24 декабря Архивач восстановлен после серьёзной аварии. К сожалению, значительная часть сохранённых изображений и видео была потеряна. Подробности случившегося. Мы призываем всех неравнодушных помочь нам с восстановлением утраченного контента!
Жили муж да жена. Вот, бывало, как подаст жена мужу обедать, он и начнет её колотить, а сам ещё и приговаривает:
— Мой жопу, мой жопу!
Вот она и начнёт мыть жопу, трёт её и песком, и рогожею, так что кровь пойдёт, — а только что подаст мужу обедать, он начнет её колотить и опять приговаривает:
— Мой жопу, мой жопу!
Вот она и говорит своей тетке:
— Что это, тётушка, когда я подаю мужу обедать, он всегда меня бьет и приговаривает: «Мой жопу, мой жопу!» Кажись, я и так мою, даже до крови растираю!
— Эх ты, дура, дура! Ты мой-та жопу, да не свою, а у чашки.
Как стала мыть жопу у чашки, так и перестал её бить муж.
Старец ушёл, а мужики посеяли рожь, заборонили и уехали домой.
Как стала весна, да пошли дожди — у первого мужика взошла рожь и густая, и большая, а у другого мужика взошли всё хуи красноголовые, так-таки всю десятину и заняли: и ногой ступить негде, всё хуи! Приехали мужики посмотреть, каково их рожь взошла; у одного дух не нарадуется, глядя на свою полосу, а у другого так сердце и замирает:
— Что, — думает, — буду я теперича делать с эдакими чертями?
Дождались мужики — вот и жнитво пришло, выехали в поле: один начал рожь жать, а другой смотрит — у него на полосе поросли хуи аршина в полтора. Стоят себе красноголовые, словно мак цветёт. Вот мужик поглазел, поглазел, покачал головой и поехал назад домой; а приехавши, собрал ножи, наточил повострее, взял с собой ниток и бумаги, и опять воротился на свою десятину, и начал хуи срезывать. Срежет пару, обвернёт в бумагу, завяжет хорошенько ниткою и положит в телегу. Посрезывал всё и повёз в город продавать.
— Дай-ка, — думает, — повезу, не продам ли какой дуре хошь одну парочку!
Везёт по улице и кричит во всё горло:
— Не надо ли кому хуёв, хуёв, хуёв! У меня славные продажные хуи, хуи, хуи!
Услыхала одна барыня, посылает горничную девушку:
— Поди, поскорее спроси, что продаёт этот мужик?
Девка выбежала:
— Послушай, мужичок! Что ты продаёшь?
— Хуи, сударыня!
Приходит она назад в горницу и стыдится барыне сказать:
— Сказывай же, дура! — говорит барыня, — не стыдись! Ну, что он продаёт?
— Да вот что, сударыня, он, подлец, хуи продаёт!
— Эка дура! Беги скорей, догони да поторгуй, что он с меня за пару возьмёт?
Девка воротила мужика и спрашивает:
— Что парочка стоит?
— Да без торгу сто рублей.
Как только сказала девка про то барыне, она сейчас же вынула сто рублей.
— На, — говорит, — поди, да смотри, выбери, какие получше, подлиннее да потолще.
Приносит девка мужику деньги и упрашивает:
— Только, пожалуйста, мужичок, дай каких получше.
— Они у меня все хороши уродились!
Взяла горничная пару добрых хуёв, приносит и подаёт барыне; та посмотрела и показались ей оченно. Суёт себе куда надыть, а они не лезут.
— Что же тебе мужик сказал, — спрашивает она у девушки, — как командовать ими, чтобы действовали?
— Ничего не сказал, сударыня.
— Эка ты дура! Поди сейчас спроси.
Побежала опять к мужику:
— Послушай, мужичок, скажи, как твоим товаром командовать, чтоб мог действовать?
А мужик говорит:
— Коли дашь ещё сто рублей, так скажу!
Горничная скорее к барыне:
— Так и так, даром не сказывает, сударыня, а просит ещё сто рублей.
— Такую штуку и за двести рублей купить — не дорого!
Взял мужик новую сотню и говорит:
— Коли барыня захочет, пускай только скажет: «Но-но!»
Барыня сейчас легла на кровать, заворотила свой подол и командует: «Но-но!» Как пристали к ней оба хуя, да как зачали её нажаривать, барыня уж и сама не рада, а вытащить их не может. Как от беды избавиться? Посылает она горничную:
— Поди, догоняй этого сукина сына, да спроси у него, что надо сказать, чтоб они отстали!
Бросилась девка со всех ног:
— Скажи, мужичок! Что нужно сказать, чтобы хуи от барыни отстали? А то они барыню совсем замучили!
А мужик:
— Коли даст ещё сто рублей, так скажу!
Прибегает девка домой, а барыня еле жива на кровати лежит.
— Возьми, — говорит, — в комоде последние сто рублей, да неси подлецу поскорей! А то смерть моя приходит!
Взял мужик и третью сотню и говорит:
— Пускай скажет только: «Тпрру» — и они сейчас отстанут.
Прибежала горничная и видит — барыня уж совсем без памяти и язык высунула, — вот она сама крикнула на них:
— Тпрру!
Оба хуя сейчас выскочили. Полегчало барыне; встала она с кровати, взяла и припрятала хуи, и стала жить в своё удовольствие. Как только захочется, сейчас достанет их, скомандует, и хуи станут её отрабатывать, пока не закричит барыня:
— Тпрру!
В одно время случилось барыне поехать в гости в иную деревню, и позабыла она взять эти хуи с собой. Побыла в гостях до вечера и стало ей скучно: собирается домой. Тут зачали её упрашивать, чтоб осталась переночевать.
— Никак невозможно, — говорит барыня, — я позабыла дома одну секретную штуку, без которой мне не заснуть!
— Да коли хотите, — отвечают ей хозяева, — мы пошлём за нею хорошего, надёжного человека, чтоб привёз её в целости.
Барыня согласилась. Сейчас нарядили лакея, чтоб оседлал доброго коня, ехал в барынин дом и привёз такую-то вещь.
— Спроси, — сказывает барыня, — у моей горничной, уж она знает, где эта штука спрятана.
Вот лакей приехал, горничная вынесла ему два хуя, оба завёрнуты в бумагу, и отдала. Лакей положил их в задний карман, сел верхом и поехал назад. Пришлось ему по дороге выезжать на гору, а лошадь была ленивая, и только что он начал понукать её: «Но-но» — как они вдруг выскочили оба и ну его зажаривать в жопу, холуй ажно испугался!
— Что за чудо такое?! Откуда они, проклятые, взялись?
Пришло холую хоть до слёз, не знает, как и быть! Да стала лошадь с горы спускаться прытко, так он закричал на неё:
— Тпру! — хуи сейчас из жопы и повыскакивали вон.
Вот он подобрал их, завернул в бумагу, привёз и подаёт барыне.
— Что, благополучно? — спрашивает барыня.
— Да ну их к чёрту, — говорит холуй, — коли б на дороге да не гора, они заебли б меня до двора!
Жила-была старуха, у ней была дочь — большая неряха. За что ни возьмётся; всё у ней из рук валится. Пришло время — нашёлся дурак, сосватал её и взял за себя замуж. Пожил с нею год и больше и прижил сына. Пришла один раз она к матери в гости. Эта ну её угощать да потчевать. А дочь ест да сказывает:
— Ах, матушка! Какой у тебя хлеб скусной, настоящий ситной, а у меня такой, что и проглотить не хочется — настоящий кирпич.
— Послушай, дочка! — говорит старуха, — ты верно нехорошо месишь квашню, оттого у тебя и хлеб не скусен. А ты попробуй квашню вымесить так, чтобы у тебя жопа была мокра! Так и дело будет ладно.
Пришла дочь домой, растворила квашню и начала месить. Помесит-помесит, да подымет подол и пощупает — мокра ли жопа. Часа два так месила, всю жопу выпачкала, а узнать не может, мокрая ли у ней или нет? Вот она подняла подол, встала раком и говорит сынишке:
— Подь сюды, посмотри, не видать ли, мокра ли моя жопа или нет?
Мальчик посмотрел и говорит:
— Эге, матушка! У тебя две дырки вместе, да обе в тесте!.
Тут она полно месить квашню и спекла с того теста хлебы такие скусные, что, если б знали, как она месила, — никто б и в рот не взял.
Был мужик, у него была свинья, и привела она двенадцать поросят; запер он её в хлев, а хлев-то был сплетен из хворосту. Вот на другой день пошёл мужик посмотреть поросят, сосчитал — одного нету.
— Кто ворует поросят?
Вот и пошёл старик ночевать в хлев, сел и дожидается, что будет. Прибежал из лесу волк да прямо к хлеву, повернулся к двери жопою, натиснул и просунул в дыру свой хвост, и ну хвостом-то шаркать по хлеву. Почуяли поросята шорох и пошли от свиньи к дверям нюхать около хвоста. Тут волк вытащил хвост, поворотился передом, просунул свою морду, схватил поросенка и драла в лес. Дождался мужик другого вечера, пошел опять в хлев и уселся возле самых дверей. Стало темно, прибежал волк и только засунул свой хвост и начал шаркать им по сторонам, мужик как схватит обеими руками за волчий хвост, упёрся в дверь ногами и во весь голос закричал:
— Тю-тю-тю.
Волк рвался, рвался и зачал срать, и потуда жилился, пока хвост оторвал. Бежит, а сам кровью дрищет; шагов двадцать отбежал, упал и издох. Мужик снял с него кожу и продал на торгу.
Пришла весна, разыгралась у зайца кровь. Хоть он силой и плох, да бегать резов и ухватка у него молодецкая. Пошёл он по лесу и вздумал зайтить к лисе.
Подходит к лисицыной избушке, а лиса на ту пору сидела на печке, а детки её под окошком. Увидала она зайца и приказывает лисиняткам:
— Ну, детки! Коли подойдёт косой да станет спрашивать, скажите, что меня дома нету. Ишь его чёрт несёт! Я давно на него, подлеца, сердита; авось теперь как-нибудь его поймаю.
А сама притаилась. Заяц подошёл и постучался.
— Кто там? — спрашивают лисинятки.
— Я, — говорит заяц. — Здраствуйте, милыя лисинятки! Дома ли ваша матка?
— Её дома нету!
— Жалко! Было еть — да дома нет! — сказал косой и побежал в рощу.
Лиса услыхала и говорит:
— Ах он сукин сын, косой черт! Охаверник едакой! Погоди же, я ему задам зорю!
Слезла с печи и стала за дверью караулить, не придёт ли опять заяц.
Глядь — а заяц опять пришёл по старому следу и спрашивает лисинят:
— Здраствуйте, лисинятки! Дома ли ваша матка?
— Её дома нету!
— Жаль, — сказал заяц, — я бы ей напырял по-своему!
Вдруг лиса как выскочит:
— Здраствуй, голубчик!
Зайцу уж не до ёбли, со всех ног пустился бежать, ажно дух в ноздрях захватывает, а из жопы орехи сыплются. А лиса за ним.
— Нет, косой черт, не уйдёшь!
Вот-вот нагонет! Заяц прыгнул и проскочил меж двух берёз, которыя плотно срослись вместе. И лиса тем же следом хотела проскочить, да и завязла: ни туда, ни сюда! Билась-билась, а вылезть не сможет.
Косой оглянулся, видит — дело хорошее, забежал с заду и ну лису еть, а сам приговаривает:
— Вот как по-нашему! Вот как по-нашему!
Отработал её и побежал на дорогу; а тут недалечко была угольная яма — мужик уголья жёг. Заяц поскорей к яме, вывалялся весь в пыли да в саже и сделался настоящий чернец.
Вышел на дорогу, повесил уши и сидит. Тем временем лиса кое-как выбралась на волю и побежала искать зайца; увидала его и приняла за монаха.
— Здравствуй, — говорит, — святый отче! Не видал ли ты где косого зайца?
— Которого? Что тебя давече ёб?
Лиса вспыхнула со стыда и побежала домой:
— Ах он подлец! Уж успел по всем монастырям расславить!
Жил-был барин, а у него была жена и молода, и собой хороша. Случилось этому барину куда-то уехать далеко; он и боится, как бы жена его не стала с кем блядовать, и говорит:
— Послушай, милая! Теперь я уезжаю надолго от тебя, так ты никаких господ не принимай к себе, чтоб они тебя не смутили, а лучше вот что: кто бы тебе и что бы тебе ни сказывал — отвечай всё: «Нет!» да «Нет!»
Уехал муж, а барыня пошла гулять в сад. Ходит себе по саду, а мимо на ту пору проезжал офицер. Увидал барыню такую славную и стал её спрашивать:
— Скажите, пожалуйста, какая это деревня?
Она ему отвечает:
— Нет!
«Что бы это значило, — думает офицер, — о чём её ни спросишь, она всё: нет да нет!» Только офицер не будь промах:
— Ежели, — говорит, — я слезу с лошади да привяжу её к забору — ничего за это не будет?
А барыня:
— Нет!
— А если взойду к вам в сад, вы не рассердитесь?
— Нет!
Он вошёл в сад.
— А если я с вами стану гулять, вы не прогневаетесь?
— Нет!
Он пошёл рядом с нею.
— А если возьму вас за ручку — не будет вам досадно?
— Нет!
Он взял её за руку.
— А если поведу вас в беседку — и это ничего?
— Нет!
Он привел её в беседку.
— А если я вас положу и сам с вами лягу — вы не станете противиться?
— Нет!
Офицер положил её и говорит:
— А если я вам заворочу подол, вы конечно, не будуте сердиться?
— Нет!
Он заворотил ей подол, поднял ноги покруче и спрашивает:
— А если я вас да стану еть — вам не будет неприятно?
— Нет!
Тут он отработал её прядком, слез с неё, полежал да опять спрашивает:
— Вы теперь довольны?
— Нет!
— Ну, когда нет, надо ещё еть. — Отзудил ещё раз и спрашивает:
— А теперь довольны?
— Нет!
Он плюнул и уехал. А барыня встала и пошла в хоромы. Вот воротился домой барин и говорит жене:
— Ну что, всё ли у тебя благополучно?
— Нет!
— Да что же? Не поёб ли тебя кто?
— Нет!
Что ни спросит, она всё: нет да нет; барин и сам не рад, что научил её.
Жил мужик да баба, у них был сын-дурак. Задумал он, как бы жениться да поспать с женою, и то и дело пристаёт к отцу:
— Жени меня, батюшка!
Отец и говорит ему:
— Погоди, сынок! Ещё рано тебя женить: хуй твой не достаёт еще до жопы; когда достанет до жопы — в ту пору тебя и женю.
Вот сын схватился руками за хуй, натянул его как можно крепче, посмотрел — и точно правда, не достаёт немного до жопы.
— Да, — говорит, — и то рано мне жениться, хуй ещё маленькой, до жопы не хватает! Надо повременить годик-другой.
Время идёт себе да идёт, а дураку только и работы, что вытягивает хуй. И вот-таки добился он толку, стал хуй его доставать не только до жопы — и через хватает, и говорит отцу:
— Ну, батюшка! Теперича пора меня женить: хуй мой через жопу хватает! Не стыдно будет и с женою спать; сам её удовольствую, не пущу в чужие люди!
Отец подумал себе: «Какого ожидать от дурака толку!» И сказал ему:
— Ну, сынок! Когда хуй у тебя такой большой вырос, что через жопу хватает, то и женить тебя не для чего; живи холостой. Сиди дома, да своим хуем еби себя в жопу!
Жил-был мужик, у него была жена, дочь да два сына — ещё малые ребята. Раз пошла мать с детьми в баню, посбирала чёрное белье и начала стирать его, стоя над корытом, а к мальчикам-то повернулась жопою . Вот они смотрят да смеются:
— Эх, Андрюшка! Посмотри-ка, ведь у матушки две пизды.
— Что ты врёшь! Это одна, да только раздвоилась.
— Ах вы, сопливые черти! — закричала на них мать. — Вишь, что выдумали!
Пришла баба в избу, легла с дочкою на печь, и стали меж собой разговаривать.
— Ну, дочка, — сказывает мать, — скоро тебя замуж пора сдавать, будешь с мужем жить, а не с нами...
— Коли так, я и замуж не хочу!
— Что ты, что ты, глупая. Да чего тебе бояться? Добрые девки ещё тому радуются.
— Да чего радоваться-то?
— Как чего? Переспишь с мужем первую ночь, променяешь тады и отца с матерью на него, понравится тебе слаще меду и сахару.
— Отчего же, матушка, так сладко и где у них эта сладость?
— Ах ты, какая глупая! Вить ты ходила маленькою с отцом в баню-то?
— Ходила, — говорит дочь.
— Ну, видела ты у отца на конце зарубку?
— Видела, матушка.
— Вот это и есть самая сласть.
А дочь говорит:
— Коли бы эдак зарубить зарубок пять, тады б ещё слаще было!
Отец лежал, лежал на полатях, слушал, слушал, не утерпел и закричал:
— Ах вы, разбойницы! Хуй вам в горло! Про что говорят! Мне для вашей сласти не разрубить своего хуя на мелкие части.
Вот тут девушка гадала да гадала: одного-то хуя мало, а два не влезут; лучше их вместе свить да оба вбить.
— Уж не говори! Такого страха набралась: пришёл ко мне какой-то лысый и стал за мной гоняться, уж я прыгала, прыгала, и туда-то и сюда-то, а он всё за мной, да потом как плюнет в меня и ушёл!
— Что ж, кумушка, и ко мне двое стучались, да я притаилась, они постучали себе, постучали, да с тем и прочь пошли.
У мужика на дворе сидела куча воробьёв. Один воробей начал перед своими товарищами похваляться:
— Полюбила, — говорит, — меня сивая кобыла, часто на меня посматривает. Хотите ли, отделаю её при всём нашем честном собрании?
— Посмотрим, — говорят товарищи.
Вот воробей подлетел к кобыле и говорит:
— Здравствуй, милая кобылушка!
— Здравствуй, певец! Какую нужду имеешь?
— А какую нужду — хочу попросить у тебя...
Кобыла говорит:
— Это дело хорошее; по нашему деревенскому обычаю, когда парень начинает любить двушку, он в ту пору покупает ей гостинцы: орехи и пряники. А ты меня чем дарить будешь?
— Скажи только, чего хочешь?
— А вот: натаскай-ка мне по одному зерну четверик овса, тогда и любовь у нас начнётся.
Воробей изо всех сил стал хлопотать, долго трудился и натаскал-таки наконец целый четверик овса. Прилетел и говорит:
— Ну, милая кобылушка! Овёс готов!
А у самого сердце не терпит — и рад, и до смерти боится.
— Хорошо, — отвечала кобыла, — откладывать дела нечего, веть истома пуще смерти, да и мне век честною не проходить. По крайней мере, от молодца потерпеть не стыдно! Приноси овёс, да созывай своих товарищей — быль молодцу не укора! А сам садись на мой хвост подле самой жопы да дожидайся, пока я хвост подыму.
Стала кобыла кушать овёс, а воробей сидит на хвосте, товарищи его смотрят, что такое будет. Кобыла ела, ела да и забздела, подняла хвост, а воробей вдруг и вспорхнул в зад. Кобыла прижала его хвостом. Тут ему плохо пришлось, хоть помирай! Вот она ела, ела да как запердела. Воробей оттуда и выскочил, и стал он похваляться перед товарищами:
— Вот как! Небось от нашего брата и кобыла не стерпела, ажно запердела.
Мужик прогнал из дома блудливого кота в лес. А в этом лесу жила-была лиса, да такая блядь! Всё валялась с волками да медведями. Повстречала она кота, разговорились о том, о сём. Лиса и говорит:
— Ты, Котофей Иванович, холост, а я незамужняя жена! Возьми меня за себя.
Кот согласился. Пошёл у них пир и веселье, после пира надо коту по обряду иметь с лисицею грех. Кот взлез на лису, не столько ебёт, сколько когтями дерет, а сам ещё кричит:
— Мало, мало, мало!
— Вот ещё какой! — сказала лисица, — ему всё мало!
В некотором царстве, в некотором государстве жил богатый мужик, у него был сын по имени Иван.
— Что ты, сынок, ничём не займёшься? — говорит ему отец.
— Ещё поспею! Дай-ка мне сто рублей денег, да благослови на промысел.
Дал ему отец сто рублей денег. Пошел Иван в город. Идёт мимо господского двора и увидал в саду барыню: очень из себя хороша! Остановился и смотрит, сквозь решетку.
— Что ты, молодец, стоишь? — спросила барыня,
— На тебя, барыня, засмотрелся! Уж больно ты хороша! Коли б ты мне показала свои ноги по щиколотки, — отдал бы тебе сто рублей!
— Отчего не показать! На, смотри, — сказала барыня и приподняла своё платье. Отдал он ей сто рублей и воротился домой.
— Ну, сынок,- спрашивает отец, — каким товаром занялся? Что сделал на сто рублей?
— Купил место, да лесу для лавки. Дай ещё двести рублей, надо заплатить плотникам за работу.
Отец дал ему денег, а сын опять пришёл и стоит у того же сада. Барыня увидала и спрашивает:
— Зачем, молодец, опять пришёл?
— Пусти меня, барыня в сад, да покажи свои коленки, отдам тебе двести рублей.
Она пустила его в сад, приподняла подол и показала свои коленки. Парень ей отдал деньги, поклонился и воротился домой.
— Что, сынок, устроился?
— Устроился, батюшка, дай мне триста рублей, я товару накуплю.
Отец дал ему триста рублей. А сын сейчас отправился к барынину саду. Стоит и глядит сквозь решетку. А отец думает: «Дай-ка схожу, посмотрю на его торговлю».
— Не во гнев тебе, барыня, сказать, позволь поводить мне хуем по твоей пизде, я за то дам тебе триста рублей.
— Пожалуй. — Пустила его в сад, взяла деньги и легла на траву; а парень скинул портки и стал её хуем по губам поваживать и так раззадорил, что барыня сама просит:
— Ткни в срединку! Пожалуйста, ткни!
А парень не хочет:
— Я просил только по губам поводить.
— Я отдам тебе назад все твои деньги, — говорит барыня.
— Не надо!
А сам все знай поваживает по губам-то.
— Я у тебя шестьсот взяла, а отдам тысячу двести, только ткни в срединку!
Отец глядел-глядел, не вытерпел и закричал из-за решётки:
— Бери, сынок, копейка на копейку хороший барыш!
Барыня услыхала, да как вырвется и убежала. Остался парень без копейки и заругался на отца:
В некотором царстве жил-был дворянин, у него была дочь-красавица. Пошла она как-то погулять, а лакей идет за ней позади да думает:
— Эка ловкая штука! Ничего б, кажись, не желал на свете, только б отработать ее хоть один разок, тогда б и помирать не страшно было!
Думал, думал, не вытерпел и сказал потихоньку:
— Ах, прекрасная барышня, шаркнул бы тебя хоть по-собачьи!
Барышня услыхала эти слова, и как воротилась домой, дождалась ночи и позвала к себе лакея.
— Признавайся, мерзавец, — говорит ему, — что ты говорил, как я гулять ходила?
— Виноват, сударыня! Так-то и так-то говорил.
— Ну, коли хотел, так и делай сейчас по-собачьи, не то всё папеньке расскажу…
Вот барышня заворотила подол, стала посреди горницы раком и говорит лакею:
— Нагибайся да нюхай, как собаки делают!
Холуй нагнулся и понюхал.
— Ну, теперича языком лизни, как собаки лижут!
Лакей лизнул раз, и два, и три раза.
— Ну, теперь бегай вокруг меня!
Начал он кругом барышни бегать: обежал разов десяток, да опять пришлось нюхать и лизать её языком. Что делать? Морщится, да нюхает, плюет, да лижет!
— Ну, теперича на первый раз будет, — сказала барышня, — ступай ложись себе спать, а завтра вечером опять приходи.
На другой день вечером опять барышня позвала к себе лакея:
— Что ж ты, мерзавец, сам не идёшь? Не всякий же день за тобой посылать; сам знай свое дело!
Сейчас заворотила свой подол и стала раком, а лакей стал ей под жопой нюхать и языком в пизде лизать: обежит кругом её разов десять да опять понюхает да полижет. Эдак долгое время угощала его барышня, да потом сжалилась, легла на постель, заворотила подол спереди, дала ему разок поеть и простила всю вину. Лакей отработал да и думает:
Жили-были два купца, оба женатые, и жили они промеж себя дружно и любовно. Вот один купец и говорит:
— Послушай, брат! Давай сделаем пробу, чья жена лучше мужа любит.
— Давай. Да как пробу-то сделать?
— А вот как: соберёмся-ка да поедем на Макарьевскую ярмарку, и которая жена пуще станет плакать, та больше и мужа любит.
Вот собрались в путь, стали их провожать жены. Одна плачет, так и разливается, а другая прощается и сама смеется. Поехали купцы на ярмарку, отъехали эдак верст пятьдесят и разговорились между собой. — Ишь как тебя жена любит, — говорит один, — как она плакала на прощанье, а моя стала прощаться, а сама смеяться!
А другой говорит:
— Вот что, брат! Теперя жёны нас проводили, воротимся-ка назад, таким образом, да посмотрим, что наши жёны без нас делают.
— Хорошо!
Воротились к ночи и вошли в город пешие. Подходят наперёд к избе того купца, у которого жена на прощанье горько плакала. Смотрят в окошко. Она сидит с любовником и гуляет. Любовник наливает стакан водки, сам выпивает и ей подносит:
— На, милая, выпей!
Она выпила и говорит:
— Друг ты мой любезный! Теперь я твоя.
— Вот какие пустяки: вся моя! Что-нибудь есть и мужнино!
Она оборотилась к нему задом и говорит:
— Вот ему, блядскому сыну, — одна жопа!
Потом пошли купцы к той жене, которая не плакала, а смеялась. Пришли под окошко и смотрят: перед иконами горит лампадка, а она стоит на коленях, усердно молится да приговаривает:
— Подаждь, Господи, моему сожителю в пути всякого возвращения!
— Ну вот, — говорит один купец другому, — теперь поедем торговать.
Поехали на ярмарку и торговали очень хорошо: такая задача в торговле была, какой никогда не бывало! Пора уж домой. Стали собираться и вздумали купить своим жёнам по гостинцу. Один купец, у которого жена Богу молилась, купил ей славной парчи на шубку, а другой купил жене парчи только на её зад:
— Ведь моя одна жопа! Так только мне пол-аршина и надобно — я свою жопу не хочу паскудить!
Приехали и отдали женам гостинцы.
— Что же ты купил эдакой лоскут? — говорит жена с сердцем.
— А ты вспомни, блядь, как сидела ты с любовником и говорила, что моя только жопа, ну я свою часть и снарядил. Нашей парчу на него да и носи.
Жили-были два купца, оба женатые, и жили они промеж себя дружно и любовно. Вот один купец и говорит:
— Послушай, брат! Давай сделаем пробу, чья жена лучше мужа любит.
— Давай. Да как пробу-то сделать?
— А вот как: соберёмся-ка да поедем на Макарьевскую ярмарку, и которая жена пуще станет плакать, та больше и мужа любит.
Вот собрались в путь, стали их провожать жены. Одна плачет, так и разливается, а другая прощается и сама смеется. Поехали купцы на ярмарку, отъехали эдак верст пятьдесят и разговорились между собой. — Ишь как тебя жена любит, — говорит один, — как она плакала на прощанье, а моя стала прощаться, а сама смеяться!
А другой говорит:
— Вот что, брат! Теперя жёны нас проводили, воротимся-ка назад, таким образом, да посмотрим, что наши жёны без нас делают.
— Хорошо!
Воротились к ночи и вошли в город пешие. Подходят наперёд к избе того купца, у которого жена на прощанье горько плакала. Смотрят в окошко. Она сидит с любовником и гуляет. Любовник наливает стакан водки, сам выпивает и ей подносит:
— На, милая, выпей!
Она выпила и говорит:
— Друг ты мой любезный! Теперь я твоя.
— Вот какие пустяки: вся моя! Что-нибудь есть и мужнино!
Она оборотилась к нему задом и говорит:
— Вот ему, блядскому сыну, — одна жопа!
Потом пошли купцы к той жене, которая не плакала, а смеялась. Пришли под окошко и смотрят: перед иконами горит лампадка, а она стоит на коленях, усердно молится да приговаривает:
— Подаждь, Господи, моему сожителю в пути всякого возвращения!
— Ну вот, — говорит один купец другому, — теперь поедем торговать.
Поехали на ярмарку и торговали очень хорошо: такая задача в торговле была, какой никогда не бывало! Пора уж домой. Стали собираться и вздумали купить своим жёнам по гостинцу. Один купец, у которого жена Богу молилась, купил ей славной парчи на шубку, а другой купил жене парчи только на её зад:
— Ведь моя одна жопа! Так только мне пол-аршина и надобно — я свою жопу не хочу паскудить!
Приехали и отдали женам гостинцы.
— Что же ты купил эдакой лоскут? — говорит жена с сердцем.
— А ты вспомни, блядь, как сидела ты с любовником и говорила, что моя только жопа, ну я свою часть и снарядил. Нашей парчу на него да и носи.
Жили-были мужик да баба и была у них дочь, девка молодая. Пошла она бороновать огород; бороновала, бороновала, только и позвали её в избу блины есть. Она пошла, а лошадь совсем с бороною оставила в огороде:
— Пущай постоит, пока ворочусь.
Только у ихнего соседа был сын — парень глупой. Давно хотелось ему поддеть эту девку, а как, не придумает. Увидал он лошадь с бороною, перелез через изгороду, выпряг коня и завел его в свой огород. Борону хоть и оставил на старом месте, да оглобли-то просунул сквозь изгороду к себе и запряг опять лошадь-то. Девка пришла и далась диву:
— Что бы это такое — борона на одной стороне забора, а лошадь на другой?
И давай бить кнутом свою клячу да приговаривать!
— Какой чёрт тебя занёс! Умела втесаться, умей и вылезать: ну, ну, выноси!
А парень стоит, смотрит да посмеивается.
— Хочешь, — говорит, — помогу, только ты дай мне…
Девка-то была воровата:
— Пожалуй, — говорит, а у неё на примете была старая щучья голова, на огороде валялась, разинувши пасть. Она подняла ту голову, засунула в рукав и говорит:
— Я к тебе не полезу, да и ты сюда-то не лазь, чтоб не увидал кто, а давай-ка лучше сквозь этот тынок. Скорей просовывай кляп, а я уж тебе наставлю.
Парень вздрочил кляп и просунул его сквозь тын, а девка взяла щучью голову, раззявила её и посадила на плешь. Он как дернет — и ссадил хуй до крови. Ухватился за кляп руками и побежал домой, сел в угол и помалкивает.
— Ах, мать её так, — думает про себя, — да как больно пизда-то у неё кусается! Только бы хуй зажил, а то я сроду ни у какой девки просить не стану!
Вот пришла пора: вздумали женить этого парня, сосватали его на соседской девке и женили. Живут они день и другой и третий, живут и неделю, другую и третью. Парень боится и дотронуться до жены. Вот надо ехать к тёще, поехали. Дорогой молодая-то и говорит мужу:
— Послушай-ка, милый Данилушка! Что же ты женился, а дела со мной не имеешь? Коли не сможешь, на что было чужой век заедать даром?
А Данило ей:
— Нет, теперь ты меня не обманешь! У тебя пизда кусается. Мой кляп с тех пор долго болел, насилу зажил.
— Врёшь, — говорит она, — это я в то время пошутила над тобою, а теперь не бойся. На-ка попробуй хоша дорогою, самому полюбится.
Тут его взяла охота, заворотил ей подол и сказал:
— Постой, Варюха, дайка-ся я тебе ноги привяжу, коли станет кусаться, так я смогу выскочить да уйти.
Отвязал он вожжи и скрутил ей голые ляжки. Струмент у него был порядочный, как надавил он Варюху-та, как она закричит благим матом, а лошадь была молодая, испугалась и начала мыкать (сани то сюда, то туда), вывалила парня, а Варюху так с голыми ляжками и примчала на тёщин двор. Тёща смотрит в окно, видит: лошадь-то зятева, и подумала, верно, это он говядины к празднику привез, пошла встречать, а то её дочка.
— Ах, матушка, — кричит, — развяжи-ка поскорей, покедова никто не видал.
Старуха развязала её, расспросила, что и как.
— А муж-то где?
— Да его лошадь вывалила!
Вот вошли в избу, смотрят в окно — идёт Данилка, подошёл к мальчишкам, что в бабки играли, остановился и загляделся. Тёща послала за ним старшую дочь. Та приходит:
— Здравствуй, Данила Иванович!
— Здорово.
— Иди в избу, только тебя и недостаёт!
— А Варвара у вас?
— У нас.
— А кровь у неё унялась?
Та плюнула и ушла от него. Тёща послала за ним сноху, эта ему угодила.
— Пойдём, пойдём, Данилушка, уж кровь давно унялась.
Привела его в избу, а тёща встречает и говорит:
— Добро пожаловать, любезный затюшка!
— А Варвара у вас?
— У нас.
— А кровь у нее унялась?
— Давно унялась.
Вот он вытащил свой кляп, показывает тёще и говорит.
— Вот, матушка, это шило всё в ней было!
— Ну, ну, садись, пора обедать.
Сели и стали пить и есть. Как подали яичницу, дураку и захотелось всю её одному съесть, вот он и придумал, да и ловко же вытащил кляп, ударил по плеши ложкою и сказал:
— Вот это шило всё в Варюхе было! — да и начал мешать своею ложкою яичницу.
Тут делать нечего, полезли все из-за стола вон, а он приел яичницу один, и стал благодарствовать тёще за хлеб за соль.
Жив-був соби казак, у его була жинка и еще був сын Грицько. Грицько ходыв в степу за вивцями. От дид з бабою змовляются:
— Стара! Треба нам Грицька оженить.
— Як женить, так женить! — послали воны за Грицьком.
Приходе наймит да и каже:
— Здоров був, паноче! Батько звилив тобе иты до господив.
Прийшов до дому, устричают його батько и мате:
— Здоров був, сынку! Як соби маешь?
— Слава Богу, тато и мамо! Помаленьку. А чого-це вы мене до дому звалы?
А батько каже:
— Та вже-ж я — старый и мати твоя — стара, так треба тебе оженить.
— Не хочу! Пиду собе у степ.
— Почекай лышинь трохи (погоди ещё немного), мы порадамось (посоветуемся) з добрыми людьми, як воны скажуть.
— Ну, добре!
От добри люди присовитовалы, щоб даты йому борошня (зерно, хлеб) мишкив шесть и послаты на базар, та-й звилить йому, щоб вин не продавав ни евреям, ни купцям, ни старым бабам, а продавав дивчатам и молодыцям и просыв бы з их за борошно ебелки. Прийшов старый до дому та й каже:
— Сынку! Бери пару волив, запрягай у виз и йидь на базар, та вези шесть мишкив борошня; тилко не продавай евреям, купцям и старым бабам, а продавай дивчатам та молодыцям.
От вин узяв пару волив, заприг, наклав на виз борошня и повиз у мисто. Пидъихав к базару, устречае його еврей:
— Здоров був, паноче! Що таке у вас е продажне?
— Ничего нема, бисив еврей!
Подходит купец:
— Що таке, паноче, продаете?
— Ничего нема!
Оце подходе к йому молодыця и пытае:
— Що таке продажне?
Вин каже:
— Борошно.
— А скилько е?
— Шисть мешкив.
— А що просите за його?
— Та дай ебелки!
Вина подывилась на парубка и каже:
— Чи не можно меньше узять?
— Ни, не возьму; як дасы ебелку, так оддам.
— Везы ж за мною.
Вин зараз: «Гей! Гей!» — и прийихав до ней на двир и пытае:
— Куды же мене зносыть?
Вина показала йому, а сама пишла, прыготовыла меду и паляниць, та и говорить:
— Иди сюда, паноче!
Вин прийшов у хату.
— Здоров був, паноче! Сидись та йижь ебелку.
Вин сив и зачав опиздячивать, найився и каже:
— Спасыби за ебелку!
Вна отвичае:
— Богу святому дякуй.
Прийихав до дому, батько и мате пытают:
— А що, сынку, продав борошня?
— Продав.
— А за шо продав?
— За ебелку.
— А що, сынку, гарна ебелка?
— Та така солодка, що и сказать не можно.
— Ну, сынку, женысь, и у твоей жинци буде!
— Колы так, то й женить мене!
— Ну, старая,— говорит батько, — слава Богу! Наш Грицько жениться захотив. Послалы воны сваху к богатому мужику. Прийшла сваха:
— Помогай Бог!
— Здорова була, бабуся! А що ты нам скажешь хорошее? — Та у вас е товар, а у мене е купец.
От и сосватала за Грицька дивчину Гапку. Тутычки выбралы дружку и бояр, созвалы пойизд, пойихалы до церквы и повенчалы, та й началы гулять, веселицця. От вже ж треба молодых в весты спать до коморы. Дружко и каже:
— Ну, гляды-ж, Грицько! Чи знаешь, де ебелка?
А вин:
— Як не знать! — А де?
— Та на столе.
— Та ни, ты шукай — де волосья — там и ебелка.
— Добре.
Положилы йих спаты, а самы пийшлы гуляты. Довго лежав Грицько з Гапкою, и захотилось йому ебелки. Начав вин шукать по кошелям и полкам — нигде нема; а в тий же каморе стояла соха, а вверху на сохи було пидоткнуто кущем волосьив. Вин увидел те полосы и полез на соху, просунув руку и щупае: чи нема там ебелки! Та вже слизты с сохи боицця. Прийшов дружко пидниматы молодых, стучить:
— Добры день, молодый Грицько!
А вин сыдыть на сохе и каже:
— Здоров був!
— А що, Грицько, найшов волосья?
— Найшов.
— И влиз?
— Влиз, то оце лихо — не злизу.
— Валысь набик.
Грицько зваливсь набик, ударивсь об землю и разбив собе голову до крови. Дружко пытае:
— А що, зваливсь?
— Зваливсь.
— А що, до крови?
— Та вже ж, до крови! Отчиняйте ж двери.
Одчинилы. Грицько зараз выскочыв и побиг у степ, к своим вивцям. Бижить биля попова двора, удруг наскочылы на його собаки; вин начав обороняцця, пятывся и влиз у самую церковь, а се было у нидилю (воскресенье). Вин подивився та й каже:
— Ишь, бисови собаки, скилько нагналы сюда людей!
И дывно йому, що людей багацько, а уси мовчат, тилько помаленьку шепчуть да кланяюцця; мабуть воны кого просят, щоб их до дому довив? А дали побачив вин попа в золотий свыти, що ходить меж людей та все кланяецця; от иде вин и до Грицька. Грицько думае:
— Що се таке? Несе вин якусь торбынку и на людей огонь кидае (речь идёт о кадиле).
Поп блыжче, а Грицько йому каже:
— Помало, батько, очи не выпечи!
А поп усе махае та махае. Як Грицько свисне ёого по голове, аж вин упав; тут люди, мабуть, чоловиков пятьдесят буде, учинылысь за дурня; вин усих йих вытащив с церквы и сам пишов у степ:
— Ну, бисовы люды, кажить мини спасыби, а то бы вы тутычки и заночувалы!
А Гапка скучае соби без чоловика и плаче. От научилы йии, щоб вона пишла до Грицька у степ; як буде вин стояты з ватагою биля воды, то щоб вона спытала у йоrо:
— А що, чоловиче, чи не можно тут скупатыся?
А вин скаже: — Чому ж неможно? Можно.
— Та може тут глыбоко? Полезай сам перши у воду.
От так дило и здилаицця! Пишла Гапка у степ, приходит, а вин стоит коло става (пруда):
— Здоров був, паноче!
— Здорова була!
— А що, чоловиче, чи можно тут скупатыся?
— Чому ж неможно?
— Та може глыбоко, покажи мене.
Вин зараз скинув сорочку и штаны, влиз у воду и каже:
— Бачишь, по колини.
Вона и соби влизла у воду, побачила у ёого хуй и пытае:
Грнцько узяв свою гирлыгу (овчарская палка) и зачав пробувать: чи ни укусить? А потим согласився погодовать свою табаку. Надрочила вона йому и направила хуй в пизду, та и придерживае. Любо стало Грицьку, бросив вин степ и прибежав до дому, и кричить:
— Тату, мамо? Де моя жинка?
— На що вона тоби?
— Ебать хочу.
— Зараз прийде.
А жинка тому и рада, а сама каже:
— Пидожды до обида, мати галушки варыла.
А вин:
— Ничего не хочу, ходим годовать табаку.
И зачав йии ебать, а вона зачала пирдить; трудно йии стало, скочила и охота. Вона и говорыть:
— Я, чоловиче, вже не вздужаю.
— Що ж робыты?
— Та мини добры люди казалы, щоб нашего сусида вил полизав мини сраку, то може я и поправлюся. Пиды попроси вола!
Пийшов вин до сусида:
— Нехай ваш вил моей жиньци сраку полиже?
— Нехай!
Воротився да жинке, та и каже:
— Иды! Вже пригнав вола.
От Гапка задрала хвист, уставила сраку у викно, Грицько йии придерживае; а сусидский Ивашка (бо вона з ным наперед зговорылась) як почав Гапку через сраку чесать, аж йии лыхорадка забира.
— Ну що? — каже Грицько.
— Та мало полегчило!
А потом и сам Грицько заболив и каже:
— Жинка, пиды, попросы сусидова вола, щоб мини сраку полизав.
Вина пийшла и выпросыла вола:
— Ну уставай, иды до викна!
От вин спустыв штаны и выпятив у викно сраку, а вил як вдарить його по тий сраци, аж через голову вин перевернулся!
— А видала ль ты, девушка, тот струмент, каким нас пробуют?
— Видала.
— Ну что же — толст?
— Ах, девушка, право, у другого толщиною будет с руку.
— Да это и жива-то не будешь!
— Пойдём-ка, я потычу тебя соломинкою — и то больно!
Поглупей-то легла, а поумней-то стала ей тыкать соломинкою.
— Ох, больно!
Вот одну девку отец приневолил и отдал замуж. Оттерпела она две ночи и приходит к своей подруге:
— Здравствуй, девушка!
Та сейчас её расспрашивать, что и как.
— Ну, — говорит молодая, — если б я знала-ведала про это дело, не послушалась бы ни отца, ни матери. Уж я думала, что и жива-то не буду, и небо-то мне с овчинку показалось!
Так девку напугала, что и не поминай ей про женихов.
— Не пойду, — говорит, — ни за кого, разве отец силой заставит, и то выйду ради одной славы за какого-нибудь безмудого.
Только был в этой деревне молодой парень, круглый бедняк. Хорошую девку за него не отдают, а худой самому взять не хочется. Вот он и подслушал ихний разговор. «Погоди ж, — думает, — мать твою так! Улучу время, скажу, что у меня кляпа-то нет!»
Раз как-то пошла девушка к обедне, смотрит, а парень гонит свою худенькую да некованую клячу на водопой. Вот лошаденка идёт-идёт, да и споткнётся, та девка так смехом и заливается. А тут пришлась еще крутая горка, лошадь стала взбираться, упала и покатилась назад. Рассердился парень, ухватил её за хвост и начал бить немилостливо да приговаривать:
— Вставай, чтоб тебя ободрало!
— За что ты её, разбойник, бьёшь? — говорит девка.
Он поднял хвост, смотрит и говорит:
— А что с ней делать-то? Теперь бы её еть да еть, да хуя-то нет!
Как услышала она эти речи, так тут же и уссалась от радости и говорит себе: «Вот Господь даёт мне жениха за мою простоту!» Пришла домой, села в задний угол и надула губы. Стали все за обед садиться, зовут её, а она сердито отвечает:
— Не хочу!
— Поди, Дунюшка! — говорит мать. — Или о чем раздумалась? Скажи-ка мне.
И отец говорит:
— Ну что губы-то надула? Может, замуж захотела? Хошь за этого, а не то за этого?
А у девки одно в голове, как бы выйти замуж за безмудого Ивана.
— Не хочу, — говорит, — ни за кого; хотите — отдайте, хотите — нет за Ивана.
— Что ты, дурища, взбесилась али с ума спятила? Ты с ним по миру находишься!
— Знать, моя судьба такая! Не отдадите — пойду утоплюсь, не то удавлюсь.
Что будешь делать? Прежде старик и на глаза не принимал этого бедняка Ивана, а тут сам пошёл набиваться со своею дочерью. Приходит, а Иван сидит да чинит старый лапоть.
— Здорово, Иванушка!
— Здорово, старик!
— Что поделываешь?
— Хочу лапти заковыривать.
— Лапти? Ходил бы в новых сапогах.
— Я на лыки-то насилу собрал пятнадцать копеек; куда уж тут сапоги?
— А что ж ты, Ваня, не женишься?
— Да кто за меня отдаст девку-то?
— Хочешь, я отдам? Целуй меня в самый рот!
Ну и сладили. У богатого не пиво варить, не вино курить; в ту ж пору обвенчали, отпировали, и повёл дружка молодых в клеть и уложил спать. Тут дело знамое: пронял Ванька молодую до руды, ну да и дорога-то была туды! «Эх я, дура глупая! — подумала Дунька. — Что я наделала? Уж ровно бы принять страху, выйти бы мне за богатого! Да где он кляп-то взял? Дай спрошу у него». И спросила-таки:
— Послушай, Иванушка! Где ты хуй взял?
— У дяди на одну ночь занял.
— Ах, голубчик, попроси у него ещё хоть на одну ночку.
Прошла и другая ночь; она опять говорит:
— Ах, голубчик, спроси у дяди, не продаст ли тебе хуй совсем? Да торгуй хорошенько.
— Пожалуй, поторговаться можно.
Пошёл к дяде, сговорился с ним заодно и приходит домой.
— Ну что?
— Да что говорить! С ним не столкуешься, 300 рублёв заломил, эдак не укупишь; где я денег-то возьму?
— Ну сходи попроси взаймы ещё на одну ночку; а завтра я у батюшки выпрошу денег — и совсем купим.
— Нет уж, иди сама и проси, а мне, право, совестно!
Пошла она к дяде, входит в избу, помолилась Богу и поклонилась:
— Здравствуй, дядюшка!
— Добро пожаловать! Что хорошего скажешь?
— Да что, дядюшка, стыдно сказать, а грех утаить: одолжите Ивану на одну ночку хуйка вашего.
Дядя задумался, повесил голову и сказал:
— Дать можно, да чужой хуй беречь надыть.
— Будем беречь, дядюшка, вот те крест! А завтра беспременно совсем у тебя его купим.
— Ну присылай Ивана!
Тут она кланялась ему до земли и ушла домой. А на другой день пошла к отцу, выпросила мужу 300 рублей. И купила она себе важный кляп.
Когда мне было 15 лет, и я ходил срать бятя всё время как-бы невзначай крутился возле толчка, и всё спрашивал, что ты там затих, почему тебя не слышно? первый раз я не ответил, так он начал ломиться в дверь, и орать, что ты там молчишь, что с тобой? начал материться, и говорить, что вообще дверь с петель снимет, алсо, батя ругался, если я сру и не смываю, причём не просто вконце срания, а непосредственно после вылезания какашки, мотивировал это тем, что воняет, и сам потом мне говорил: вот я какну и смываю, и ты так делай! однажды я срать сел, и слышу, батя где-то у двери встал в отдалении, ну я жопу вытер, и на пол накарачики присел, а там щель очень широкая снизу у двери, ну я в щель и смотрю, а она ему как раз
Жил-был мужик, у него была пегая лошадь. Мужик запряг её в телегу и поехал в лес за дровами. Только приехал в лес, а навстречу ему идет большой медведь. Поздоровался с мужиком и спрашивает:
— Скажи, мужичок, кто твою лошадку пежил? Ишь какая рябенькая да славная!
— Эх, брат Мишка! — говорит мужик. — Я сам её выпестрил.
— Да разве ты умеешь пежить?
— Кто? Я-то? Да ещё какой мастак! Коли хочешь, я, пожалуй, сделаю тебя пестрее моей лошади.
Медведь обрадовался:
— Сделай милость, пожалуйста! Я тебе за работу целый улей притащу.
— Ну что ж! Хорошо. Только надо тебя, старого черта, связать верёвками; а то тебе не улежать, как стану пежить.
Медведь согласился.
— Погоди, — думает мужик, — я тебя спеленаю!
Взял вожжи и верёвки и так скрутил, опутал медведя, что тот зачал реветь на весь лес, а мужик ему:
— Постой, брат Мишка! Не шевелись, пора пежить.
— Развяжи, мужичок! — просится медведь. — Я уже не хочу быть пегим; пожалуйста, отпусти!
— Нет, старый черт! Сам напросился, так тому и быть.
Нарубил мужик дров, наклал целый ворох и развёл огонь жарко-жарко, да взял топор и положил его прямо на огонь.
Как накалился топор докрасна, мужик вытащил его и давай пежить медведя; только заверещало. Медведь заревел что есть мочи, понатужился, перервал все верёвки и вожжи и ударился бежать по лесу без оглядки — только лес трещит. Рыскал, рыскал медведь по лесу, из силы выбился, хочет лечь — нельзя; все брюхо и бока выжжены; как заревёт, заревёт:
— Ну, только попадись мне мужик в лапы, уж будет меня помнить!
На другой день мужикова жена пошла в поле рожь жать и взяла с собою краюшку хлеба да кувшин молока. Пришла на свою полосу, поставила к сторонке кувшин с молоком и стала жать. А мужик думает:
— Дай проведаю жену.
Запряг лошадь, подъезжает к своей полосе и видит, что во ржи бродит лиса. Подобралась плутовка к кувшину с молоком, кое-как всунула в него свою голову, да назад-то уж никак её и не вытащит; ходит по жниве да головою мотает и говорит:
— Ну, кувшин, пошутил, да и будет!.. Ну, полно же баловать: отпусти меня!.. Кувшинушко! Голубчик! Полно тебе дурачиться, поиграл, да и довольно!..
А сама всё головою мотает. Вот покудова лиса уговаривалась с кувшином, мужик достал полено, подошёл да как урежёт её по ногам. Лиса бросилась вдруг в сторону, да головой прямо об камень, и кувшин в мелкие черепки разбила. Видит, что за ней гонится мужик с поленом, лиса как прибавит рыси, — даром что на трёх ногах, а не догонишь и с собаками, — и скрылась в лесу.
Воротился мужик и стал накладывать на телегу снопы. Откуда не взялся слепень, сел ему на шею и больно его укусил. Мужик хватился за шею и поймал слепня.
— Ну, — говорит, — что с тобой мне делать? Да хорошо, постой, будешь и ты меня помнить.
Взял мужик соломину и воткнул ее слепню в зад.
— Лети теперь как знаешь!
Бедный слепень полетел и соломину за собой потащил.
— Ну, — думает себе, — попался я в руки! Еще отроду этакой ноши я не таскивал, как теперь!
Вот летел он, летел, прилетел в лес и совсем уж из сил выбился. Захотел сесть на дерево отдохнуть, думал повыше подняться, а соломина тянет его книзу. Бился-бился, насилу кое-как присел, запыхался и так тяжело начал дышать, что даже дерево зашаталось. А под этим деревом лежал тот самый медведь, которого мужик пестрил. Медведь испугался: отчего так шибко зашаталось дерево? Глянул вверх, а на дереве сидит слепень. Он и закричал ему:
— Эй, брат! Родня! Слезай, пожалуйста, долой, а то, пожалуй, ведь ты и дерево повалишь.
Слепень послушался и слетел вниз. Медведь посмотрел на него и спрашивает:
— Кто, брат, тебе такую соломину в зад забил?
А слепень посмотрел на медведя и сам спрашивает:
— А тебя, брат, кто изуродовал? Вишь, у тебя где шерсть, а в другом месте и кости видать.
— Ну, брат слепень, это меня мужик обработал.
— Ну, брат медведь, и мне от мужика досталось.
Смотрят они: лиса на трех ногах скачет.
— Кто тебе ногу-то сломал? — спрашивает медведь.
— Ах, куманёк! И сама хорошенько не видала, а некому кроме мужика; он за мной с поленом гнался.
— Братцы, пойдёмте все трое губить мужика!
Тотчас все трое собрались и пошли на поле, где мужик убирал снопы. Вот стали они подходить; мужик увидал, испугался и не знает, что ему делать. Да потом надумался, схватил в охапку свою жену и повалил её на полосу, она кричит, а мужик говорит:
— Молчи!
Да всё своё. Задрал ей сарафан и рубаху и поднял ноги кверху, как можно выше. Медведь увидал, что мужик дерёт какую-то бабу, и говорит:
— Не, лиса, вы со слепнем как хотите, а я ни за что не пойду к мужику!
— Отчего?
— Да оттого, посмотритко, вишь он опять кого-то пежит!
Вот лиса смотрела, смотрела и говорит:
— И точно, твоя правда, в самом деле он кому-то ноги ломает!
А слепень глядел, глядел и себе тоже говорит:
— Совсем не то, — он кому-то соломину в жопу пихает!
Всякий, знать, свою беду понимает; ну, однако, слепень лучше всех отгадал. Медведь с лисой ударились в лес, а мужик остался цел и невредим.
>>162196270 Типо классический хитрожопый бомжара с помощью своей хитрожопости впердолил аристократке, да ещё и бабла срубил. Мораль мб - будь хитрожопым, если ты бомжара
У мужика на дворе сидела куча воробьёв. Один воробей начал перед своими товарищами похваляться:
— Полюбила, — говорит, — меня сивая кобыла, часто на меня посматривает. Хотите ли, отделаю её при всём нашем честном собрании?
— Посмотрим, — говорят товарищи.
Вот воробей подлетел к кобыле и говорит:
— Здравствуй, милая кобылушка!
— Здравствуй, певец! Какую нужду имеешь?
— А какую нужду — хочу попросить у тебя...
Кобыла говорит:
— Это дело хорошее; по нашему деревенскому обычаю, когда парень начинает любить двушку, он в ту пору покупает ей гостинцы: орехи и пряники. А ты меня чем дарить будешь?
— Скажи только, чего хочешь?
— А вот: натаскай-ка мне по одному зерну четверик овса, тогда и любовь у нас начнётся.
Воробей изо всех сил стал хлопотать, долго трудился и натаскал-таки наконец целый четверик овса. Прилетел и говорит:
— Ну, милая кобылушка! Овёс готов!
А у самого сердце не терпит — и рад, и до смерти боится.
— Хорошо, — отвечала кобыла, — откладывать дела нечего, веть истома пуще смерти, да и мне век честною не проходить. По крайней мере, от молодца потерпеть не стыдно! Приноси овёс, да созывай своих товарищей — быль молодцу не укора! А сам садись на мой хвост подле самой жопы да дожидайся, пока я хвост подыму.
Стала кобыла кушать овёс, а воробей сидит на хвосте, товарищи его смотрят, что такое будет. Кобыла ела, ела да и забздела, подняла хвост, а воробей вдруг и вспорхнул в зад. Кобыла прижала его хвостом. Тут ему плохо пришлось, хоть помирай! Вот она ела, ела да как запердела. Воробей оттуда и выскочил, и стал он похваляться перед товарищами:
— Вот как! Небось от нашего брата и кобыла не стерпела, ажно запердела.
Пахала баба в поле; увидал ее медведь и думает себе:
— Что я ни разу не боролся с бабами! Сильнее она мужика или нет? Мужиков довольно-таки поломал, а с бабами не доводилось повозиться.
Вот подошёл он к бабе и говорит:
— Давай-ка поборемся!
— А если ты, Михайло Иваныч, разорвёшь у меня что?
— Ну, если разорву, так улей меду принесу.
— Давай бороться!
Медведь ухватил бабу в лапы, да как ударит ее оземь — она ноги кверху задрала, да схватилась за пизду и говорит ему:
— Что ты наделал? Как теперь мне домой-то показаться, что я мужу-то скажу!
Медведь смотрит, дыра большущая, разорвал! И не знает, что ему делать. Вдруг откуда ни возьмись бежит мимо заяц.
— Постой, косой! — Закричал на него медведь. — Поди сюда!
Заяц подбежал. Медведь схватил бабу за края пизды, натянул их и приказал косому придерживать своими лапками. А сам побежал в лес, надрал лык целый пук — едва тащит. Хочет зашивать бабе дыру. Принёс лыки и бросил оземь, баба испугалась, да как пёрднет, так заяц аршина на два подскочил вверх.
— Ну, Михайло Иваныч, по целому лопнуло!
— Пожалуй, она вся теперь излопается! — Сказал медведь и бросился что есть духу бежать: так и ушёл!
У одного старика был сын, парень взрослый, у другого дочь — девка на поре. И задумали они оженить их.
— Ну, Иванушка! — говорит отец. — Я хочу женить тебя на соседской дочери, сойдись-ка с нею да поговори ладнее да поласковее!
— Ну, Машутка! — говорит другой старик. — Я хочу отдать тебя за соседского сына, сойдись-ка с ним, да ладнее познакомься!
Вот они сошлися на улице, поздоровались.
— Мне отец велел с тобой, Иванушка, ладнее познакомиться, — говорит девка.
— И мне тож наказывал мой батька, — говорит парень.
— Как же быть-то? Ты где, Иванушка, спишь?
— В сенцах.
— А я в амбарушке; приходи ночью ко мне, так мы с тобою и поговорим ладнее…
— Ну что ж!
Вот пришёл Иванушка ночью и лёг с Машуткою. Она и спрашивает;
— Шёл ты мимо гумна?
— Шёл.
— А что, видел кучу говна?
— Видел.
— Это я насрала.
— Ничего — велика!
— Как же нам с тобою поладить? Надо посмотреть, хорош ли у тебя струмент?
— На, посмотри, — сказал он и развязал гашник, — я этим богат!
— Да этакой-то мне велик! Посмотри, какая у меня маленькая!
— Дай-ка я попробую: придётся ли?
И стал пробовать; хуй у него колом стоит; как махнет её — ажно из всех сил она закричала:
— Ох, как больно кусается!
— Не бось! Ему места мало, так он и сердится,
— Ну вот, я ведь сказывала, что место-то для него мало!
— Погоди, будет и просторно.
Как пробрал её всласть, она и говорит: «Ах, душечка! Да твоим богатством можно денежки доставать!»
Покончили и заснули; проснулась она ночью и ну целовать его в жопу — думает в лицо, а он как подпустил сытности — девка и говорит; «Ишь, Ваня, от тебя цингой пахнет!..»
Пришёл барин в праздник к обедне, стоит и молится Богу; вдруг откудова ни возьмись — стал впереди его мужик, и этот сукин сын согрешил, так набздел, что и продохнуть не можно.
«Эка подлец! Как навонял», — думает барин. Подошёл к мужику, вынул целковый денег, держит в руке и спрашивает:
— Послушай, мужичок! Это ты так хорошо насрал?
Мужик увидел деньги и говорит:
— Я, барин!
— Ну вот, братец! На тебе за это рубль денег.
Мужик взял и думает:«Верно, барин уж очень любит бздех, надо каждый праздник ходить в церковь да около него становиться — он и всегда по целковому будет давать».
Отошла обедня, разошлись все по домам. Мужик — прямо к соседу своему и рассказал, как и что с ним было.
— Ну, брат,— говорит сосед,— теперича, как дождём праздника — пойдём оба в церковь; вдвоём мы ещё больше набздим: он обем (обоим) нам даст денег!
Вот дождались они праздника, пошли в церковь, стали впереди барина и напустили вони на всю церковь. Барин подошел к ним и спрашивает:
— Послушайте, ребята, это вы так хорошо насрали?
— Мы, сударь!
— Ну спасибо вам; да жалко, со мной теперича денег не случилось. А вы, ребята, как отойдёт обедня, пообедайте поплотней да приходите ко мне на дом набздеть хорошенько, я вам тогда заодно заплачу.
— Слушаем, барин! Нынче же к вашей милости оба придём.
Как покончилась обедня, мужики пошли домой обедать, нажрались — и к барину. А барин приготовил им добрый подарок: розог да палок. Встречает их и говорит:
— Что, ребята, побздеть пришли?
— Точно так, сударь!
— Спасибо вам! Да как же, молодцы, ведь надо раздеться, а то на вас одежи много — не скоро дух прошибёт.
Мужики поскидали армяки и поддёвки, спустили портки и долой рубашки. Барин махнул слугам своим; как они схватили мужиков, растянули их да начали парить. Палок пятьсот задали в спину! Насилу выбрались, да бежать домой без оглядки, и одёжу-то побросали.
Два дня ходил охотник по лесу — ничего не убил; на третий день дал обещание: что ни убью, то проебу! Пошёл в лес, напал на тетерева и убил его. Ворочается домой. Вот увидела из окна барыня, что идет охотник, несёт тетерева, и позвала его к себе в горницу.
— Что стоит тетерев? — спрашивает барыня.
— Этот тетерев у меня не продажный, — говорит охотник, а заветный.
— Какой же завет?
— Да как шёл я на охоту, дал обещание: что ни убью, то и проебу.
— Не знаю, как быть,— молвила барыня. — Хочется мне тетерявятинки, дюже хочется! Видно, надо делу сбыться. Да мне совестно под тобою лежать…
— Ну, я лягу книзу, а ты, барыня, ложись сверху.
Так и сделали.
— Ну, мужик, отдавай тетерева.
— За что я отдам тебе тетерева? Ведь ты меня ебла, а не я тебя.
Барыне жалко упустить тетерева.
— Ну,— говорит,— полезай на меня!
Мужик и в другой раз отделал барыню.
— Давай тетерева.
— За что я отдам тебе? Мы только поквитались.
— Ну, полезай ещё раз на меня,— говорит барыня.
Влез охотник на барыню, отработал и в третий раз.
— Ну, давай же теперь!
Как ни жалко было охотнику, а делать нечего — отдал барыне тетерева и пошёл домой.
В одной деревне жил-был пастух, молодой парень. Деревенские девицы и молодые молодицы к нему были привычны и всякие шутки от него принимали. Многие девки на него завидовали: хочется полюбиться с ним, да не всякой удаётся-то! Вот девки и придумали на него напраслину, а может, и взаправду — застали его на кобыле и ну над ним потешаться. Другие девки ещё не так его докоряли, как одна Дуня. Погонит, бывало, она поутру скотину, а сама кричит пастуху:
— Смотри-ка, Иван, стереги мою кобылу!
Просто проходу ему не даёт своей кобылой.
Пастух всё себе на ус мотает. А в деревне жила старуха, такая приветливая, и к этой старухе собирались девки на посиделки. Пошёл пастух к старухе и прямо упал к ней в ноги:
— Заставь, бабушка, за себя вечно Бога молить; а я тебя до веку не забуду.
Рассказал ей про своё горе и дал ей полтинник денег.
— Хорошо, родимый! Приходи ужо в сумерки.
Вечером пригнал пастух с поля стадо, а в то время дождик; стали бабы зазывать свою скотинку, Дуня тоже побежала по деревне искать свою корову. А старуха увидала её в окно и закричала:
— Дуня, Дуня! Поди-кась сюда.
Девка прибежала. Как зачала бранить её старуха, а пастух-то спрятан у неё за печкою:
— Смотри, Дуняша, будешь каяться, да не воротишь!
Дуня испугалась и не знает, какая такая вина за нею.
— Экие вы дуры безопасные, — сказала старуха,— бегаете неосторожно и прыгаете через канаву как попало! Годится ли эдак делать! Посмотри-кась, что ты теперь наделала: ведь ты, дура, честь свою испортила! Кто тебя замуж возьмет?
— Ах, бабушка! Нельзя ли похлопотать да поправить как-нибудь?
— То-то поправить! За всё про всё отвечай бабушка! Поди-ка сюда, делай что скажу, да терпи, хоть и больно будет.
— Хорошо, бабушка.
— Смотри в окно да раскорячься пошире, а сама чур не оглядывайся: а то всё дело пропадёт в то время, и поправить нельзя будет!
Заворотила ей сарафан и махнула пастуху. Иван подкрался тихонько, скинул портки и начал поправлять Дунькину честь.
— Ну что? Хорошо? — спрашивает старуха.
— Хорошо, бабушка; ух как хорошо! Еще поправь, бабушка! Я тебя никогда не забуду.
Покончил своё дело пастух и спрятался за печку.
— Теперь, — сказала старуха, — ступай, глупенькая, домой! Да моли за бабушку Бога.
На другой день погнала Дуня скотину и опять стала дразнить пастуха кобылою; а он ей в ответ:
— А не хочешь ли честь тебе поправлю!
— Ну, хорошо, Иван,— сказала с укором девка.
— Не знаю как тебе, а мне хорошо было! — отвечал пастух.
>>162197841 Нет, не сам. У Афанасьева много годноты.
Жил-был портной, у него было такое волшебное кольцо: как наденешь на палец, так хуй и вырастет. Случилось ему работать у одной барыни, а он был такой весельчак да шутник: когда спать ложился, никогда своего хуя не закрывал. Вот это барыня увидала, что у нero хуй оченно велик, позадорилась на эдакую сбрую и позвала к себе.
— Послушай, — говорит, — согласись сделать со мной грех, ну хоть один раз.
— Отчего не так, барыня! Только с уговором: чур не пердеть! А если уперднёшься, то с тебя триста рублей!
— Хорошо, — сказала барыня.
Легли они, вот барыня всячески старается, чтобы как можно под портным не усраться, и приказала своей горничной девке приготовить большую луковицу и заткнуть ей жопу и покрепче придерживать обеими руками. Воткнула барыне в жопу луковицу и стала придерживать; а портной как взобрался на неё, как напёр—куда к ебёной матери и луковица вылетела, да прямо в горничную, так её до смерти и убила!
Пропало у барыни триста рублей, взял портной деньги и пошёл домой. Шёл, шёл, долго ли коротко ли, и лёг в поле отдохнуть, надел на палец своё кольцо — у него хуй и протянулся на целую версту, лежал-лежал, да так и заснул. Откудова ни возьмись семь волков, стали хуй глодать, одной плеши не съели — и то сыты наелись. Проснулся портной — будто мухи кляп покусали. Снял с руки кольцо, спрятал в карман и пошёл в путь-дорогу. Шёл-шёл и зашёл ночевать к одному мужику, а у того мужика была жена молодая, до больших хуёв великая охотница. Лёг портной на дворе и выставил хуй наружу. Увидала мужикова жена: как ухитриться? Подошла, заворотила подол и наставила чужой хуй в свою пизду. Портной видит — дело ладно, стал потихоньку кольцо на палец одевать — стал у него хуй больше да больше вырастать, поднял её вверх на целую версту. Пришлось бабе не до ебли, уцепилась за хуй обеими руками. Увидали добрые люди, соседи и знакомые, что баба на хую торчит.
— Давай молебен служить, обое целы будут!
Стал портной помаленьку снимать с руки кольцо, хуй понизился, баба свалилася.
— Ну, ненаёбная пизда! Смерть бы твоя была, коли б хуй-то подрубили.
В некотором царстве, в некотором государстве жили-были три брата-крестьянина, повздорили меж собой и стали делиться; поделили имение не поровну: старшим досталось много, а третьему по жребию пришлось мало. Все они трое были холостые; сошлись вместе на дворе и говорят промеж себя: пора-де нам жениться!
— Вам хорошо,— говорит меньшой брат, — вы богаты и у богатых сосватались; а мне-то что делать? Я беден, нет у меня ни полена, только и богатства что хуй по колена! В то самое время проходила мимо купеческая дочь, подслушала этот разговор и думает себе: «Ах, кабы мне попасть замуж за этого молодца, у него хуй по колена!»
Вот старшие братья поженились, а меньшой ходит холостой. А купеческая дочь как пришла домой, только на разуме и держит, чтобы выйти за него замуж; сватали её разные богатые купцы, только не выходит за них.
— Ни за кого, — говорит, — не пойду замуж, окромя за такого-то молодца.
Отец и мать её уговаривать:
— Что ты, дура, задумала? Опомнись! Как можно идти за бедного мужика?
Она отвечает:
— Нужды вам нет до этого. Не вам с ним жить!
Вот купеческая дочь подговорила себе сваху и послала к тому парню, чтоб непременно шёл её сватать. Пришла к нему сваха и говорит:
— Послушай, голубчик! Что ты зеваешь? Ступай сватать купеческую дочь, она давно тебя поджидает и с радостью за тебя пойдет.
Молодец сейчас собрался, надел новый армяк, взял новую шапку и пошёл прямо на двор к купцу сватать за себя его дочь. Как увидала его купеческая дочь и узнала, что это подлинно тот самый, у которого хуй по колена, не стала и разговаривать, начала просить у отца, матери их родительского навеки нерушимого благословения.
Легла она спать с мужем первую ночь и видит, что у него хуишка так себе, меньше перста.
— Ах ты, подлец! — закричала на него. — Ты хвастался, что у тебя хуй по колена; где же ты его дел?
— Ах, жена-сударыня! Ведь ты знаешь, что я холостым был очень беден; как стал собираться играть свадьбу — денег у меня не было, не на что было подняться, я и отдал свой хуй под заклад.
— А за сколько ты его заложил?
— Не за много, всего за пятьдесят рублей.
— Ну, хорошо же; завтра пойду я к матушке, выпрошу денег, и ты непременно выкупи свой хуй, а не выкупишь — и домой не ходи!
Дождалась утра и сейчас побежала к матери и говорит:
— Сделай милость, матушка, дай мне пятьдесят рублей, оченно нужно!
— Да скажи, на что нужно-то?
— А вот, матушка, для чего: у моего мужа был хуй по колена, да как стали мы играть свадьбу, ему, бедному, не на что было подняться, он и заложил его за пятьдесят рублей. Теперича у моего мужа хуишка так себе, меньше перста, так непременно надо выкупить его старый хуй!
Мать, видя такую нужду, вынула пятьдесят рублей и отдала дочери. Та прибегает домой, отдает мужу деньги и говорит:
— Ну, ты теперича беги как можно скорее, выкупи свой старый хуй; пускай чужие люди им не пользуются!
Взял молодец деньги и пошел с очей долой; идет и думает: «Куда мне теперича деваться? Где такого хуя жене достать? Пойду куда глаза глядят». Шёл он близко ли, далеко ли, скоро ли, коротко ли и повстречал старуху.
— Здравствуй, бабушка! — Здравствуй, добрый человек! Куда путь держишь? — Ах, бабушка! Коли бы ты знала, ведала мое горе, куда я иду! — Скажи, голубчик, твое горе, может, я твоему горю и пособлю. — Сказать-то стыдно! — Небось, не стыдись, а говори смело!
— А вот, бабушка, похвастался я, что у меня хуй по колена, услыхала эти речи купеческая дочь и вышла за меня замуж, да как ночевала со мной первую ночку и увидала, что хуишка мой так себе, менее перста, она заартачилась, стала спрашивать: «Куда девал большой хуй?» А я сказал ей, что заложил, дескать, за пятьдесят рублей. Вот она дала мне эти деньги и сказала, чтоб непременно его выкупил; а коли не выкуплю — чтоб и домой не показывался. Не знаю, что моей головушке и делать-то!
Старуха говорит:
— Отдай мне свои деньги, я пособлю твоему горю!
Он сейчас вынул и отдал ей все пятьдесят рублей; а старуха дала ему кольцо.
— На,— говорит,— возьми это кольцо, надевай только на один ноготок.
Парень взял кольцо и надел; как надел на ноготок — хуй у него сразу сделался на локоток.
— Ну что,— спросила старуха, — будет твой хуй по колена?
— Да, бабушка, еще хватил пониже колена.
— Ну-ка, голубчик! Надень кольцо на целый перст.
Он надвинул кольцо на целый перст — у него хуй вытянулся на семь вёрст.
— Эх, бабушка, куда ж я его дену? Вить мне с ним беда будет!
А старуха:
— Надвинь кольцо опять на ноготок — будет с локоток. Теперича с тебя довольно! Смотри ж, всегда надевай кольцо только на один ноготок.
Он поблагодарил старуху и пошёл назад домой, идёт и радуется, что не с пустыми руками явится к жене. Шёл-шёл, и захотелось ему поесть; своротил он в сторону и сел неподалеку от дороги около репейника, вынул из котомки сухариков, размочил в воде и закусил. Захотелось отдохнуть ему: он тут же лег вверх брюхом и любуется кольцом: надвинул на ноготь — хуй поднялся вверх на локоть, надвинул на целый перст — хуй поднялся вверх на семь верст; снял кольцо— и хуишка стал маленький по-прежнему да по-старому. Смотрел-смотрел на кольцо, да так и уснул, а кольцо позабыл спрятать, осталось оно у него на груди. Проезжал мимо в коляске один барин с женою и увидел: спит неподалечку мужик, а на груди у него светится кольцо, как жар горит на солнце. Остановил барин лошадей и говорил лакею:
— Поди к этому мужику, возьми кольцо и принеси ко мне.
Лакей сейчас побежал и принес кольцо к барину. Вот они поехали дальше, а барин любуется колечком.
— Посмотри, душенька,— говорит своей жене,— какое славное кольцо; дай-ка я надену его.
И сразу надвинул на целый перст — у него хуй вытянулся, спихнул кучера с козёл и прямо потрафил кобыле под хвост; кобылу пихает, да коляску вперёд подвигает. Видит барыня, что беда, крепко перепугалась и кричит громким голосом на лакея:
>>162198161 Лакей бросился к мужику, разбудил его и говорит:
— Иди, мужичок, скорее к барину!
А мужик кольцо ищет:
— Мать твою так! Ты кольцо взял?
— Не ищи,— говорит лакей,— иди к барину, кольцо у него; оно, брат, много хлопот нам наделало.
Мужик побежал к коляске. Барин просит его:
— Прости меня! Пособи моему горю!
— А что дашь, барин?
— Вот тебе сто рублей!
— Давай двести, так пособлю!
Барин вынул двести рублей; мужик взял деньги, да и стащил у барина с руки кольцо — хуя того как не бывало; остался у барина его старый хуишка. Барин уехал, а мужик пошёл со своим кольцом домой. Увидала его жена в окошечко, выбежала навстречу.
— Ну что,— спрашивает,— выкупил?
— Выкупил.
— Ну, покажь!
— Ступай в избу, не на дворе ж тебе показывать!
Вошли в избу; жена только и твердит: покажь да покажь! Он надвинул кольцо на ноготь — стал хуй у него с локоть; вынимает из порток и говорит:
— Смотри, жена!
Она зачала его целовать:
— Вот, муженёк! Пущай лучше эдакое добро при нас будет, чем в чужих людях. Давай-ка поскорей пообедаем, ляжем да попробуем!
Сейчас наставила на стол разных кушаньев и напитков, поит да кормит его. Пообедали и пошли отдыхать. Как пробрал он жену своим хуем, так она целых три дня под подол себе засматривала: всё ей мерещится, что промеж ног торчит! Пошла она к матери в гости, а муж тем времечком вышел в сад и лёг под яблоней.
— Что же, — спрашивает мать у дочери,— выкупили хуй-то?
— Выкупили, матушка!
Вот купчиха только о том и думает, как бы ухитриться сбегать к зятю, покудова дочь здесь, да попробовать его большого хуя. Дочь-то заговорилась, а тёща и удрала к зятю; прибежала в сад, смотрит: зять спит себе, кольцо у него надето на ноготок — хуй стоит с локоток . «Дай-ка я теперича залезу к нему на хуй», — думает теща, взлезла и давай на хую покачиваться. Вот на ту беду надвинулось как-то кольцо у сонного зятя на целый перст — и потащил хуй тёщу вверх на семь верст. Дочь видит, что мать куда-то ушла, догадалась и бросилась домой: в избу — нет никого; она в сад — смотрит: муж спит, его хуй высоко торчит, а наверху чуть-чуть видно тещу; как ветром поддаст — она так и завертится на хую, словно на рожне. Что делать? Как матушку с хуя снять? Набежало на то место народу видимо-невидимо, стали ухитряться да раздумывать.
Одни говорят:
— Больше нечего делать, как взять топор да хуй подрубить.
А другие говорят:
— Нет, это не годится! За что две души погубить: как срубим хуй — ведь баба на землю упадет — убьётся. Лучше миром помолиться, авось каким чудом старуха с хуя свалится!
На ту пору проснулся зять, увидал, что у него кольцо надето на весь перст, а хуй торчит к небу на семь вёрст и крепко прижал его самого к земле, так что и повернуться на другой бок нельзя! Начал потихоньку кольцо с пальца сдвигать, стал у него хуй убывать; сдвинул на ноготь — стал хуй с локоть, и видит зять, что на хую торчит теща.
Жил-был мужик и посеял он репу. Приходит время репу рвать, а она не поспела; тут он с досады и сказал:
— Чтоб чёрт тебя побрал!
А сам ушёл с поля. Проходит месяц, жена и говорит:
— Ступай на полосу, может статься, наберёшь репы.
Отправился мужик, пришёл на полосу, видит — репа большая да славная уродилась, давай её рвать. Вдруг бежит старичок и кричит на мужика:
— Зачем воруешь мою репу?
— Какая твоя?
— А как же, разве ты мне её не отдал, когда она ещё не поспела? Я старался, поливал её!
— А я садил.
— Не буду спорить, — сказал чёрт, — ты точно её садил, да я поливал. Давай вот что: приезжай на чем хошь сюда, и я приеду, если ты узнаешь, на чём я приеду — то твоя репа; если я узнаю, на чём ты приедешь — то моя репа.
Мужик согласился. На другой день он взял с собой жену и, подойдя к полосе, поставил ее раком, заворотил подол, воткнул ей в пизду морковь, а волоса на голове растрепал. А чёрт поймал зайца, сел на него, приехал и спрашивает мужика:
— На чём я приехал?
— А что ест? — спросил мужик.
— Осину гложет.
— Так это заяц!
Стал чёрт узнавать: ходил, ходил кругом и говорит:
— Волоса — это хвост, а это голова, а ест морковь!
Тут черт совсем спутался.
— Владей, — говорит, — мужик, репою!
Мужик вырыл репу, продал и стал себе жить да поживать.
Жил-был мужик с женою. Дождались лета, пришло жнитво, стали они ходить в поле да жать. Вот каждое утро разбудит баба мужика пораньше; он поедет в поле, а баба останется дома, стопит печку, варит обед, нальёт кувшинчики и понесёт мужу обедать, да до вечера и жнёт с ним на поле. Воротятся вечером домой, а наутро опять то же. Надоела мужику работа; стала баба его будить и посылать на поле, а он не встаёт и ругает свою хозяйку:
— Нет, блядь! Ступай-ка ты наперёд, а я дома останусь; а то я всё хожу на поле рано, а ты спишь только, да придёшь ко мне уж тады, когда я досыта наработаюсь!
Сколько жена ни посылала его, мужик упёрся на одном слове:
— Не пойду!
— Нынче суббота,— говорит жена,— надо много в доме работать: рубахи перемыть, пшена на кашу натолочь, квашню растворить, кринку сметаны на масло к завтраку сколотить...
— Я и сам это обделаю, — говорит мужик.
— Ну, смотри ж, сделай! Я тебе всё приготовлю.
И принесла ему большой узел черных рубах, муки для квашни, кринку сметаны для масла, проса для каши, да еще приказала ему караулить курицу с цыплятами, а сама взяла серп и пошла в поле.
— Ну, еще маленько посплю! — сказал мужик и завалился спать, да проспал до самого обеда. Проснулся в полдень, видит: работы куча; не знает, за что прежде браться. Взял он рубахи, связал и понёс на реку; намочил да так в воде и оставил:
— Пущай повымокнет, потом развешу, просохнет и будет готово.
А река была быстротекучая, рубахи все за водою и ушли.
Приходит мужик домой, насыпал в квашню муки, налил водою:
— Пущай киснет!
Потом насыпал в ступу проса и начал толочь и видит: наседка по сеням бродит, а цыплята все в разные стороны рассыпались. Он сейчас половил цыплят, перевязал их всех шнурочком за ножки и прицепил к курице и опять начал толочь просо; да вздумал, что еще кринка сметаны стоит, надо сколотить ее на масло. Взял эту кринку, привязал к своей жопе: «Я, дескать, буду просо толочь, а сметана тем временем станет на жопе болтаться: разом и пшено будет готово, и масло спахтано!».
Вот и толчёт просо, а сметана на жопе болтается. Тут курица побрела на двор и цыплят за собой потащила. Как вдруг налетел ястреб, ухватил курицу и потащил совсем с цыплятами. Курица заквоктала, цыплята запищали; мужик услыхал, бросился на двор да на бегу ударился кринкою об дверь, кринку расшиб и сметану всю пролил. Побежал отнимать у ястреба курицу, а дверей и не запер; пришли в избу свиньи, квашню опрокинули, тесто все поели и до проса добрались: всё сожрали. А мужик курицы с цыплятами не отнял, воротился назад — полна изба свиней. Хуже хлева сделали! Насилу вон выгнал.
Запряг кобылу и поехал на реку; уж он искал, искал белья — нету.
— Дай-ка в воде поищу!
Разделся, скинул с себя рубашку и штаны и полез в воду и пошёл бродить, а толку всё не добьётся: так и бросил! Вышел на берег, глядь — ни рубахи, ни штанов нету — кто-то унёс. Что делать-то? Не во что и одеться, надо в деревню голому ехать.
— Нарву-ка я себе,— говорит,— длинной травы да обвяжу кляп, сяду в телегу и поеду домой, всё не так стыдно будет!
Нарвал зеленой травы, обвертел свой хуй и стал отвязывать повод у лошади. Лошадь увидала траву, схватила ее зубами и оторвала совсем с хуем . Заголосил мужик о кляпе, кое-как добрался в избу, залез в угол и сидит в углу.
Жил-был барин с барыней. Вот барин ослеп, а барыня загуляла с одним подьячим. Стал барин подумывать: не блядует ли с кем жена, и шагу не даст ей без себя сделать. Что делать? Раз пошла она с мужем в сад, и подьячий туда же пришел. Захотелось ей дать подьячему. Вот муж-то слепой у яблони сидит, а жена своё дело справляет, подьячему поддаёт. А сосед ихний смотрит из своего дома, из окна в сад, увидал, что там строится: подьячий на барыне сидит, — и сказывает свой жене:
— Посмотри-ка, душенька, что у яблони-то делается. Ну, что как теперя откроет Бог слепому глаза, да увидит он — что тогда будет? Ведь он её до смерти убьет.
— И, душенька! Ведь и нашей сестре Бог увёртку даёт!
— А какая тут увёртка?
— Тогда узнаешь.
На тот грех и открыл Господь слепому барину глаза: увидел он, что на его барыне подьячий сидит, и закричал:
— Ах ты, курва! Что ты делаешь, проклятая блядь!
А барыня:
— Ах как я рада, милый мой! Ведь сегодня ночью приснилось мне: сделай-де грех с таким-то подьячим, и Господь за то откроет твоему мужу глаза. Вот оно и есть правда: за мои труды Бог дал тебе очи.
Была-жила молодая барыня, много перебывало у неё лакеев, и все казались ей похабными, и она прогоняла их от себя. Вот один молодец и сказал:
— Дай-ка я пойду к ней наймусь!
Пришёл наниматься.
— Смотри, голубчик! — говорит барыня, — я не пожалею денег, только с тем условием, чтобы ты не говорил ничего, похабного!
— Как можно говорить похабное!
В одно время поехала барыня в свою вотчину, стала подъезжать к деревне, смотрит: ходит стадо свиней, и один боров взлез на свинью, и так его с той работы припирало, что изо рта пена клубом валит.
Барыня и спрашивает лакея:
— Послушай!
— Чего изволите, сударыня?
— Что это такое?
Лакей был не промах.
— А это, — говорит, — вот что: под низом, должно быть, какая-нибудь родня — сестра или тётка, а наверху-то брат или племянник; он крепко нездоров, вот она и тащит его домой на себе.
— Да-да, это точно так! — сказала барыня и засмеялась.
Ехали-ехали, ходит другое стадо, и один бык взлез на корову.
— Ну, а это что такое? — спросила барыня.
— А это вот что: у коровы-то сила плохая и прокормиться не сможет, кругом себя корм объела и траву общипала, вот бык попихивает её на свежую травку.
Барыня опять засмеялась:
— Это точно так!
Ехали-ехали, ходит табун лошадей, и один жеребец взлез на кобылу.
— А это что такое?
— А вон, сударыня, изволите видеть, вон за лесом-то дым, должно быть, горит что-нибудь, так жеребец и взлез на кобылу пожар поглядеть.
— Да-да, это правда! — сказала барыня, а сама-то смеётся, так и заливается.
Опять ехали-ехали и приехали к реке. Барыня и вздумала купаться, велела остановиться и начала раздеваться, да и полезла в воду. А лакей стоит да смотрит.
— Если хочешь со мною купаться — раздевайся скорее!
Лакей разделся и полез купаться. Она увидала у него тот струмент, которым делают живых людей, затряслась от радости и стала спрашивать:
— Посмотри, что это у меня?
А сама на дыру показывает.
— Это колодезь, — говорит лакей.
— Да, это правда! А у тебя это что такое висит?
— Это конь называется.
— А что, он у тебя пьёт?
— Пьёт, сударыня; нельзя ли попоить в вашем колодезе?
— Ну, пусти его; да чтоб он сверху напился, а глубоко его не пускай!
Лакей пустил своего коня к барыне и стал её раззадоривать. Стало её разбирать, стала она приказывать:
— Пущай его дальше, пущай его дальше, чтоб хорошенько напился!
Вот тут-то он натешился: насилу оба из воды вылезли
Была-жила молодая барыня, много перебывало у неё лакеев, и все казались ей похабными, и она прогоняла их от себя. Вот один молодец и сказал:
— Дай-ка я пойду к ней наймусь!
Пришёл наниматься.
— Смотри, голубчик! — говорит барыня, — я не пожалею денег, только с тем условием, чтобы ты не говорил ничего, похабного!
— Как можно говорить похабное!
В одно время поехала барыня в свою вотчину, стала подъезжать к деревне, смотрит: ходит стадо свиней, и один боров взлез на свинью, и так его с той работы припирало, что изо рта пена клубом валит.
Барыня и спрашивает лакея:
— Послушай!
— Чего изволите, сударыня?
— Что это такое?
Лакей был не промах.
— А это, — говорит, — вот что: под низом, должно быть, какая-нибудь родня — сестра или тётка, а наверху-то брат или племянник; он крепко нездоров, вот она и тащит его домой на себе.
— Да-да, это точно так! — сказала барыня и засмеялась.
Ехали-ехали, ходит другое стадо, и один бык взлез на корову.
— Ну, а это что такое? — спросила барыня.
— А это вот что: у коровы-то сила плохая и прокормиться не сможет, кругом себя корм объела и траву общипала, вот бык попихивает её на свежую травку.
Барыня опять засмеялась:
— Это точно так!
Ехали-ехали, ходит табун лошадей, и один жеребец взлез на кобылу.
— А это что такое?
— А вон, сударыня, изволите видеть, вон за лесом-то дым, должно быть, горит что-нибудь, так жеребец и взлез на кобылу пожар поглядеть.
— Да-да, это правда! — сказала барыня, а сама-то смеётся, так и заливается.
Опять ехали-ехали и приехали к реке. Барыня и вздумала купаться, велела остановиться и начала раздеваться, да и полезла в воду. А лакей стоит да смотрит.
— Если хочешь со мною купаться — раздевайся скорее!
Лакей разделся и полез купаться. Она увидала у него тот струмент, которым делают живых людей, затряслась от радости и стала спрашивать:
— Посмотри, что это у меня?
А сама на дыру показывает.
— Это колодезь, — говорит лакей.
— Да, это правда! А у тебя это что такое висит?
— Это конь называется.
— А что, он у тебя пьёт?
— Пьёт, сударыня; нельзя ли попоить в вашем колодезе?
— Ну, пусти его; да чтоб он сверху напился, а глубоко его не пускай!
Лакей пустил своего коня к барыне и стал её раззадоривать. Стало её разбирать, стала она приказывать:
— Пущай его дальше, пущай его дальше, чтоб хорошенько напился!
Вот тут-то он натешился: насилу оба из воды вылезли
В одной деревне жил весёлый старик, у него были две дочери — хорошие девицы. Знали их подруги и привычны были к ним на поседки сходиться. А старик и сам был до девок лаком: завсегда по ночам, как только они уснут, то и ползет щупать, и какой подол ни заворотит — ту и отработает; а девка всё молчит, такое уж заведение было. Ну, мудрёного нет, таким образом, может, он и всех-то девок перепробовал, окромя своих дочерей. Вот и случилось, в один вечер много сошлось к ним в избу девок, пряли и веселились, да потом и разошлись все по домам: той сказано молотить рано поутру, другой мать ночевать наказала дома, у третьей отец хворает. Так все и разошлись. А старик храпел себе на полатях, и ужин проспал, и не видал, как девки-то ушли. Проснулся ночью, слез с полатей и пошёл ощупывать девок по лавкам и таки нащупал на казёнке большую дочь, заворотил ей подол и порядком-таки её отмахал, а она спросонок-то отцу родному подмахнула. Встаёт поутру старик и спрашивает свою хозяйку:
— А что, старуха, рано ли ушли от нас ночевщицы?
— Какие ночевщицы? Девки ещё с вечера все ко дворам ушли.
— Что ты врёшь! А кого же я на казёнке-то дячил?
— Кого? Вестимо кого: знать, большую дочуху.
Старик засмеялся и говорит:
— Ох, мать её растак!
— Что, старой черт, ругаешься?
— Молчи, старая кочерга! Я на доньку-то (дочку) смеюсь; ведь она лихо подъебать умеет!
А меньшая дочь сидит на лавке да обёртывает онучей ногу, хочет лапоть надевать, подняла ногу да и говорит:
— Ведь ей стыдно не подъебать; люди говорят: «Девятнадцатый год!»
Был-жил поп да попадья. У них был казак (то есть батрак) Ванька, только житьё у них казаку было не очень-то хорошее, больно скупа попадья была. Вот однажды поехал поп с казаком по сено вёрст за десять. Приехали, наклали воза два. Вдруг пришло к сену стадо коров. Поп схватил хворостинку и давай за ними бегать, прогнал коров и воротился к казаку весь в поту. Тотчас вместе докончили работу и поехали домой. Было темно.
— Ванька, — сказал поп, — не лучше ли нам ночевать в деревне, хоть у Гвоздя, он мужик доброй, да у него и двор-то крытой.
— Хорошо, батюшка, — отвечал Ванька.
Приехали в деревню, выпросились ночевать у того мужика. Казак вошел в избу, помолился Богу, поклонился хозяину и сказал:
— Смотри, хозяин, когда станешь садиться ужинать, то скажи: «Садитесь все крещёные», а если скажешь попу: «Садись, отец духовный!», то он рассердится на тебя и не сядет ужинать: он не любит, когда его так называют.
Поп выпряг лошадей и пришел в избу, тут хозяин велел жене собрать на стол, и когда всё было готово, сказал:
— Садитесь все крещёные, ужинать!
Все сели, кроме попа, он сидел на лавочке, да подумывал, что его хозяин особенно просить станет, ан—то не сбылось. Отужинали. Хозяин и спросил попа:
— Что, отец Михаил, не садился с нами ужинать?
А поп отвечал:
— Мне не хочется есть.
Стали ложиться спать. Хозяин отвел попа и его казака в скотницу, потому что в ней было теплее, чем в избе, поп лег на печь, а казак на полати. Ванька сейчас уснул, а поп всё думает, как бы найти что—нибудь поесть. А в скотной ничего не было, окромя квашня с раствором. Поп стал будить казака.
— Что, батюшка, надобно?
— Казак, мне есть хочется.
— Ну, так что не ешь, в квашне тот же хлеб, что и на столе, — сказал Ванька и сошёл с полатей, наклонил квашню и говорит:
— Будет тебя!
Поп начал лакать из квашни, а Ванька как будто невзначай толкнул её и облил попа раствором. Поп, налакавшись досыта, лёг опять и скоро заснул. В это время отелилась на дворе корова и стала мычать, хозяйка услыхала, вышла на двор, взяла телёнка, принесла в скотную, пихнула его на печь к попу, а сама ушла. Поп проснулся ночью, слышит: кто—то лижет его языком, схватил рукою телёнка и стал будить казака.
— Что опять понадобилось? — сказал Ванька. А поп:
— Ванька, ведь у меня на печи телёнок, и не знаю, откуда он явился.
— Вот ещё что выдумал! Сам родил телёнка, да и говорит: не знаю, откуда взялся.
— Да как же это так могло статься? — спрашивает поп.
— А вот как: помнишь, батюшка, как мы сено клали, мало ли ты бегал за коровами! Вот теперь и родил телёнка.
— Ванька, как бы сделать, чтобы попадья не узнала?
— Давай триста рублей, все сделаю: никто не узнает!
Поп согласился.
— Смотри же, — говорит казак попу, — ступай теперь тихонько домой, да надень вместо сапогов мои липовки.
Только что ушёл поп, казак тотчас к хозяину:
— Ах, вы ослы, ведь не знаете того, что телёнок попа съел, оставил только одни сапоги: ступайте — посмотрите.
Напуганный мужик обещал казаку триста рублей, чтобы обделал дело так, чтобы никто про это не узнал. Ванька все обещал сделать, взял деньги, сел на лошадь и поскакал за попом. Нагнал его и говорит:
— Батюшка! Телёнка-то хозяин хочет привезти к попадье, да сказать, что ты его родил!
Поп ещё больше испугался и набавил Ваньке сотнягу: только обделай все тихонько.
— Ступай себе, всё сделаю, — сказал казак и поехал опять к мужику.
— Ведь попадья сойдет с ума без попа, тебе худо будет!
Этот простофиля дал казаку ещё сотнягу:
— Только обмани попадью, да никому не сказывай!
— Хорошо, хорошо, — сказал казак, приехал на погост, содрал с попа денежки, отошёл от него, женился и стал себе поживать, да добра наживать.
В одной деревне был мужик, промыслом мясник: бил он скотину да продавал говядину, а мясо-то хранил в сарае. Только в этом сарае было окно, и повадились туда лазить собаки и кошки и таскать мясо. Вот мужик и поставил в окне капкан; прибежала попова собака и попала в капкан да издохла. Жалко попу собаки, а делать нечего, купил другую, и боится: как бы и эта не пропала. Думал-думал, как бы пособить горю да насмеяться над мужиком и надумался; пришёл к сараю, скинул штаны, влез на окно и ну срать в капкан. А капкан как спустится, да как схватит попа за муде, закричал он благим матом. Прибежал мужик.
— Ах мать твою разэдак, какой чорт тебя занёс сюда? Уж впрямь дурья порода!
Сбежался народ, кое-как отцепили попа, а он тут же издох, так и повалился!
Собрался поп нанимать себе работника, а попадья ему приказывает:
— Смотри, поп, не нанимай похабника; у нас дочь невеста! — Хорошо, мать! Не найму похабника.
Поехал поп, едет себе путём- дорогою, вдруг попадается ему навстречу молодой парень, идёт пешком-шажком.
— Здравствуй, батька!
— Здравствуй, свет! Куда Бог несёт?
— Хочу, батька, в работники наниматься.
— А я, свет, еду искать работника; наймись ко мне.
— Изволь, батька!
— Только с тем уговором, свет, чтоб по-соромски не ругаться.
— Я, батька, отродясь не слыхивал, как и ругаются-то!
— Ну, садись со мной; мне такого и надо.
А поп ехал на кобыле; вот он поднял ей хвост и указывает кнутовищем на кобылью пизду:
— А это, свет, что?
— Пизда, батька!
— Ну, свет, мне эдаких похабников не надо; ступай, куда хошь!
Парень видит, что дал маху, делать нечего, слез с телеги и стал раздумывать, как бы ухитриться да надуть попа. Вот он обогнал попа стороною, забежал вперед, шубу свою выворотил и опять идёт навстречу:
— Здравствуй, батька!
— Здравствуй, свет! Куда Бог несёт?
— Да вот, батька, иду наниматься в работники.
— А я, свет, ищу себе работника; иди ко мне жить, только с уговором: не ругаться по-соромски; кто из нас выругается по соромски, с того сто рублей! Хочешь?
— Изволь, батька, я и сам терпеть не могу таких ругателей!
— Ну, хорошо! Садись, свет, со мною.
Парень сел и поехали вместе в деревню. Вот поп отъехал маленько, поднял у кобылы хвост и показывает кнутовищем на пизду:
— Это, свет, что такое?
— Это тюрьма, батька!
— Ай свет, я такого и искал себе работника.
Приехал поп домой, вошёл с батраком в избу, задрал у попадьи подол, показывает на пизду пальцем: — А это что, свет?
— Не знаю, батюшка! Я сроду не видывал такой страсти!
— Не робей, свет! Это тоже тюрьма.
Потом кликнул свою дочь, заворотил ей подол, показывает на пизду:
— А это что?
— Тюрьма, батюшка!
— Нет, свет! Это подтюрьмок.
Поужинали и легли спать: батрак влез на печь, собрал поповы носки, надел их на хуй обеими руками и закричал во всё горло:
— Батька! Я вора поймал! Дуй скорей огня.
Поп вскочил, бегает по избе, словно бешеный.
— Не пускай его, держи его! — кричит батраку.
— Небось, не вывернется!
Поп вздул огонь, полез на печь и видит: батрак держится руками за хуй, а на хую надеты носки.
— Вот он, батюшка, вишь, все носки твои заграбастал; надо наказать его, мошенника.
— Что ты, с ума что ли спятил? — спрашивает поп.
— Нет, батька, я не люблю ворам потачку давать; вставай, мать, давай-ка его, мошенника, в тюрьму сажать.
Попадья встала, а батрак ей:
— Становись-ка скорей раком!
Делать нечего, стала попадья раком, батрак и зачал её осаживать.
Поп видит, дело плохо и говорит:
— Что ты, свет, делаешь? Ведь ты ее ебёшь!
— А, батька! Уговор-то был по-соромски не ругаться: заплати-ка сто рублёв!
Пришлось попу раскошеливаться; а работник отъёб попадью, держит хуй в руках да своё кричит:
— Этого тебе, каналья, мало, что в тюрьме сидел, еще и в подтюрьмок посажу тебя!
— Ну-ка, голубушка, — говорит поповне, — отворяй подтюрьмок!
Поставил и её раком, да зачал осаживать по-своему. Попадья накинулась на попа:
— Что ты смотришь, батька! Ведь он дочь нашу ебёт!
— Молчи, — говорит ей поп, — за тебя заплатил сто рублей, не прикажешь ли заплатить и за неё столько же! Нет, пускай делает, что хочет, а я ничего говорить не стану!
Отработал батрак поповну, как нельзя лучше. Тут поп и прогнал его из дому.
Жил-был в одном селе поп, толоконный лоб; у него была дочка, да такая уродилась прекрасная, что любо-дорого посмотреть. Вот и нанял поп себе батрака: детина ухарской! Живёт у попа месяц, и другой, и третий. На ту пору у богатого мужика на деревне родила баба; приехал мужик и зовет попа окрестить младенца:
— Да милости просим, батюшка, пожалуйте вместе с матушкою, не оставьте!
А поповская порода на чужое добро лакома, за чужим угощеньем обосраться рада. Вот поп запряг кобылу и уехал с попадьей на крестины, а батрак остался дома вместе с поповною. Захотелось батраку есть, а в печи-то у попадьи было припасено два жареных поросёнка.
— Послушай, что я скажу, — стал говорить он поповне, — давай съедим этих поросят, вить попа с попадьей дома нету!
— И то, давай!
Он сейчас достал одного поросенка, и съели его вдвоем.
— А другого, — говорит он поповне, — давай я запрячу тебе под подол, чтоб наши не нашли, да после сами и съедим! А когда поп с попадьей спросят про поросят — заодно скажем, что кошка съела!
— Да как же ты под подол спрячешь?
— Уж не твоё дело! Я знаю как.
— Ну, хорошо, спрячь!
Он велел ей нагнуться (стать раком), поднял подол да и давай прятать своего сырого ей в пизду.
— Ах, как хорошо ты прячешь! — говорит поповна. — Да как же я его оттуда выну?
— Ничего, помани только овсом, он и сам выйдет! Таким манером уважил её батрак так славно, что она сразу и сделалась беременною. Стало у ней брюхо расти, стала она поминутно на двор бегать: у ней в брюхе шевелится-то ребёнок, а она думает — поросёнок. Выбежит на крыльцо, поднимет ногу, а сама сыпит на пол овёс да и манит:
— Чух, чух, чух! — авось выйдет.
Раз как-то и увидал это поп и стали с попадьёй думать:
— Ведь непременно дочь-та брюхата; давай-ко спросим у неё, с кем её лукавой стрес?
Призвали дочку:
— Аннушка, подь сюда! Что это с тобой, отчего ты очижелела (отяжелела)?
Она смотрит в оба и молчит: что такое, думает, меня спрашивают.
— Ну, скажи же, отчего ты забрюхатела?
Поповна молчит.
— Да говори же, глупая! Отчего у тебя пузо велико?
— Ах, маменька, ведь у меня в животе поросёночек, мне его батрак засадил!
Тут поп ударил себя в лоб, кинулся за батраком, а того и след давно простыл
В некотором царстве, в некотором государстве, а по правде сказать, в том, где мы живём, был-жил мужик, у него была молодая жена; вот муж-то пошёл на заработки, а жена осталась дома беременная. А попу давно она приглянулась. И хочется ему, как бы умудриться, да мужику в карман насрать. Дождался он, пришла баба к нему на исповедь.
— Здравствуй, Марья, — говорит поп, — где твой муж теперя?
— Пошёл на работу, батюшка!
— Ах он мошенник! Как же он тебя-то оставил? Ведь он заклал тебе ребёнка, да не доделал. Родишь теперь какого-нибудь урода, безрукого или безногого! И пойдёт про тебя худая слава на целый уезд..
Баба была оченно проста.
— Что же мне делать, батюшка? Нельзя ли помочь этому горю?
— Похлопотать-то можно, только разве для тебя, а для твоего мужа ни в жисть бы не согласился!
— Похлопочи, батюшка! — просит его баба со слезами.
— Ну, так и быть, я тебе ребёнка доделаю! Приходи ужо вечером к нам в сарай. Я пойду за кормом скотине, тут тебе и исправлю.
— Спасибо, батюшка!
Пришла баба вечером к попу в сарай.
— Ну, ложись, голубушка, хоть на солому.
Легла баба и ноги растопырила: поп отвалял её разок шесть и говорит:
— Ступай домой с Богом! Теперь всё благополучно.
Баба стала попу кланяться да благодарствовать.
Вот воротился домой мужик, а баба сидит и губы надула — такая сердитая.
— Что ты рыло-то воротишь? — спросил мужик. — Смотри, как бы я тебе не утёр его!
— Поди-кась! Твоё дело только гадить: ишь пошёл из дому, а ребёнка так и оставил недоделанным! Спасибо, поп уж смиловался — доделал, а то родила бы тебе урода!
Видит мужик, что поп насрал ему в карман. Погоди же, думает, я тебе навалю. Пришло время, родила баба мальчишку; поехал мужик звать попа на крестины. Собрался поп, окрестил младенца и сел за стол да стал попивать водочку.
— Эка славная водка! — говорит поп хозяину. — Ты бы послал кого за попадьею, и она б выпила. — Я сам пойду за ней, батюшка!
— Поди, свет!
Пришёл мужик и зовёт попадью.
— Спасибо, что нас не забываешь. Сейчас оденусь, — говорит попадья. Стала убираться да наряжаться, положила на лавку золотые серьги, а сама принялась умываться; только смочила глаза водою — а мужик взял и спрятал к себе серьги. Умылась попадья и давай искать серег — нет нигде.
— Не ты ли, мужичок, взял? — спрашивает она у мужика.
— Как можно, матушка! Я хоть и видел, куда они запропастились, да сказать совестно.
— Ничего, сказывай!
— Ты, матушка, на скамью-то села, а пизда их и съела!
— Нельзя ли как достать их оттудова?
— Пожалуй, для тебя постараюсь!
3аворотил ей подол, запендрячил и начал валять: отделал раз-другой, вытащил свой кляп и повесил ему на плешь одну серёжку.
— Вот, достал, матушка!
Слазил на попадью ещё раза два, достал и другую серьгу.
— Замучился ты, бедной, да уж потрудись ещё: третьего года пропал у нас медный чугун, поищи, нет ли и его там!
Отработал её мужик ещё раза два:
— Нет, матушка, не достанешь чугун-то, он тут, да повернулся дном кверху, зацепить не за что.
Вот, покончивши это дело, пришла попадья к мужику на крестины и говорит:
— А ты, батька, чай, заждался?
— И то заждался! Тебя, — говорит мужику, — только за смертью посылать!
— Что ты, батька! Вить у меня было серьги пропали, я положила их на лавку да сама-то и села, а пизда их и съела; спасибо мужику, уж он мне достал!
Поп услыхал и надулся, сидит как сыч. Вот тебе, невестка, на отместку
Жил мужик с женою. Только ему пришла нужда ехать в Москву. Что делать: жена беременна, а ехать надо.
— Ладно,— говорит он жене,— я поеду в Москву, а ты живи без меня поскромнее да повоздержаннее.
Сказал и уехал. А дело-то было великим постом. Баба пошла к попу на дух. Баба-то была собой хороша. Вот поп её на духу и спрашивает:
— Отчего у тебя брюхо велико?
— Согрешила, батюшка, жила с мужем, сделалась тяжела, а теперича он в Москву уехал.
— Как в Москву?
— Да, батюшка.
— А долго ль проездит?
— Почти с год.
— Ах он, мошенник, заделал ребенка и не доделал. Вить это смертный грех! Делать нечего: я твой отец духовный и должон тебе доделать, а за хлопоты приноси-ка три холста!
— Сделай божескую милость, — просит баба,— избавь от смертного греха, доделай, а ему, мошеннику, как приедет из Москвы, все глаза выцарапаю!
— Ну, свет, рад послужить тебе. А то грешно, коли до его приезда станешь носить младенца!
Так дело-то и обделалось.
А поп был женатый, и у него были две дочери; вот он и боится, как бы попадья про его шашни не узнала. Хорошо. Приехал мужик из Москвы, а жена его уж давно родила. Только что входит он в избу, баба и напустилась на него:
— Ах ты, сукин сын, мошенник! Наказывал мне жить воздержаннее, а сам у меня ребенка заделал да не доделал, так и уехал! Спасибо ещё, батюшка поп мне его доделал, а то что бы я стала делать?
Мужик догадался, что дело неладно, и говорит себе:
— Погоди, я его, долгогривого колухана, обтяпаю!.
Случилось, в одно время летом поп служил обедню, а дом его был подле самой церкви. Мужик собирался ехать в поле на пашню, и понадобилась ему борона, а у попа их было три. Мужик пошёл к попу в церковь и стал просить борону. Поп рад всячески ему угодить, чтоб только до попадьи не довёл его шашней, боится отказать и говорит:
— Возьми хоть все три!
— Да без тебя, батюшка, не дадут. Крикни попадье-то хоть из окошка, чтоб все три дали.
— Хорошо, свет, ступай.
Мужик к попадье пришёл и говорит:
— Матушка! Батюшка велел вам всем трём мне дать…
— Что ты, свет, с ума, что ли, сошёл?
— Спроси его хоть сама, ведь он мне сейчас приказывал.
Попадья и кричит попу:
— Поп! Ты велел нам дать мужику?
— Да, да, все три дайте.
Делать нечего, стали давать мужику по очереди: он начал с попадьи, а кончил меньшой поповною и воротился домой. Как только пришёл поп от обедни, попадья и давай его ругать:
— Ах ты, черт, колухан! С ума, что ли, спятил! Всех дочерей перепортил; ну меня одну уж так и быть бы, а то всех трёх велел ему отделать.
Поп хвать себя за бороду и побежал к мужику:
— Я тебя в суд потащу, ты моих дочерей перепортил!
— Не сердись, батька! — говорит мужик. — Ты любил чужих ребят доделывать, да еще за труды холстом брал; вот теперя мы с тобой поквитались.
Помирились поп с мужиком и стали жить большими приятелями.
Жил поп с попадьею; у них было две дочери. Нанял себе поп работника; дождался весны, сам поехал на богомолье, а работнику приказывает:
— Смотри, свет, к моему приезду чтоб ты весь огород скопал и гряды поделал.
— Слушаю, батюшка!
Вот батрак кое-как скопал огород колом, да всё время и прогулял. Воротился поп, пошёл с попадьей на огород, видит — ничего не сделано.
— Ах ты, свет! Ужели ты не знаешь, как огороды копают?
— То-то и оно, что не знаю, коли б знал — так бы и сделал.
— Ну, свет, ступай в горницу, спроси у дочерей, чтоб дали тебе железную лопатку, я тебе покажу, как копать-то.
Батрак побежал в горницу прямо к дочерям.
— Ну, барышни, батюшка приказал вам, чтобы вы обе мне дали!
— Чего?
— Сами знаете чего — поеть.
Поповны на него заругались.
— Нечего тут ругаться-то! Батюшка велел, чтобы скорее меня отпустили: надо гряды копать: коли не верите, сами у него спросите.
Одна сестра сейчас выбежала на крыльцо и кричит:
— Батюшка, вы приказали дать работнику?
— Дайте ему поскорее, что вы его там держите!
— Ну, сестрица, — говорит, воротившись поповна, — нечего делать — надо ему дать, батюшка приказал.
Тут они обе легли, и работник лихо их отмахал. После того схватил в сенях лопату и побежал к батьке на огород.
Поп показал ему, как копать гряды, а сам с попадьей пошёл в горницу; смотрит, а дочери плачут.
— О чем вы плачете?
— Как нам не плакать, батюшка! Сам же ты велел работнику над нами насмеяться.
— Как насмеяться?
— Да вить ты велел, чтоб мы ему дали!
— Ну что ж? Я велел дать ему лопату.
— Какую лопату? Он нас обеих перепортил, невинность нашу нарушил.
Поп, как услыхал это, сильно рассердился; схватил кол и прямо на огород. Батрак видит, что поп с колом бежит к нему — не с добром, бросил лопату и давай Бог ноги от попа бежать.
Поп за ним, а батрак шибче, так и укрылся с батькиных глаз.
Пошёл поп отыскивать своего батрака. Идет, а навстречу ему мужичок.
— Здравствуй, свет!
— Здравствуй, батюшка!
— Не попадался ли тебе навстречу мой работник?
— Не знаю, какой-то парень пробежал бойко.
— Это он самой и есть! Пойдём, мужичок, со мною, пособи мне его отыскать, я тебе за то заплачу.
Вот пошли они вместе, прошли немного, повстречался им цыган.
— Здравствуй, цыган! — говорит поп.
— Здоров бул, батенька!
— Что, не попадался ли тебе навстречу какой парень?
— А, батенька, какой-то проскочил мимо.
— Это он самой и есть! Пособи нам отыскать его, я тебе заплачу за это.
— Изволь, батенька.
Пошли они втроём. А батрак прибежал в деревню, надел на себя другую одёжу и сам идёт попу навстречу. Поп не узнал его и стал спрашивать:
— Что, свет, не видал ли ты какого мужика по дороге?
— Видел, в деревню побежал.
— Ну, брат, пособи нам его найти.
— Извольте, батюшка.
Пошли все четверо искать попова батрака, пришли в деревню, ходили-ходили до самого вечера: нет толку. Стало темно: где бы переночевать?
Вот приходят они к одной избе, в которой вдова жила, стали проситься на ночлег. Вдова отвечает:
— Добрые люди! У меня в эту ночь потоп будет! Пожалуй, ещё потонете.
Но сколько она ни отказывалась — не могла отказаться и впустила их на ночь. А к ней в эту ночь обещался прийти любовник. Вот взошли они в избу и легли спать. Поп думает:
— Что, коли в самом деле будет потоп?
Взял большое корыто, поставил на полку и лёг в корыте.
— Коли будет потоп — думает себе, — так я стану в корыте по воде плавать.
Цыган лёг на шестке головой в золу; мужик лёг за столом на лавке, а попов работник у самого окна на скамье. Только улеглись они и уснули все крепким сном, один попов работник не спит и слышит, что под окошко подошёл хозяйкин любовник и стучится:
— Отопри, душенька.
Работник встал, отворил и тихонько говорит ему:
— Ах, миленький мой! Ты пришёл не вовремя, теперича у меня ночуют чужие люди в доме; приходи на ту ночь.
— Ну, миленькая, — говорит любовник, — нагнись в окошко, хоть мы с тобой поцелуемся!
Работник поворотился к окну жопою и высунул свою сраку, любовник и поцеловал её всласть.
— Ну, прощай, миленькая! Будь здорова, на ту ночь приду к тебе.
— Приходи, душа! Я стану дожидаться, а на прощанье дай, миленький, свой хуй — мне хоть в руках его подержать: всё как будто будет повеселее.
Вот он вывалил из штанов на окно свой кляп:
— На, милая, полюбуйся!
А батрак взял тот кляп в руки, побаловал-побаловал, вынул нож из кармана и отхватил у него хуй вместе с мудями. Любовник закричал благим матом — и без памяти домой. Работник затворил окно, сидит себе на лавке и чмокает ртом, будто что ест. Мужик услыхал, проснулся да и спрашивает:
— Что ты, брат, ешь?
— Да вот нашёл на столе кусок колбасы, только никак не угрызу, такая сырая!
— Даром, брат, что сырая, дай-ка мне кусочек попробовать.
— Э, брат, мне и самому мало! Да пожалуй, на тебе один конец, ешь на здоровье — и отдал мужику отрезанный хуй.
Мужик с голодухи и начал его жевать: грыз-грыз, никак не может откусить и говорит:
— Что, брат, с нею делать? Никак не угрызёшь; эдакая сырая!
— Ну, ты положь колбасу в печь, пускай поджарится, тогда ты и съешь.
Мужик встал, подошёл к печке и сунул колбасу прямо на цыганские зубы; подержал, подержал и стал пробовать:
— Нет, ничего колбаса не упарилась! Её и огонь не берёт.
— Да полно тебе с нею-то возиться, еще, пожалуй, хозяйка услышит, забранится. Небось в печке-то огонь весь разгрёб, залей его водой, чтоб хозяйка не узнала.
— Да где воды-то искать?
— Ну поссы туда! Чем на двор идти, лучше огонь залей.
Мужику крепко хотелось ссать, и зачал он прямо цыгану в рожу ссать. Как почуял цыган, что откуда-то вода льёт ему прямо в рот, подумал: пришёл-де потоп и стал кричать на всё горло:
— Ай, батенька, потоп, потоп!
Поп услышал голос цыгана и захотел спросонок прямо на корыте спуститься на воду, да как шлепнется об пол, все ребра себе и переломал.
— О Боже мой! — кричит поп, — когда падает малой ребёнок, Бог подставляет под него подушку, а как старому придется упасть — так чёрт борону подставит. Вот теперича я весь разбился! Не найти мне, верно, разбойника, моего батрака.
А работник:
— И не ищи лучше, ступай-ка с Богом домой — будет здоровее!
Нанял поп батрака. Раз поутру говорит поп батраку:
— Давай-ка позавтракаем да пойдём молотить.
Сели завтракать, поели того-сего, потом попадья дала на закуску три яйца, попу два, а батраку — одно. Пошли они на ток молотить, взяли цепы и стали работать; поп ударит цепом два раза, а батрак — один раз. Поп — два раза, а батрак — один раз. Поп видит, что батрак выдаёт его в работе, рассердился и говорит:
— Что ты, свет, со мною шутишь, что ли? Я как следует молочу, а ты всё выжидаешь, я ударю цепом два раза, а ты супротив меня только один раз.
— Послушай, батюшка, — сказал батрак, — когда мы завтракали, так ты два яйца съел, а я одно, оттого и силы у меня меньше!
— Что ж ты, свет, давно мне этого не скажешь? Я бы приказал матке, чтоб тебе и другое яйцо дала. Ступай в избу да скажи матке, чтоб дала тебе другое яйцо, съешь да и ворочайся назад.
Батрак бросил цеп, прибежал в избу и говорит попадье:
— Матушка! Поп приказал, чтоб ты мне дала.
— Чего тебе дать?
— Сама догадаешься — вестимо поеть! Только давай поскорей, батька велел торопиться.
— Что ты, проклятый, с ума спятил? Эдакие речи говоришь?
— Ну, сама спроси у попа, коли не веришь.
Попадья вышла на двор и кричит:
— Послушай, батюшка! Ты велел работнику дать?
— А ты еще не дала? — кричит ей поп. — дай ему поскорее да отпусти, пусть молотить идёт.
Попадья вошла к избу.
— Ну, правда твоя! — говорит работнику и легла на лавку за столом.
Батрак влез на неё, живо отмахал, торопится уйти, чтоб поп-то не застал, и прямо с попадьи полез через стол, и тут с его хуя потекло на стол соплей-таки порядочно. Вышёл на двор и дал тягу от попа. Вот поп помолотил, помолотил и думает: что такое значит, что по сию пору нет работника, дай схожу за ним. Пришёл к избу и спрашивает у попадьи:
— Где же батрак?
— Как отработал, так сейчас и ушёл.
Поп думает, что попадья говорит об яйце. Подошёл к столу и видит, что на столе нагажено, и говорит жене:
— Эка ты ему уважила! Верно, дала яйцо всмятку; ишь, не мог он аккуратно съесть, на стол разлил.
А попадья посмотрела на стол и говорит:
— Эка подлец! Это как он с меня слез прямо через стол, верно, с его хуя и натекли сопли; надо убрать.
— Что, что, — спрашивает поп, — что он с тобою сотворил?
— Да что ты приказал, то и сотворил — отъёб меня!
Поп начал на себе длинные волоса рвать и заругался на попадью:
— Ах ты, проклятая блядища!
Тотчас запряг он лошадь и поехал нагонять батрака. Батрак увидал попа — взял выпачкался в грязи и сам пошёл к нему навстречу.
— Здравствуй, батюшка!
— Здорово, свет!
— Куда едешь?
— Батрака своего разыскиваю.
— Возьми и меня с собою.
— Да ты кто?
— Грязнов.
— Пожалуй, поедем.
Едут вдвоём, попадается им цыган, тоже назвался с ними ехать. Вот едут втроём и настигла их ночь. Приехали они к речке, увидели: стоит на берегу избушка, а в той избушке жила вдова, и к ней по ночам ходил любовник. Стали у ней проситься ночевать; она им отказывает.
— Никак нельзя! Нынче ночью зальёт мою избу водою — все, пожалуй, сонные потонете!
— Ничего, мы тогда как-нибудь выйдем.
Делать нечего, пустила их ночевать; поп лёг на полати.
— Здесь, — думает, — высоко; авось вода не дойдёт!
Цыган привесил корыто к потолку, лёг в него и взял нож.
— Когда придёт вода, — думает себе, — я обрежу верёвки и поплыву в корыте.
Хозяйка легла на печке, а батрак хозяйкино-то дело сметил да и лёг у окна:
— Пусть вода придёт, ведь один раз умирать!
Вот ночью слышит он: кто-то стучится к нему под окошко.
— Кто там?
— Я, — говорит любовник.
— Ну что ж, принёс что-нибудь?
— Принёс полштофа водки да колбасу.
— Ну, давай!
Тот подал. Батрак взял и говорит ему:
— Мне никак нельзя теперича тебя принять, потому что у меня постояльцы ночуют; а дай хотя для потехи подержу твой в руках: всё легче мне будет!
Любовник вывалил из штанов свой хуй, а батрак взял рукою за хуй покрепче, рукою ищет, нет ли палки его попотчевать; на счастье и попадись ему ножик. Как он барахнул-то ножом — тот и стоит, словно безумный, без хуя: видит дело-то плохо — и марш домой!
А батрак сейчас полуштоф побоку, пьёт себе да колбасой заедает. А попы на это чутки. Проснулся поп и кричит:
— Грязнов! Что ты ешь?
— Колбасу.
— Дай-ка и мне!
Он ему и подал отрезанный хуй. Поп погрыз, погрыз да и отдал назад:
— Очень крепка! — говорит.
— Ещё не уварилась.
Потом опять заснули все; батрак и вздумал ещё подшутить, взобрался на полати и зачал ссать, да наметил прямо попу в рот, а тот как закричит:
— Вода, вода!
Да чебурах вниз головою. а цыган видит, что поп нырнул вниз, сейчас обрезал ножом верёвки да и с корытом бац — так и брякнулся об пол. Кое-как повскакивали да бежать вон! А батрак и теперя поживает с этою хозяйкою
Жили муж да жена. Вот, бывало, как подаст жена мужу обедать, он и начнет её колотить, а сам ещё и приговаривает:
— Мой жопу, мой жопу!
Вот она и начнёт мыть жопу, трёт её и песком, и рогожею, так что кровь пойдёт, — а только что подаст мужу обедать, он начнет её колотить и опять приговаривает:
— Мой жопу, мой жопу!
Вот она и говорит своей тетке:
— Что это, тётушка, когда я подаю мужу обедать, он всегда меня бьет и приговаривает: «Мой жопу, мой жопу!» Кажись, я и так мою, даже до крови растираю!
— Эх ты, дура, дура! Ты мой-та жопу, да не свою, а у чашки.
Как стала мыть жопу у чашки, так и перестал её бить муж.