Графоман ебучий, своё говно себе оставь.
Теперь все-таки вернемся к роману.
Пару минут мне, чтоб рюмку водки выпить.
Пару минут мне, чтоб рюмку водки выпить.
> любовные отношения мужчины-филолога, алкоголика, наркомана и просто интересной личности ака чудика, с плохо владеющей русским языком 12-летней среднеазиатской девочкой
Подробности, сЭр
Охуительно просто!
ОК. Извините. Ромна не будет. Простите еще раз. Тред закрыт.
Сейчас все будет. Но это сложное чтиво и только завязка. И это роман, только начало.... Сейчас. Начну.
Мы должны узнать все подробности и осудить всем коллективом это непотребство, чтобы впредь это не повторялось
НЕЗАТЕЙЛИВЫЕ УТЕШЕНИЯ ДЛЯ СРЕДНЕЙ ПОЛОСЫ
роман в стихах
1. ЯНВАРЬ
На Рождество
выходя из запоя,
лечиться снегом,
будто бы аспирином,
из своего
садика в комарином
углу мироздания:
ладонью-ковчегом
взять, до рта донести
миг ожидания -
и сегодня в «Сельпо» я
ни ногой!
Постою нагой,
досчитаю до 120.
Впереди целый год
для правок
в тетрадках малявок,
в жизни, а небосвод
будто бы крона сада,
облака
в проблесках солнца,
как линзы, выпуклы,
с волнением и в азарте
марафонца
голым стою на старте,
но ведь пока
в школу не надо -
каникулы!
роман в стихах
1. ЯНВАРЬ
На Рождество
выходя из запоя,
лечиться снегом,
будто бы аспирином,
из своего
садика в комарином
углу мироздания:
ладонью-ковчегом
взять, до рта донести
миг ожидания -
и сегодня в «Сельпо» я
ни ногой!
Постою нагой,
досчитаю до 120.
Впереди целый год
для правок
в тетрадках малявок,
в жизни, а небосвод
будто бы крона сада,
облака
в проблесках солнца,
как линзы, выпуклы,
с волнением и в азарте
марафонца
голым стою на старте,
но ведь пока
в школу не надо -
каникулы!
2. ТРЯСОГУЗКИ
Их и правда здесь много...
И вовсе мы не село!
Город - мэрия, дорога,
валяльный завод,
достопримечательность -
девушка и весло,
местный народ
отличает мечтательность.
Мечтаем о газификации,
о новом федеральном законе
об индексации дотаций, и
о смартфоне,
нередко еще звучащи
мечты про жратву,
но чаще -
уехать отсюда в Москву.
А я из Москвы сбежал,
прихватив капитал,
прибился к тихому бережку,
где домик, садик и прудик,
и местных учу ребят
лит-ре и русскому языку,
меня здесь любят и чтят -
я чудик.
Их и правда здесь много...
И вовсе мы не село!
Город - мэрия, дорога,
валяльный завод,
достопримечательность -
девушка и весло,
местный народ
отличает мечтательность.
Мечтаем о газификации,
о новом федеральном законе
об индексации дотаций, и
о смартфоне,
нередко еще звучащи
мечты про жратву,
но чаще -
уехать отсюда в Москву.
А я из Москвы сбежал,
прихватив капитал,
прибился к тихому бережку,
где домик, садик и прудик,
и местных учу ребят
лит-ре и русскому языку,
меня здесь любят и чтят -
я чудик.
3. НОВЕНЬКАЯ
Перед первым в четверти уроком
в коридоре мигрант-ровесник,
хромая, подходит боком:
«Вы ведь словесник?»
Выговорил и как будто сам
удивлен, что запомнил слово.
Улыбаюсь ему: «Салам!»
Улыбается мне: «Здорово!»
Виделись до этого много раз,
но лично с ним не знакомы,
он тут такой один у нас -
лесоруб, переломы...
Строит ферму и дом,
недалеко от меня, в Cлободке
и судится с превеликим трудом
с городом за четыре сотки.
«Я перевез сюда свою дочь,
будет учиться здесь постоянно,
только с русским бы ей помочь.
Подойди, Равшана!»
И вдруг настоящее божество,
без гиперболы совершенная,
появляется из ничего,
словно Вселенная.
Сердце в груди фасолькой
в жестянке пустой - клацать!
Спрашиваю: «Ей сколько?»
«Двенадцать...»
Перед первым в четверти уроком
в коридоре мигрант-ровесник,
хромая, подходит боком:
«Вы ведь словесник?»
Выговорил и как будто сам
удивлен, что запомнил слово.
Улыбаюсь ему: «Салам!»
Улыбается мне: «Здорово!»
Виделись до этого много раз,
но лично с ним не знакомы,
он тут такой один у нас -
лесоруб, переломы...
Строит ферму и дом,
недалеко от меня, в Cлободке
и судится с превеликим трудом
с городом за четыре сотки.
«Я перевез сюда свою дочь,
будет учиться здесь постоянно,
только с русским бы ей помочь.
Подойди, Равшана!»
И вдруг настоящее божество,
без гиперболы совершенная,
появляется из ничего,
словно Вселенная.
Сердце в груди фасолькой
в жестянке пустой - клацать!
Спрашиваю: «Ей сколько?»
«Двенадцать...»
4. ПЕРВОЕ ПРИЧАСТИЕ
Идем, как всегда,
впереди программы,
мне нравится некоторая чехарда,
урок мой окрошка,
гремучее зелье, смесь -
синтаксис, орфограммы,
фольклора немножко,
этимологии самообман:
язык ведь дан
нам в полноте своей сразу весь.
Вот и сейчас зашел разговор
про причастия,
их разновидности, падежи -
сыплю примерами, как жонглёр,
требую от класса участия,
и вдруг подхожу к Равшане,
говорю на грани
шепота: «Встань. Скажи,
понимаешь мой рассказ?»
«Понимать!» – и впокатуху класс.
«Сделай причастие из «понимать»
и получишь пять».
Смотрит с виноватой мольбой,
стоит, как в чаду,
нелепая кукарача:
«Понимающий...» – чуть не плача.
«Молодец! Усваиваешь науку!
У нас все получится с тобой!» -
и преспокойно руку
ей на плечо кладу.
Идем, как всегда,
впереди программы,
мне нравится некоторая чехарда,
урок мой окрошка,
гремучее зелье, смесь -
синтаксис, орфограммы,
фольклора немножко,
этимологии самообман:
язык ведь дан
нам в полноте своей сразу весь.
Вот и сейчас зашел разговор
про причастия,
их разновидности, падежи -
сыплю примерами, как жонглёр,
требую от класса участия,
и вдруг подхожу к Равшане,
говорю на грани
шепота: «Встань. Скажи,
понимаешь мой рассказ?»
«Понимать!» – и впокатуху класс.
«Сделай причастие из «понимать»
и получишь пять».
Смотрит с виноватой мольбой,
стоит, как в чаду,
нелепая кукарача:
«Понимающий...» – чуть не плача.
«Молодец! Усваиваешь науку!
У нас все получится с тобой!» -
и преспокойно руку
ей на плечо кладу.
5. OPIUM TEA
В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.
Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.
Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.
Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.
Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»
В высушенных стебельках
есть что-то готическое у мака,
кощеевское – корона
на черепе, будто бы циферблат
жизни и смерти, света и мрака.
Гробик бутона,
как погремушка, звучит в руках -
семена дребезжат.
Измельчаю в каменной ступке
двенадцать – и для забвенья,
и просто ради уступки
магии чисел, грею на плитке воду,
не доводя до кипенья,
подмигиваю себе-цветоводу
и - в термос две кружки, мак,
уксуса чуть и пусть потомится так.
Через час достаю из шкафа
варенье и мед,
раскуриваю кальян,
наливаю в кружку горячего стафа,
укладываюсь на диван -
и вперед, вперед
бражником порхать в животе
у мироздания в бархатной темноте.
Знаю, знаю, куда меня пряный дым
занесет в итоге,
в чей дом я с ним
просочусь, обнаружив щелку, -
там пока не в курсе, а я уже,
взяв свой курс, в дороге,
чтобы сладкой маленькой госпоже
вскользь поправить челку.
Вижу, вижу и грусть я ее, и смех,
в трансе плоть свою упраздня,
проникаю исподтишка к ней всех
технологий суммой -
по волнам, по воздуху, по лучу,
по кротовым норам, и ей шепчу
прямо в ушко: «Думай,
думай, солнышко, про меня!»
6. ЛЫЖНЯ
Зовут «айда! айда!»
тетрадные линии -
лыжня, провода
над головой, полынные
чертики на полях,
солнечной слюдой
ослепление:
здоровый и молодой
летишь
сквозь тишь,
умещая стремление
в двух колеях.
И – ах, ха-хах,
вдруг понять, как сон,
ловко и четко
с горки несясь,
что все круче уклон
и все теснее связь -
Слободка!
Торможу с поворотом,
как перед табу,
стою идиотом,
приложена ко лбу
заиндевелая рукавица -
что-то случится.
Зовут «айда! айда!»
тетрадные линии -
лыжня, провода
над головой, полынные
чертики на полях,
солнечной слюдой
ослепление:
здоровый и молодой
летишь
сквозь тишь,
умещая стремление
в двух колеях.
И – ах, ха-хах,
вдруг понять, как сон,
ловко и четко
с горки несясь,
что все круче уклон
и все теснее связь -
Слободка!
Торможу с поворотом,
как перед табу,
стою идиотом,
приложена ко лбу
заиндевелая рукавица -
что-то случится.
Это все новенькое от меня на сегодняшний день. Я продолжаю пить водку и говорить со всеми, кто хочет со мной поговорить пока не вырублюсь.
>Равшана
Звероеб
Это как чернильница-педофилка, но наоборот.
Привет, Юра. В прошлом треде просил у тебя пруфы. Ну да хер с ним. В целом, творчество литералли Александр Тиняков. Ждём-с
Я хуею, Шилов, ты что, в гомосеки записался? Не ожидал от тебя такого, думал, ты норм пацан.
красота
ляяя
Что может быть интересного в стишках педофила? Какое откровение может быть у взрослого лба, который извините за моветон имеет любоаные отношения с ребенком? Зачем мне вообще читать произведение неудачника? Зажатое девственное чучело компенсирующее свою несостоятельность человека стишками где он предстает солдатом.
В худлите вообще ничего интересного нет - все возможные сюжеты мировой литературы умещаются в один 200-страничный томик. В живописи тоже ничего интересного нет - любой ютубовский ролик и интересней и познавательней любого из шедевров Да Винчи или Рубенса. И в инструментальной музыке нет ничего интересного - просто набор звуков, нулевая информативность. В тебе, кстати, тоже ничего интересного нет, таких как ты ыкзпердов с очень ценным мнением на этой планетке 8 миллиардов тусит в моменте - если ты через три минуты жидко перднешь и обмякнешь от инсульта, то никто кроме твоей мамки и не заметит. Земля не налетит на небесную ось и мир не станет ни хуже, ни лучше. Все останется, как и было. С тобой или без тебя.
репорт работайте братья
Ваш-некогда-любимый-поэт