда одно зернушко, не пропадать же ему даром, хоть и трудно, а доставать надобно...
На другой день хуй опять в саду высвистывает. Приходит царевна.
- Ну, - говорит, - покорми свою птичку в другой раз.
- Ладно, царевна! Ложись.
Она легла на траву. Доброй молодец давай свою птицу семечком кормить да все хуем возле самой пизды водит. Невтерпеж пришлось царевне - сильно разохотилась.
- Ах, доброй молодец! Кажись, опять зерно в дыру скатилось.
- Нет, - говорит, - все целы.
- Ну хоть все целы, а ты все-таки на дне поищи, может, вчерашнее найдется.
- Что дашь? Поищу.
- Что хочешь бери!
- Давай сто рублей.
Царевна заплатила сто рублей; он взял и принялся искать вчерашнее зернушко. С того времени и день и ночь царевна только и норовит, что в сад погулять да послушать соловьиного пения.
Ни много, ни мало прошло времени - вздулось у ней брюхо.
- Отчего так? - спрашивают ее царь с царицею.
- Ах, государь батюшка с государыней матушкой! Ведь вы моего счастья не ведаете; здесь у меня соловей гнездо свил.
Делать нечего, выдали ее замуж за того доброго молодца. Не родись ни пригож, ни умен, а родись таланлив!
Вышел солдат в отставку и пустился на родину; а солдат-то был тот ещё размычь горе: какие были деньжонки, все пустил в разные стороны. Идёт дорогою. — Дай, — говорит, — я с горя горилки тяпну! Продам последний ранец и развеселю ретивое. Ладно, ранец побоку — и урезал полштофа начисто. Пошёл путем-дорогою, брякнулся спьяна наземь и стоит на четвереньках, никак не может подняться! Прибежал чёрт: — Что ты делаешь, служивый? — Сам видишь — ебу! — А что ж у тебя хуй торчит наружу? — Не попаду! — Да ты кого ебёшь? — Да кого велишь, того и стану. Чёрт видит, что солдат — парень ловкий, а им таких и надо, взял его к себе. Солдат теперь живет богато — каждый день пьёт горилку, курит махорку, редькой закусывает.
Захотелось солдату попадью уеть; как быть? Нарядился во всю амуницию, взял ружье и пришёл к попу на двор. — Ну, батька! Вышел такой указ, велено всех попов перееть; подставляй свою сраку! — Ах, служивый! Нельзя ли меня освободить? — Вот ещё выдумал! Чтоб мне за тебя досталось? Скидай-ка портки поскорей, да становись раком. — Смилуйся, служивой! Нельзя ли вместо меня попадью уеть? — Оно, пожалуй, можно-то можно! Да чтоб не узнали, а то беда будет! А ты, батька, что дашь? Я меньше сотни не возьму. — Возьми, служивый, только помоги горю. — Ну, поди, ложись в телегу, а поверх себя положи попадью, я взлезу и будто тебя отъебу! Поп лёг в телегу, попадья на него, а солдат задрал ей подол и ну валять на все корки. Поп лежал-лежал, и разобрало его; хуй у попа понатужился; просунулся в дыру, сквозь телегу, и торчит, да такой красный! А попова дочь смотрела-смотрела и говорит: — Ай да служивый! Какой у него хуй здоровенный: матку и батьку насквозь пронизал, да еще конец мотается!
Пришёл великий пост: надо мужику итить на исповедь к попу. Завернул он в кулёк берёзовое полено, обвязал его веревкой и пошёл к попу. — Ну, говори, свет, в чём согрешил? А это у тебя что такое? — Это, батюшка, белая рыбица, тебе на поклон принёс! — Ну, это дело хорошее! Чай замёрзла? — Замёрзла, всё на погребе лежала. — Ну, когда-нибудь растает! — Я пришёл, батюшка, покаяться: раз стоял за обеднею да бзднул. — Что это за грех? Я и сам один раз в алтаре перднул. Это ничего, свет! Ступай с Богом. Тут начал поп развязывать кулёк, смотрит, а там берёзовое полено. — Ах, ты, бздун проклятый! Где-же белорыбица-то? — Хуя не хочешь ли, пердун эдакой?
В некотором царстве, в некотором государстве, жил-был мужик, такой плутоватый, что Боже упаси! Стибрил где-то сотню рублей и убежал из своей деревни; шёл-шёл и выпросился переночевать у попа.
— Ступай, — говорит поп, — ты у нас места не пролежишь.
Пришёл мужик, разделся, лёг на лавке. Вздумалось ему пересчитать деньги, вынул и давай считать. Поп увидал, что мужик считает деньги — а они на это чутки, и думает:
— Ишь, ходит оборванцем, а дeнег какая пропасть! Дай-ка напою его пьяным да и оберу!
Вот поп, немного погодя, пошёл к мужику и говорит:
— Пойдём, свет, с нами ужинать!
Мужик обрадовался:
— Спасибо, батюшка!
Сели ужинать, поп поставил вино и давай его наливать, так потчует, просто отдыха не даёт. Мужик напился пьян и свалился под пол. Поп сейчас вытащил у него из кармана деньги, припрятал к себе, а мужика уложил на лавку. Наутро проснулся мужик — глядь, а в кармане пусто. Смекнул, в чём дело, да что возьмёшь. Коли просить на попа, так станут спрашивать: откуда деньги взял, да сам отколь пришёл. Ещё беды наживёшь!
Так мужик и ушёл. Таскался кое-где месяц, и другой, и третий — а там и думает себе:
— Чай, поп теперь меня подзабыл. Оденусь-ка так, чтобы не признал меня, да пойду к нему за старое отплатить.
Пришёл к попу в избу, а попа на ту пору дома не случилось, одна попадья сидела.
— Пусти, матушка, переночевать к себе!
— Пожалуй, иди!
Он вошёл в избу и уселся на лавке.
— Как тебя зовут, свет? Откуда идёшь?
— Какофием, матушка, иду издалеча на богомолье.
На столе к попа лежала книга. Вот мужик взял, переворачивает листы да губами бормочет — будто читает. А потом как заплачет. Попадья спрашивает:
— О чём, свет, плачешь?
— Как мне не плакать! В Святом-то Писании писано, что кому за какие грехи будет, а мы грешные столько творим нечестивого, что не ведаю, матушка, как ещё Бог грехам-то терпит?
— А ты, свет, научен грамоте?
—А как же, матушка, насчёт этого дела не обижен от Бога!
— А петь по-дьячковски умеешь?
— Умею, матушка, умею; с малых лет учился, весь церковный устав знаю.
— А у нас, свет, дьячка нету, уехал отца хоронит: не поможешь ли завтра батьке обедню отслужить?
— Хорошо, матушка! Отчего не помочь?
Приехал поп, попадья ему всё рассказала. Поп тому и рад, угостил мужика как можно лучше. Наутро пришёл с мужиком в церковь и начал служить обедню. Только мужик стоит на клиросе и молчит себе. Поп закричит на него:
— Что же ты стоишь молча, не поёшь?
А мужик ему:
— Пожалуй, я и сяду, коли стоять не велишь!
И сел на жопу. Поп опять кричит:
— Что же ты сидишь, не поёшь?
— Пожалуй, я и лягу.
И развалился на полу. Поп подошёл и вытурил его из церкви, а сам остался обедню доканчивать. Мужик пришёл к попу на двор. Попадья спрашивает:
— Что, отслужили обедню?
— Отслужили, матушка!
— А где ж батька?
— Он в церкви остался — надо хоронить покойника, а меня послал к тебе взять новой тулуп, сукном крытой, да бобровую шапку: идти далеко, дак он хочет потеплее одеться!
Попадья пошла за тулупом и шапкою, а мужик зашёл за избу, снял свою шапку, насрал полную и положил её на лавку, а сам взял поповский тулуп с бобровою шапкой и драла. Поп отслужил обедню и приходит домой; попадья увидала, что он в старом тулупе, и спрашивает:
— А где же новой тулуп-то?
— Какой?
Ну, рассказали друг другу про мужика и узнали, что мужик их обманул. Поп сгоряча схватил шапку, что с говном лежала, надел на голову и побежал по деревне искать мужика, а говно из шапки так и плывёт по роже: весь обгадился. Подбежал к одной избе и спрашивает хозяина:
— Не видал ли Какофья?
— Вижу, батюшка, каков ты! Хорош!
Кого ни спросит, все ему одно отвечают.
— Какие дураки! — говорит поп. — Им одно толкуешь, а они тебе другое!
Бегал, бегал, всю деревню обегал, а толку не добрался.
— Ну, — думает, — что с воза упало — то пропало!
Воротился домой, снял шапку, а попадья как посмотрела на него, сейчас завопила:
— Ах, батька, вить у тебя оспа на голове выходит!
— Что ты врёшь! — сказал поп; пощупал свою голову и всю руку в говне вымазал. Тем сказка и кончилась.
В некотором царстве, в некотором государстве жил богатый мужик, у него был сын по имени Иван.
— Что ты, сынок, ничём не займёшься? — говорит ему отец.
— Ещё поспею! Дай-ка мне сто рублей денег, да благослови на промысел.
Дал ему отец сто рублей денег. Пошел Иван в город. Идёт мимо господского двора и увидал в саду барыню: очень из себя хороша! Остановился и смотрит, сквозь решетку.
— Что ты, молодец, стоишь? — спросила барыня,
— На тебя, барыня, засмотрелся! Уж больно ты хороша! Коли б ты мне показала свои ноги по щиколотки, — отдал бы тебе сто рублей!
— Отчего не показать! На, смотри, — сказала барыня и приподняла своё платье. Отдал он ей сто рублей и воротился домой.
— Ну, сынок,- спрашивает отец, — каким товаром занялся? Что сделал на сто рублей?
— Купил место, да лесу для лавки. Дай ещё двести рублей, надо заплатить плотникам за работу.
Отец дал ему денег, а сын опять пришёл и стоит у того же сада. Барыня увидала и спрашивает:
— Зачем, молодец, опять пришёл?
— Пусти меня, барыня в сад, да покажи свои коленки, отдам тебе двести рублей.
Она пустила его в сад, приподняла подол и показала свои коленки. Парень ей отдал деньги, поклонился и воротился домой.
— Что, сынок, устроился?
— Устроился, батюшка, дай мне триста рублей, я товару накуплю.
Отец дал ему триста рублей. А сын сейчас отправился к барынину саду. Стоит и глядит сквозь решетку. А отец думает: «Дай-ка схожу, посмотрю на его торговлю».
— Не во гнев тебе, барыня, сказать, позволь поводить мне хуем по твоей пизде, я за то дам тебе триста рублей.
— Пожалуй. — Пустила его в сад, взяла деньги и легла на траву; а парень скинул портки и стал её хуем по губам поваживать и так раззадорил, что барыня сама просит:
— Ткни в срединку! Пожалуйста, ткни!
А парень не хочет:
— Я просил только по губам поводить.
— Я отдам тебе назад все твои деньги, — говорит барыня.
— Не надо!
А сам все знай поваживает по губам-то.
— Я у тебя шестьсот взяла, а отдам тысячу двести, только ткни в срединку!
Отец глядел-глядел, не вытерпел и закричал из-за решётки:
— Бери, сынок, копейка на копейку хороший барыш!
Барыня услыхала, да как вырвется и убежала. Остался парень без копейки и заругался на отца:
Была-жила молодая барыня, много перебывало у неё лакеев, и все казались ей похабными, и она прогоняла их от себя. Вот один молодец и сказал:
— Дай-ка я пойду к ней наймусь!
Пришёл наниматься.
— Смотри, голубчик! — говорит барыня, — я не пожалею денег, только с тем условием, чтобы ты не говорил ничего, похабного!
— Как можно говорить похабное!
В одно время поехала барыня в свою вотчину, стала подъезжать к деревне, смотрит: ходит стадо свиней, и один боров взлез на свинью, и так его с той работы припирало, что изо рта пена клубом валит.
Барыня и спрашивает лакея:
— Послушай!
— Чего изволите, сударыня?
— Что это такое?
Лакей был не промах.
— А это, — говорит, — вот что: под низом, должно быть, какая-нибудь родня — сестра или тётка, а наверху-то брат или племянник; он крепко нездоров, вот она и тащит его домой на себе.
— Да-да, это точно так! — сказала барыня и засмеялась.
Ехали-ехали, ходит другое стадо, и один бык взлез на корову.
— Ну, а это что такое? — спросила барыня.
— А это вот что: у коровы-то сила плохая и прокормиться не сможет, кругом себя корм объела и траву общипала, вот бык попихивает её на свежую травку.
Барыня опять засмеялась:
— Это точно так!
Ехали-ехали, ходит табун лошадей, и один жеребец взлез на кобылу.
— А это что такое?
— А вон, сударыня, изволите видеть, вон за лесом-то дым, должно быть, горит что-нибудь, так жеребец и взлез на кобылу пожар поглядеть.
— Да-да, это правда! — сказала барыня, а сама-то смеётся, так и заливается.
Опять ехали-ехали и приехали к реке. Барыня и вздумала купаться, велела остановиться и начала раздеваться, да и полезла в воду. А лакей стоит да смотрит.
— Если хочешь со мною купаться — раздевайся скорее!
Лакей разделся и полез купаться. Она увидала у него тот струмент, которым делают живых людей, затряслась от радости и стала спрашивать:
— Посмотри, что это у меня?
А сама на дыру показывает.
— Это колодезь, — говорит лакей.
— Да, это правда! А у тебя это что такое висит?
— Это конь называется.
— А что, он у тебя пьёт?
— Пьёт, сударыня; нельзя ли попоить в вашем колодезе?
— Ну, пусти его; да чтоб он сверху напился, а глубоко его не пускай!
Лакей пустил своего коня к барыне и стал её раззадоривать. Стало её разбирать, стала она приказывать:
— Пущай его дальше, пущай его дальше, чтоб хорошенько напился!
Вот тут-то он натешился: насилу оба из воды вылезли.
Как будто ТНН пасты навернул Жил-был купец, старый хрыч, женился на молоденькой бабёнке, а у него много было приказчиков. Старшего из приказчиков звали Потапом, детина он был видный, зачал к хозяйке подбираться, шутить с нею всякие шуточки, так у них дело и сладилось. Стали люди примечать, стали купцу сказывать. Вот купец и говорит своей жене: — Послушай, душенька, что люди-то говорят. Будто ты с приказчиком Потапом живешь. — Что ты, Бог с тобой, соглашусь ли я! Не верь людям, верь своим глазам! — Говорят, что он к тебе давно подбирался! Нельзя ли как-нибудь испытать его? — Ну что же, — говорит жена, — послушай меня. Нарядись в моё платье и пойди к нему в сад — знаешь, где он спит, да потихонечку шёпотом и скажи: я-де к тебе от мужа пришла! Вот и посмотришь тогда, каков он есть. — Ладно, — сказал купец. А купчиха улучила время и научила приказчика: как придёт муж, хорошенько его поколотить, чтобы он, подлец, долго помнил! Дождался купец ночи, нарядился в женино платье с ног до головы и пошел в сад к приказчику. — Кто это? — спрашивает приказчик. Купец отвечает шёпотом: — Я, душенька! — Зачем? — От мужа ушла да к тебе пришла. — Ах ты, подлая! И то про меня говорят, что я к тебе хожу! А ты, блядь, хочешь, чтоб я совсем опостылел хозяину! И давай колотить купца по шее, по спине да в поволочку: — Не ходи, мерзавка! Не срами меня. Я ни за что не соглашусь на такие пакости! Кое-как купец вырвался, прибежал к жене и говорит: — Нет, милая, теперь никому в свете не поверю, что ты живешь с приказчиком. Как принялся он меня ругать, срамить да бить — насилу ушёл! — Вот видишь, а ты всякому веришь! — сказала купчиха и с того времени стала жить с приказчиком без всякого страха.
Была свадьба у богатого мужика: женил он сына; и было у него пированье великое. Обвенчали жениха с невестой и спать уложили, а наутро подняли, поздравили с законным браком, потом накрыли молодых белою простынёю и стали решетить (то есть дарить молодых дарами), всякий кладёт денег сколько может! Вот все отрешетили; остался один солдат. Старик видит, что он лежит с похмелья и говорит:
— Что ж, служивый, встань да порешети молодых-то!
Солдат встал.
— Решетить так решетить! — говорит, и идёт без портков, как спал, берётся за решето, и прямо поднял простыню и давай решетить молодую через жопу.
— Служивый! — кричит свекор. — Ты не так решетишь!
А молодая:
— Ничего, батюшка! Пускай хоть так порешетит!
Отвалял её солдат и полез на лавку. Вот свёкру досадно стало, и говорит он девкам:
— Спойте-ка солдату страмную песню!
Девки запели:
— Ах ты, солдат! По белу свету волочился, а решетить не научился!
Пошёл парень на работу, увидел на дороге кабак и заехал ночевать. А тот кабак держал жид; и была у него жена.
Вот стемнело и полегли они спать на полу. Показалось жидовке жарко, она спросонок раскидалась и посбросила с себя всё: лежит с открытой пиздой. Взяла мужика охота; он не думал долго, влез на неё и давай валять. Жидовка думает себе, что это муж её качает, говорит:
— Волько, волько!
А парень отвечает:
— Какого ты черта волькаешь? Жид проснётся!
Жидовка схватила его за голову, пощупала — а пейсиков нет!
— Ай вей, волько?
— И так потихонько! — сказал парень, отработал и слез долой.
Аноны, зацените какую лютую годноту нашел:
https://ru.wikisource.org/wiki/%D0%A0%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5_%D0%B7%D0%B0%D0%B2%D0%B5%D1%82%D0%BD%D1%8B%D0%B5_%D1%81%D0%BA%D0%B0%D0%B7%D0%BA%D0%B8_%28%D0%90%D1%84%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D1%81%D1%8C%D0%B5%D0%B2%29
Вкратце - книга написана Александром Николаевичем Афанасьевым, выдающимся собирателем русского фольклора 19 века. Прочитал пока что пару сказок, но уже проигрываю как сумасшедший, это натуральные истории уровня /b/ или даже анекдоты уровня /b/. Уникальные речевые обороты, ситуационизм, все на высшем уровне. В качестве примера - пикрелейтед. Буду вбрасывать сюда самую годноту, на которую наткнусь, ищите и вбрасывайте тоже!