24 декабря Архивач восстановлен после серьёзной аварии. К сожалению, значительная часть сохранённых изображений и видео была потеряна. Подробности случившегося. Мы призываем всех неравнодушных помочь нам с восстановлением утраченного контента!
О, мой Боже, как невинно дети прутся с героина - ангелочки двух-трех лет! - сами лезут на коленки, под иглу подставив венки, просят дозу, что конфет.
На приходе, жарки, чутки, томно нежатся малютки, облепив меня впотьмах - то подсунутся под мышку, то подлезут под лодыжку, то уткнутся в терпкий пах.
Говорю им: "Спойте, лоли, быть на свете хорошо ли наркоманкой-малышом?" - Кайф! Ништяк! - щебечут пташки кто в носочках, кто в рубашке кто и вовсе нагишом!
Проступает жемчуг пота в складках тел их - вот забота, утоляй теперь их жар! И хотя язык мой ловок, нет, видать, таких уловок, чтоб закончился нектар!
Слившись в липком притяженьи, мы - дрожанье, копошенье, рой из кожи и волос, и, на это все взирая, где-то в закуточке рая мастурбирует Христос.
В предместье, на пустынном полустанке, где если сочинять, то некролог, с беспечностью навязчивой цыганки ко мне прибился месячный щенок: хотел в тепло и взглядом обезьянки смотрел в глаза: «Возьми меня, мой Бог!» Я вынул чистый спирт в аптечной склянке, облил его и тотчас же поджег.
Присев слегка, он завилял хвостом, секунду млея под моим теплом, потом огонь достиг щенячьей кожи, он взвыл, помчался от меня стрелой, затем - назад, упал и чуть живой глядел с укором: "Почему, о Боже?!"
Мне часто снится, что я девочка-подросток, отдающаяся двум деревенским парням – каждую улочку детского тела и перекресток я изучил по снам: ямочка над ключицами – поцелуйная Мекка, пупочек – Иерусалим, кружат паломники, словно до века веру не выбрать им. Спустятся в ад ли, поднимут ли флаги до рая- все хорошо девчонке в тринадцать лет, в этих объятиях двоякодышащих умирая и появляясь опять на свет.
Громыхая костями в похмельной трясучке на тучке в небе Ершалаима, мимо всех красот и чудес мироздания, следуя прямо в ад, я попросил бы у бога не для прощения, а для прощания вернуться в заснеженный Ленинград 85-го года, где в восемь лет сделал я в первый раз для него минет.
Он снизошел ко мне в полушубке и под хмельком в арке неоготической за углом коррекционной школы, где мой вдохновенный бред вылечить не могли ни уколы, ни психиатр, ни логопед. - Эй, дурашка, иди ко мне под подол! Я отрешенно упал на колени и подошел.
Он расстегнул ширинку и я окунулся в Дух, поняв, что не ошиблись два миллиарда мух, но отвернулся, побрезговал, мал был еще и глуп - ведь по моим губам не водили пока залуп! -Ну! - он сказал, о мой Боже, я ротик открыл и взял, все было алым в тот миг и мой ротик, наверное, ал! Он свою руку на голову мне опустил, перекрестил спустил, в первый раз простил.
Я хотел бы под видом волхва проникнуть к младенцу Христу и украсть его ночью под Вифлеемской звездой, чтобы где-нибудь в Риме божественную наготу сопрягать со своей человеческой наготой.
Я ему бы Катулла читал наизусть и в лучший гимнасий водил, на потехи и сладости сыпал без счета бы серебро, но на зрелищах и боях усмирял бы азартный пыл, переводя его пальчик из "contra" в "pro".
Я его бы сам с золотой молодежью свел и долго бы по ночам ждал его домой, волновался и не ложился до двух, а потом кричал на него, принюхиваясь к парам, и плетьми от него отгонял бы шлюх.
А когда бы он мне надоел окончательно, как его ни крути, и пришло бы время расстаться с ним, то его, по моей протекции, годам к двадцати пяти прокуратором бы назначили в Ершалаим.
Если келью мою ты разделишь с миром, новоприбывший брат мой пред око божье, в воскресенье бутылку Кагора с сыром мы возьмем и вместе Его изножье целовать мы будем, единой болью с ним горя и каясь, сухарь макая в благодатную влагу с его любовью - в остальные же дни не умрешь без чая.
Есть улун и пуэр, спиртовка, кружка - я тебе твою принесу со склада: ведь у нас бессонница, аки служка, полуночных бдений, часов отрада, и когда присядем за стол, под лампу челеса склонив над житийным словом, ты протянешь руку свою за рампу и нащупаешь кружку в литье кондовом.
Поцелуй в уста не отринь от брата - благочестен он, как ладонь за ушком, так Христос любимых своих когда-то лобызал, анафему слал подружкам, шея, ниже... — всё, всё угодно богу, ведь душа и тело — всего лишь слово, будем в каждый пост повторять помногу эти правила, брат мой, опять и снова.
Дети прекрасны снаружи и изнутри: двадцать четыре яичка розовых, двадцать три маленьких маточки выложены на столе, а на коленях дочурка смеется и норовит упасть, и не понятно, как может нравиться этой смешной юле целовать чудовище прямо в пасть.
Я научил ее для сладостных нужд использовать язычок и торопливые пальчики, но - молчок, лучше длинные волосы буду разглаживать ей, чтобы эта игра не стала малышке скучна, а после душа мы выйдем в скверик кормить голубей, слушать, как с неба падает тишина.
Мир безразличен, безличен, растаскан на тысячи звезд, каждая звездочка - будущий Холокост, даже ребенку понятен этот вселенский разлад, вот и зайчонок не спрашивает: "Почему?", тихо прижавшись ко мне и откинув головку назад смотрит во тьму.
Когда над маковой делянкой стелется туман, а башканы колышутся от пара, и пахнет осенью вдоль вырубки бурьян, сюда приходят варщики кукнара, среди которых ты, мой юный падаван.
С вязанкой хвороста, с большим котлом в руке ты позади бредешь по узкой тропке, а первые уже невдалеке с армейских фляжек скручивают пробки, разбив бивак в иссохшем бочажке.
"Котел!" - кричат они, подходишь ты с котлом, и фляги, окружив его по краю, бурчат опорожняемым нутром, и замолкают все, одним шажочком к раю став ближе в этом действии простом.
Но вот зажжен костер, ваш старший, взяв рюкзак, с лицом ветхозаветного пророка идет один с ножом в почти отцветший мак и солнце поднимается с востока, как нимб над ним - благословенья знак.
Есть время разобрать свой скарб, попить воды, а ты лишь молча смотришь на делянку, лелея ощущение беды, как сызнова открывшуюся ранку, но сладок этот страх, намеренья тверды.
Шуршащий сухостой под корень между тем ваш старший режет, делая поклоны, и каждый жест его небытием наполнен для тебя, как будто он с иконы сошел в твой мир, чтоб отворить Эдем.
В конце концов назад довольный, весь вспотев, с раздутым рюкзаком он шествует к ватаге, и голосов ликующий распев все нарастает... Три-четыре фляги протянуты к нему, несется смех из чрев.
Ваш старший сел в тенек, теперь трудиться вам: секаторы, ножи, топорики и сечки звенят в руках, перекрывая гам веселых голосов, и до размеров гречки вы крошите весь мак от срезов к башканам.
В котле бурлит вода, стакан граненый взяв, ваш старший отмеряет половину соломки каждому, и ароматом трав котел исходит весь; подсохшую лозину ему срезают, он мешает стаф.
Осталось только ждать, примерно через час вы сыплете в котел пол-упаковки соды, и пена, словно разогретый квас вздымается над ним в причудливые своды и густотой своей подбадривает вас.
Ты смотришь, как в костер подкладывают дров, чтоб выпарить воды ненужные излишки едва растаял пенистый покров над варевом и с хрипотцой мальчишки внезапно спрашиваешь: "скоро?" у братков.
Сейчас же стройный хор тебе гудит в ответ: "Не делается быстро медленное дело!" И только старший проливает свет: "Еще часок, пока не надоело..." Ты в пальцах теребишь какой-то сухоцвет.
Ползет так долго час, как будто время вспять поворотило вдруг, и позднее сомненье твой разум растревожило опять, но сердце ждет чудес и каждое мгновенье считает - лишь бы побыстрей начать.
Когда ж, достав отрез холстины, главный страж велит снимать котел и приготовить миску, ты чувствуешь нахлынувший кураж, чтоб закусить тебе дают ириску и в миску через ткань сливают выход ваш.
Пластмассовый стакан слегка дрожит в руках пока в него течет ручей чернющей жижи и прерывается на четырех глотках: "Ну вот и хватит..." Ты подносишь ближе его к губам и пьешь в один замах.
Как горько! Горше, чем все то, что знаешь ты, и с этой горечью не справиться конфете - ты морщишься и нюхаешь цветы, но и они горьки, горьки и листья эти, и этот воздух полный духоты.
Но тут сквозь горечь всех бессмысленных тревог, сквозь все предположения и планы твоя душа, как юркий мотылек помчалась к свету внутренней нирваны, ты закурил и на траву прилег.
Вдруг зуд почувствовав, ты смотришь на других - вся дюжина лежит, почесываясь вяло, и так приятно по примеру их коснуться кожи ноготком, как жало вонзить его в себя, чтоб зуд слегка утих.
Как будто толстый плед заботливой рукой накинул кто-то на тебя и тихо по голове погладил - никакой отныне боли нет и никакое лихо не сможет потревожить твой покой.
Мир целен и хорош, в нем быть совсем легко: просты движения, ясны движений цели, вода из фляги - будто молоко, и словно мать младенцу в колыбели природа шепчет что-то на ушко.
И грезится тебе под шелест листьев, под шуршание травы, под птичье щебетанье, что ты свою ватагу через год, как старший ваш приводишь на закланье к делянке маковой – и так из рода в род.
Вот это мне больше всего из него нравится, он ведь шизик и это неподдельно, инфа соточка, называется "Послание из психиатрической больницы":
Urbi et orbi, поскольку некому больше мне в этой кафельной торбе с отдушиной на стене вымолвить слово... Я ваш потерянный бог, снова и снова вами распятый, хотя и строг не был я с вами - привязан к кровати, тих запекающимися губами шепчу этот стих... Все страдания мира вместив в одно, стал я точкой надира для вас давно, тайным кошмаром, который вас сторожит пока вы с надеждой и жаром молитесь на зенит. Истина всё же в боли: боль оживляет тлен. Черви земной юдоли, жаждете перемен? Ищете выход из круга? Гоните прочь ваш страх? Жизнь - это миг испуга, ужас немой в глазах.
Шаз еще на психическую тематику поищу, где-то было, бампану потом стихами, если найду.
Желтые дома, в вас скорбь, тоска, растленье разбили закрома, в вас каждое растенье как пытку ощущает свой закут, в вас с мая по ноябрь живет зима, а с ноября по май дают жаре приют желтые дома.
Я вас познал, ваш ад, бастилию, гулаг, концлагерь, ваш яд, налитый в белизну пиал, я пил, как лагер, круги накручивал под скрипы половиц, ел на ночь веронал и падал в койку ниц - я вас познал...
Желтые дома, вы город, в котором я открыл восторг письма и шпилем-шприцем был стократно вспорот, умылся кровью, умер и воскрес, сошел с ума, но и теперь вхожу со страхом в вас, как будто в лес, желтые дома!
И вот:
Поговорим о безднах ада, о тополе гнилом у Пряжки, который виден из прохода от корпусов до неотложки, где, словно лошади в упряжке, бредут в любое время года те, кто пропал в немой зубрежке последней истины: "Так надо! Поскольку, будучи ничьим, - я болен и неизлечим".
О тополь с черными ветвями! Диктуй всю ночь свои диктанты, когда маячат часовыми перед кроватями архонты, на это, видимо, и дан ты, чтоб утром, крыльями кривыми отмерить наши горизонты и стать в одну шеренгу с нами, поскольку, будучи ничьим, ты, как и мы, неизлечим.
Еще есть два про психушку, но они опубликованы в "Звезде" и сразу гуглятся, поэтому скидывать не буду.
>>144465183 И чего нам теперь его не любить, а тебя любить? Про еблю с детьми пишешь в венках сонетов? Ну тип этого:
0
Ребенок тихий маленькая Вера - чудо в сапожках расписных и шарфе из мохера, в пальто, что тога - январским утром, не предвидя худа, стояла возле моего порога, почти как солнечного света сердцевина, почти как снежное зерцало, почти как мироздания причина, почти как первое начало. О Леонардо, где твоя сангина? Во мне гудело жало (чертова пружина) тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала!
1
Тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала увертюру, с волнением я слушал дробь и ждал финала, каким бы ни был он, и утро в мою келейку, камеру-обскуру, проникло россыпью цветного перламутра; тянулся в небе шлейф от самолета, что кротовина, и чуть слышно кто-то, там за окном смеялся сам себе, как мандолина. Я выглянул. Ко мне вполоборота стояла девочка соседская, и мина ее была довольна, большерота - чертова пружина...
2
Чертова пружина моей мечты сработала мгновенно: я дверь открыл и будто бы лавина обрушился на девочку всем весом, разбив о лед колено, и снегом рот набил ей, словно геркулесом; так, хромая и озираясь одичало, как куль с мукой крестьянин в закрома, я к себе ее занес и дал ей веронала. Растерянная, бледная, немая она на пол из рук моих опала. Внезапной ненависти, как орда Мамая во мне гудело жало.
3
Во мне гудело жало того, что называют предвкушенье, блестела сталь бухарского кинжала, а девочка без чувства, в онеменье объектом стала моего искусства; я снял одежду с бессловесной лоли (горловина бадлона все никак не стягивалась, то ли я волновался или паутина фабричной пряжи горло ей до боли сжимала так все время, как ангина), и прошипел в восторге тихом поневоле: "О Леонардо, где твоя сангина?"
4
О Леонардо, где твоя сангина? Все суставы ее видны мне были, как у Буратино, все жилки, которые сплетались, словно травы, не знавшие косилки, ее артерии, сосуды, капилляры под кожей цвета белого опала обозначали редкие удары сердечка, шедшего едва заметно, вяло, лишь маары (пупочек, губы, лоно) глянцем краснотала отсвечивали в блеске солнца-фары, почти как первое начало.
5
Почти как первое начало в реестре пыток, чтоб она молчала, я откопал сапожную иглу в скорняжном хламе и рот зашил ей, не жалея ниток. Она сучила в полусне ногами и снова погружалась в море бреда, как ундина. Я с пальцев кровь слизал и до обеда ее оставил - будет свежанина. Всё гимны пела мне моя Аэда, и был острее клина мой любопытный взгляд природоведа, почти как мироздания причина.
6
Почти как мироздания причина, жуть немоты ее в конце концов расшевелила, и картинно она руками обхватила щеки, барахтаясь в лучах холодного светила, кровоподтеки ощупывая и дрожа всем телом, как импала. Я подошел к ней и портняжным мелом наметил линии отрезов, и немало был удивлен, что девочка с уделом своим смирилась тут же и устало затихла в безразличье оробелом, почти как снежное зерцало.
7
Почти как снежное зерцало сияли грани заточенного только что металла, когда под локоток ей, взрезав сухожилья, вошел он, и комком в ее гортани остановился крик от боли и бессилья. Одним движеньем я отрезал руку, и морщина легла между бровей ее, отображая муку. Затем вторую, ножки, как велит доктрина симметрии всем тем, кто адскую вампуку решил поставить. В луже из кармина она лежала, вызывая скуку, почти как солнечного света сердцевина.
8
Почти как солнечного света сердцевина, на кончике иглы от шприца адреналина горела капля, и в сознанье укол ее привел: неистово крутиться она вдруг начала, забавное созданье, глаза тараща и обмакивая в пыль живые раны (моя берлога ее, наверное, скопила океаны). Я подождал немного и скотчем пережал малышкины болваны, взглянул в окно, меня взяла тревога - худая женщина, как тень фата-морганы стояла возле моего порога.
9
Стояла возле моего порога соседка, мать моей игрушки, строго она звала ее домой, протяжно, хрипло, немножко едко, не зная, как ее дочурка влипла; сама же девочка тем временем, как полоз - вот Иуда! - ползла к дверям на ей знакомый голос, я отшвырнул ее ногой туда, откуда она стремилась; словно кока-кола с арбузом пенилась ее деталей груда, а мать была от дочери на волос январским утром, не предвидя худа.
10
Январским утром, не предвидя худа, восвояси соседка удалялась прочь, покуда я слушал крышки звон на котелке от пара и всё о нежном мясе читал в старинной книге кулинара. Достав из шкафа специй, чернослива, я пищу бога готовил два часа без перерыва, и девочка, безрука и безнога, смотрела с ужасом, как взяв аперитива (стаканчик грога), я кости завернул неторопливо в пальто, что тога.
11
"В пальто, что тога, - с лицом паяца я говорил ей тоном педагога, приправив мясо горстью мухоморов, - ты больше никогда не выйдешь прогуляться, ребячьих взоров не приголубит грация и нега твоих движений, скромность их и мера, твои ладони не коснутся снега, ты в школе больше не решишь примера, как лего я разберу тебя, забава изувера! Забудь восторг случайного разбега в сапожках расписных и шарфе из мохера!"
12
В сапожках расписных и шарфе из мохера откуда-то из девочки, из пыли ее двойник-химера внезапно начал возноситься или, точней сказать, кружить над нею, словно птица, я, испугавшись, что она увидит это и возомнит, что в рай сбежит отсюда, бифштекс, котлета, взял вилку и глаза ее на блюдо не медля выложил, что шарики щербета, мычала через нос моя зануда, а сверху вился призрак, как виньета - чудо.
13
Чудо страданий девочки уже к концу спешило, словно Будда она застыла в уголочке. Я в ящике стола нашел тупое шило и тут же в почки малышке начал наносить уколы, она вдруг выгнулась всем телом, как пантера, а злые пчелы моих ударов, словно хабанера все жестче были (в танце мусцимол и с ним мускарин неслись во мне со скоростью карьера), и приведением струилась сквозь проколы ребенок тихий маленькая Вера.
14
Ребенок тихий маленькая Вера, вернее остывающее тело, лежала за открытой дверцей шифоньера, которая торжественно-уныло скрипела, будто выла на сквозняке, пока я на потеху аду облизывал кровавые сусала безглазого обрубка, как награду за буйство карнавала, привлекшего теней несметную армаду, и знал уже, что сердцем каннибала я буду петь сегодня серенаду тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала.
infin
Тоски всю ночь не зря, как тенор из Ла Скала (чертова пружина) во мне гудело жало. О Леонардо, где твоя сангина? - почти как первое начало, почти как мироздания причина, почти как снежное зерцало, почти как солнечного света сердцевина стояла возле моего порога январским утром, не предвидя худа, в пальто, что тога, в сапожках расписных и шарфе из мохера чудо - ребенок тихий маленькая Лера.
>>144465343 > написал про сожжение щенка и ввод кала через шприц Гений, ебаный гений!
Он не знает, что сонет - это не просто когда 14 строчек. А его стихи с напускным ультра насилием, которое чаще всего не несет никакого смысла - это вообще отдельная тема для презрения.
>>144466363 Ладно, тебе не нравится наш любимый автор за насилие, о себе ты ничего говорить не хочешь. Почему же ты считаешь, что пишешь о чем-то более интересном для нас, чем ввод говна шприцем в пизду? Ввод говна шприцем в пизду в сонетной форме вольным размером - это стильно, модно, молодежно. Что и куда ты ввел, чтобы заинтересовать нас?
>>144465785 >Он не знает, что сонет - это не просто когда 14 строчек. Та-та-та, теза-антитеза-синтез-хуинтез. Ты знаешь, дурилка, что он 10 лет на филфаке С-ПбГУ провел, занимался поэзией, имеет научные публикации, выступал на десятках конференций и если бы не заболел шизой, то уже бы доктором наверное был. Блядь! Бесите, умники мамкины! Школота ебучая! Поэт он уровня ...ова! Чичаз!
Сбежав из города, в котором нет тепла, мы встретились на пляжике осеннем. Нет смысла спрашивать – слова или игла свели нас вместе там, когда от ремесла и сам я стал пожухнувшим растеньем: безумцем, чей рассудок – мотылек. Я подошел к нему и тихо сел у ног.
Он не прогнал меня. Всё шелестел прибой, как будто перелистывал страницы. Я знал, что он далек и что с самим собой спокойнее ему… Услужливой рабой заглядывал я под его ресницы и ждал, и ждал пока он в полусне глаза не приоткрыл, не улыбнулся мне.
Я прикурил ему, он так же молча взял и, к подбородку подогнув колени, тянул, смотря на мир, как на музейный зал: набитый рухлядью покинутый вокзал, - спектакль теней, пропущенный по вене. Затем он встал, чтобы уйти совсем, а я остался там среди картин и тем.
>>144468303 Я не автор и даже с ним не знаком, но люблю его всей душой, а вот чего ты тут испражняешься, я не знаю - горит, судя по всему, одно место, так я подкину полешек:
Юным телам идут поцелуи смерти. Что на вершинах духа или в земной круговерти их красоту покоробит, найдет в ней изъян? О Гиацинт, Антиной и святой Себастьян!
Нам, беглецам, лишь изнанка досталась – слово, краски и камни, чужой красоты полова, падаль прекрасная, сладкой мечты дурман. Им же, разлитым в эфире и на листе осеннем жилками красными вытканным, нашим пеньем, видимо, лестно заглаживать свой обман…
>>144470191 Автор не хочет, чтобы его упоминали. После каждого упоминания мы теряем тексты и не получаем новых долгие месяцы. Он болеет. У него шизофрения.
>>144469369 Проснуться в героиновом притоне, дышать, дышать как будто от погони едва ушел, смотреть, смотреть на стол с вещицами ужасными и – чудо! – вдруг детский свой кошмарный, жуткий сон припомнить разом и понять откуда твой мир почерпнут, как он сотворен…
Качает ветер занавесок лен, как будто в них запутался Иуда, безмерно холодно – мороз и тишина! Закончено осуществленье сна.
Ничего не нужно кроме… кроме, собственно, - чего? Сумрак теплится в объеме комнаты под Рождество. Тихо. Если же вглядеться в пряный синеватый дым, то сады Аранжуэца просто меркнут перед ним.
Но не Шиллера, - Бодлера хорошо читать сейчас: счастья душная химера с жадностью косит свой глаз в недра дымной пантомимы (нет "Осколков" под рукой), где Морфей и Пан томимы неестественной тоской.
Только в призраках спасенье может отыскать душа, в том, что ей воображенье нарисует не спеша, и пока в уснувшем доме я справляю торжество, ничего не нужно, кроме… нет, пожалуй, - ничего!
Я улитка, не прытко из-под листа, рано утром спускаюсь в росу, в том саду, где чучело рвет с креста ветер осени ранней, а дом, чуть качаясь над дымкою навесу, опирается ставнею на косу, и ползет за мной, оживает в нем переборок скрип, механизмов гром, бах да бом - просыпается бог-домовой, и холодной мокрой газонной травой я себя от него несу.
Усиками трогая смерть за ресницу (так бывало летом в этом саду), каждую птицу мне легко было слизью мнить на моем следу, а теперь, когда по осени снова он рядом, обрядившись в калоши, со всем шерстяным этим страшным нарядом, когда шелохнулся вот этот куст - царь всем моим наградам, он превратил меня в хруст.
Хруст — не слово пустое, в том иван-чаевом сухостое, в этих калиновых зеленцах хруст оживляет мой прах, в этом гамлете зимних крокусов он лаэртен, в этих аннушках подорожника он скользит, потому что дух мой бессмертен так Человек, расплакавшийся, велит!
>>144469369 Я влюблен в мальчишку, который плут: на девчонок падок и буржуазный быт. Не отыщешь его, когда он нужен, когда же его не ждут – тут как тут стоит.
Но зато как целуется сладко, как нежен в постели он! Только вот беда – не думай его выпускать за порог, потому что этот хамелеон в обольщенье - бог.
Он любовные игры все разучил наизусть, так и крутит, и вертит юбками на ходу. Если он не прибьется к рукам окончательно – то и пусть! Я другого себе найду.
Жан д'Арилье поднимется через год на сцену Пале-Рояля, оглядится вокруг в каких-то своих сомненьях, а потом блеванет под крышку беккеровского рояля, и на этом закроет вопрос о своих поэтических чтеньях.
Джефри О'Нил через год в Ливерпуле, почувствовав слежку, обольет меблирашку бензином, не думая о потере всех стихов и, спичкой взмахнув, покинет ночлежку, и на этом закроет вопрос о своей литературной карьере.
Серджио Паулетти в поисках мальчика через год позером забредет в ночные кварталы аргентинского ада - Альведо, за проститутку заступится, будет зарезан ее сутенером, и на этом закроет вопрос о своем стихотворном кредо.
Жан д'Арилье, Джефри О' Нил и Серджио Паулетти разливают из-под полы абсент в заведении черной Карлиты, - алкоголик, сепаратист и педик смеются, шумят, как дети, и вопросы все для них так маняще еще открыты!
>>144469369 Возьми гранату и будь свободен! Или езжай на Кавказ, купи у абреков за пару сотен ТТ и боезапас, и если сунется тварь какая - смело стреляй в живот, пускай покорчится, истекая потоками нечистот. Пускай опарыши разведутся в теле его гнилом, пускай навозные мухи вьются над ним и ползают в нем, пускай жуки прилетят на запах смрадный его и псы пускай приходят на тонких лапах к нему, топорща усы. Пускай он движется непокорно, смотрит на свой живот, пускай оттуда, как горсть поп-корна личинок он достает, пускай от ужаса каменея, ясно поймет он вдруг, что ночь становится все длиннее, и - никого вокруг.
>>144472181 У мадридского двора спроси, я просто знаю как пробивать удаленное на Стихи.ру, где у него закрыта страница. А так-то там вокруг много народу толкется, "мадридский двор" и всякая хуйня, я про него слышал много всякого, но пересказывать не буду, тем более, что он тут сам сидит. Рили. И часто сам постит свои стихи и тогда дает ссылку, где тот или иной корпус текстов читнуть можно.
>>144473098 Он испанский знает хорошо. Ближний круг называет его Хорхе - переведенное на испанский его русское имя. Мадридский двор. Ну они ему ништяки носят, денег дают. Он болеет.
>>144473976 Я думаю, что к нему нельзя подходить с точки зрения тривиальных сексуальности и наркологии. Он инвалид 2-й группы по психиатрии, если что. Знаю, что заядлый курильщик, другие зависимости на мой взгляд под большим вопросом, включая алкогольную. Секс? Не думаю, что это его действительно интересует. А так би скорее всего. Педофилия? Он до сих пор влюблен в свою первую, как он мне говорил, а когда они потрахались им было то ли 14, то ли 15. В принципе да, педофил!
>>144482302 Автор против публикации его стихов где бы то ни было, т.к. боится, что его за них убьют или посадят в тюрьму. Поэтому, что удалось украсть - ваше, но остальное наше! девочка-из-"мадридского-двора"
>>144482799 Да нифига, я лично знаю Шилова и ни в каком мадридском, блядь, дворе, не состою. Я с ним сто раз бухал и в кабаках и у него дома - он более чем здоров и 32-килограмовыми гирями жонглирует. Стихи и правда скрывает почему-то, но мне нравятся его ранние тексты без всякого эпатажа, вроде этих:
Всему дана своя печаль: Неве и сумеркам над ней, и фонарям, в ее грааль бросающим щепоть огней.
И мне своя печаль дана, с которой жить и умирать, но в этом городе она легка, почти как благодать.
Напишут наши имена в тупых и чопорных журналах, и мы, найдя себя в анналах, наверно, скажем: "Вот те на!"
И будем долго веселиться, и, как Шекспир трясти копьем, и город выжжем весь, и лица случайным встречным разобьем.
Когда же кончатся забавы, опять завалимся в шалман искать утерянный обман любви, надежды, тихой славы.
* Ненавидеть по-настоящему можно только того, как мне кажется, кто все чувства и мысли твои насквозь видит и без помех проникает в самое естество человеческое, куда и тебе самому проникнуть не удалось, кто одним тобою занят, шевелит ночную листву, убаюкивает и нежит, находит всегда предлог для заботы и жалости… То есть, по существу, ненависти достоин один лишь бог.
И любить без оглядки, до судорог, до бестолковых слез можно только того, опять же, кто всё простит даже ненависть, кто от тебя и так уже перенес бесконечно много насмешек, измен, обид, но не требует жертв за это и не ведет атак исподтишка злопамятных, не назначает срок, чтобы проверить чувство, а значит, выходит так, что и любви достоин один лишь бог.
Я стою у окна и смотрю на стылый февральский залив: всё замело, даже наста от неба белесого не отличишь. Тот, кто идет там сейчас, не знает, наверное, жив он, или умер, запав навсегда в эту сонную тишь: берег оставленный не разглядеть, как и берег другой, только сухого снега труха бесшумно пылит из-под ног только следов вереница лежит позади дугой, а вокруг - пустота (или один лишь бог?)
>>144485483 Продать? Хе-хе. У меня-то любовь к искусству и художнику. А манды-хуи это тут у нас настолько смешные пиписьки, что когда мы вчитнем флобра и накатим когра под пару пулек, то ажно пердим вслух со смеху от ващих проблем, если кто-то двач читнет!
>>144486176 Я с ним работала экскурсоводом в музее Анны Ахматовой еще до того, как он написал хоть один из пропиаренных здесь текстов. Про остальные отношения говорить не буду, но мы в ванной вместе сто раз нагишом купались, и блевать я его по многим садикам Питера водила после передоза, и вообще - не тебе судить!
Кто в курсе, автора не светим!
О, мой Боже, как невинно
дети прутся с героина -
ангелочки двух-трех лет! -
сами лезут на коленки,
под иглу подставив венки,
просят дозу, что конфет.
На приходе, жарки, чутки,
томно нежатся малютки,
облепив меня впотьмах -
то подсунутся под мышку,
то подлезут под лодыжку,
то уткнутся в терпкий пах.
Говорю им: "Спойте, лоли,
быть на свете хорошо ли
наркоманкой-малышом?"
- Кайф! Ништяк! - щебечут пташки
кто в носочках, кто в рубашке
кто и вовсе нагишом!
Проступает жемчуг пота
в складках тел их - вот забота,
утоляй теперь их жар!
И хотя язык мой ловок,
нет, видать, таких уловок,
чтоб закончился нектар!
Слившись в липком притяженьи,
мы - дрожанье, копошенье,
рой из кожи и волос,
и, на это все взирая,
где-то в закуточке рая
мастурбирует Христос.