… Зачинался рассвет.
Степану казалось, что он бежит, но это была иллюзия, которой тешил себя изможденный организм. На самом деле Степан медленно шел, пошатываясь и спотыкаясь.
Заснеженная, но хорошо протоптанная среди леса тропинка уже почти вывела Степана на вокзал. Был это, правда, никакой не вокзал, а небольшй полустанок с ветхим одноэтажным зданием, где продавали билеты на электричку до Города, так в Глухове называли областной центр.
К облегчению Степана, на вокзале горел свет. Это было хорошим знаком. Потому что когда в Глухове началось ЭТО, во всём городке пропало электричество…
*
… С новогодней гулянки Степан ушел рано, не было еще и часа — пару месяцев назад он плотно “закодировался”, а пьяные друзья являли собой живое алкогольное искушение. К тому же, странное новогоднее обращение Президента и особенно намеки про какого-то Пхы произвели на Степана, в отличие от поддатых друзей, гнетущее впечатление.
“Ну его нахер, домой потопаю, — думал Степан, — Спать лягу. А утром в гараж, машину ремонтировать надо…”.
Но все пошло совсем не так.
Около двух часов ночи погас свет и прекратились взрывы петард. А пьяные крики смолкли, чтобы через несколько мгновений превратиться в вопли ужаса смешанные с совсем не новогодним матом.
— Саня, блядь! Саня! — доносилось с улицы, – Не трогай эту хуйню! Саня, беги сюда, блядь!
Степан с удивлением подошел к окну. В хрущёвке напротив свет тоже не горел, и на ночной улице вроде бы никого не было. В полутьме — уличные фонари через раз — рассмотреть что-либо было трудно. Лишь какая-то гигантская тень исчезла за одним из дальних домов, но это, как решил Степан, ему показалось. “Перебрали пацаны с бухлом, — с неосознаваемой завистью подумал он, — Но со светом-то что за хуйня?”
Степан собрался было выйти покурить в подъезд, и даже нащупал на столе пачку сигарет, но тут с улицы опять раздался жуткий крик, а сразу за ним странный громкий звук, напоминающий одновременно уханье совы и собачий скулёж. Степан бросился к окну, но ничего особенного не увидел. Только темнота и странная для новогодней ночи тишина.
Степану стало тревожно. Он снова попытался нащупать сигареты, но поиски прервал стук во входную дверь. Стук был сильным, словно били ногой со всей дури.
“Нахуя так долбиться?” — раздраженно подумал Степан, направляясь в прихожую.
— Кто? – спросил он, одновременно посмотрев в глазок. В подъезде свет был, если так можно было назвать одинокую тусклую лампочку между этажами. За дверью маячил трудно различимый в полумраке силуэт очень высокого человека.
— Электрики, — донеслось в ответ.
Степан автоматически потянулся открывать, но, наткнувшись на холодный металл засова, замер.
Что-то не так...
— Кто там? – спросил ещё раз, напряженно вглядываясь в глазок. Силуэт был абсолютно неподвижен.
— Электрики, — безучастно повторил голос из-за двери.
“Голос!” — догадался Степан. Голос был высокий, похож на женский, но какой-то скрипучий. И совершенно без эмоций, и оттого пугающий.
“Иди-ка ты на хуй, электрик ёбаный”, — испугано и вместе с тем злобно подумал Степан. Смотреть в глазок было страшно, и Степан, затаив дыхание, прислушался, приставив ухо к одной из замочных скважин. Никаких звуков с лестничной площадки не доносилось.
“Ушел”, — подумал Степан, и в это же мгновение в дверь опять трижды ударили. Ударили что есть силы. Степан отпрянул. В голове стало пусто, ощущение нереальности происходящего погрузило Степана в какой-то гипнотический ступор, и около минуты он тупо смотрел в стену.
“Надо открыть, — неожиданно равнодушно подумал Степан, — Живем-то один раз”.
Но дверь он не открыл, потому что вдруг отчётливо понял — он этого не думал. Кто-то посторонний произнес в голове эту фразу его же голосом в попытке выдать ее за собственную Степанову мысль. И понял он это только потому, что за окном раздался очередной, полный ужаса вопль, который и вывел его из странного транса.
“У меня крыша едет?” — Степан схватился за голову, будто надеясь удержать уезжающую "крышу".
— Сука, ружье-то в гараже, — прошептал он и удивился, что вспомнил про старое отцовское ружье. Но, как ни странно, мысль привела в чувство и добавила храбрости.
Степан посмотрел в глазок. На площадке никого…
… Минут пятнадцать Степан бесцельно бродил по темной квартире. За это время выяснил, что ни телефон, ни сотовый, ни интернет не работают.
— Что же делать? — вслух подумал Степан, сидя на кухне и докуривая вторую сигарету. В городе явно происходил какой-то катаклизм. Минут через пять после ухода “электрика” из подъезда донёсся крик, перешедший в истошный визг, и шум какой-то беготни. Степан выходить не стал. Он струхнул не на шутку, и ограничился тем, что посмотрел в глазок, но ничего, кроме пустого темного подъезда, не увидел.
Из-за окна уже в четвертый раз долетел странный ухающий звук, на этот раз откуда-то издалека, видимо, с другого конца города.
“Надо валить, — понял Степан, — надо ехать в Город”.
В областной центр обычно ездили на электричке, которая останавливалась на полустанке за посёлком километрах в десяти от Глухова. До полустанка добирались автобусом. Но сегодня, в новогоднюю ночь, никакие автобусы, конечно, не ходили. А машина была сломана и стояла в гараже на другом конце Глухова. А на улицах Глухова творилась чертовщина…
Размышления прервал звук разбившегося в дальней комнате, где Степан обычно спал, оконного стекла.
— Сука! — Степан вскочил, опрокинув табуретку, но вместо того, чтобы бежать и оценивать ущерб, медленно взял со стола нож, замер и прислушался. В дальней комнате ЧТО-ТО медленной возилось, раздавались какие-то скрипы, щелчки и чавканье. Потом оттуда послышался голос.
— Надо ехать в Город… нахуя так долбиться... утром в гараж… выпить бы… со светом-то что за хуйня...
Это был голос самого Степана. Но равнодушный и пустой. И не человеческий…
… Степан не заметил, как оказался на улице. Единственное, что он запомнил, это казавшиеся бесконечными ступеньки, по которым он бежал вниз, прочь из квартиры, прочь из дома.
Оказавшись на улице, Степан обнаружил на себе дубленку и не обнаружил шапку. Никак не оценив эти обстоятельства, он бросился бежать по направлению к загородной дороге, ведущей на полустанок. Бежал дворами, чтобы сэкономить время, или маленькими улочками, избегая больших пространств. Степан ожидал и боялся увидеть трупы, много трупов, но дворы и улицы были абсолютно пусты....
Стояла кромешная темень, но зрение вполне адаптировалось к ней, и основные контуры Степан различал безошибочно. Остановился он только один раз, когда, вбежав в очередной двор, столкнулся с ЧЕМ-ТО.
Остановившись как вкопанный, Степан несколько секунд наблюдал за тем, как на другом конце двора НЕЧТО огромное, напоминающее силуэт гигантской гусеницы на нескольких рядах ног, похожих на уродливые собачьи лапы, огибает пятиэтажку. В холке, если в данном случае можно было так выразиться, существо почти достигало второго этажа. И еще у существа не было морды. Вместо нее Степан разглядел лишь какую-то темную кляксу. Впрочем, тут, скорее всего, виновата была ночная темнота.
Степан завороженно глядел на НЕЧТО, а НЕЧТО, в свою очередь, заметило Степана и не спеша, трусцой и абсолютно бесшумно, направилось к нему. При всей неспешности, НЕЧТО передвигалось довольно проворно. Через несколько секунд ОНО было бы уже возле Степана, но неожиданно окно на четвертом этаже распахнулось, и в темном проеме появился похожий на старого десантника пьяный усач в тельняшке и с ружьем.
“А у него ружье дома было”, — тупо, но в глубине души одобрительно подумал Степан.
— Ну, падла, блядь! — заорал десантник и дважды выстрелил в сторону НЕЧТО. ОНО резко развернулось и безо всяких пауз направилось к дому десантника. Добежав до него, НЕЧТО также проворно полезло по стене вверх.
— Блядина! — крикнул десантник, запустил ружьем в НЕЧТО и захлопнул окно.
Что было дальше, Степан не видел, так как во всю прыть помчался прочь из Глухова…
>Непредставимого Пхы
Cолнцеликий Кхе?
— Скажите, Николай, — донесся из телевизора задорный женский голос, — а как вы будете встречать Пхы?
— По-нашему, по-русски! Так, как только мы, россияне, и умеем! — Степан узнал залихватский баритон Николая Баскова, — Сначала в баньку русскую схожу, потом медком с пасеки намажусь да выйду прямо к гостю дорогому.
— Да что вы говорите! — притворно изумилась ведущая, — А как же песня?
— А без песни, дорогая моя, никуда! — ответил Басков.
— Песня про Кормление! — это было сказано уже вдвоём и, адресовалось телезрителю, видимо. После чего раздалась до боли знакомая с детства мелодия:
— Кабы не было бы Пхы в городах и селах,
Никогда б не знали мы этих дней веселых!...
“Совсем они там на телевидении ебанулись. Пичкают народ какой-то ахинеей, — Степан наконец нашел в себе силы встать и подойти к кассе.
— Во сколько ближайший до Города? — спросил Степан, наклонившись к окошечку. И тут же отшатнулся: вместо привычной тетушки на кассирском месте сидел щуплый субъект с неприятным старушечьим лицом и острыми глазками. Одет он был в странный серый балахон, подобные которым Степан видел в недавнем историческом фильме про эпидемию чумы в средневековой Европе.
— Мне бы до Города ближайший, — неуверенно повторил Степан.
— Маршрут отменили, электричек больше не будет, — высоким скрипучим голосом ответил субъект, внимательно рассматривая Степана.
— Как это? – опешил Степан, — Совсем не будет?
Субъект молча смотрел на него, сидел он пугающе неподвижно.
— А вы тогда зачем тут? — нервно спросил Степан, чтобы хоть что-то сказать.
— Смотрю, — безразлично ответил субъект, — чтобы такие как ты не разбежались.
В то же мгновение с улицы послышалось уже знакомое жуткое уханье…
… Главный зал Катакомб находился глубоко под Храмом 1010100. Настолько глубоко, что старый, дряхлый лифт, пугающий Президента неожиданными встрясками и громким лязгом, спускался, казалось, целую вечность. Томительную, полную страха и липких мыслей, вечность.
Президент вдруг поймал себя на мысли, что никогда не задавался вопросом о том, а на какой собственно глубине залегают Катакомбы. Удивило не то, что он не знал этого даже приблизительно, а именно то, что не интересовался вообще.
“Да и не к чему мне это”, - Президент облизнул губы. – “Пустая информация”.
Воздух становился все более влажным и холодным. И каким-то тяжелым.
Президент поднял голову и посмотрел на одинокую слабую лампочку, слегка раскачивающуюся под потолком лифта. Иногда она на пару секунд гасла, но тут же загоралась вновь, но этого времени Президенту хватало, чтобы испытать иррациональный и первобытный ужас – ужас человека, погребенного заживо.
“Кто им тут проводку чинит? Тоже служки эти ебанутые?” – нервно думал Президент. – “А если я тут застряну к чертям собачьим?”
Впрочем, Президент не верил, что когда-нибудь застрянет в этом дряхлом лифте. Почему-то был уверен, что этого не произойдет никогда.
Лифт в очередной раз дернулся, подмигнул Президенту тусклой лампочкой и продолжил двигаться вниз.
*
Лифт остановился. Президент прислушался. Он всегда прислушивался, и каждый раз не слышал ничего кроме собственного непроизвольного нервного покашливания.
Дверь лифта не была автоматической. Ее было необходимо открывать вручную, приложив весьма заметное усилие.
- Кхе-кхе, - прокашлялся Президент, чтобы придать себе немного так не достающей сейчас уверенности и потянул ржавый рычаг массивного передаточного механизма.
Дверь, издав охающий скрежет, медленно отъехала вправо.
Президент вышел из кабины и оказался в небольшом тамбуре, напоминающем тупик заброшенного подземного перехода. Здесь, как и в лифте, имелась единственная тусклая лампа, но она была закрыта полусферической решеткой, типа тех, что использовали в подъездах российских городов в лихие девяностые.
“Зачем решетка? Боятся, что лампочку спиздят, что ли?” – Усмехнулся Президент. В прошлый его визит решетки не было.
Вход в круглый туннель, ведущий прямиком в главный зал Катакомб, находился в дальней стене. Президент про себя именовал его “норой”, ибо туннель этот был настолько низким и тесным, что передвигаться по нему можно было только на четвереньках. Это было и унизительно, и, что еще более неприятно, тяжело физически, ибо протяженность “норы” была по прикидке Президента не меньше километра.
“Какое же все-таки свинство”, - устало подумал Президент. – “И главное – зачем?”
Он подошел к туннелю и, нагнувшись и уперев руки в колени, зачем-то заглянул в его темную непроглядную даль. Из туннеля шел слабый теплый ветерок. Света в конце видно не было – туннель имел несколько изгибов.
“Ладно. Пора”.
Президент разделся догола и аккуратно сложил одежду в углу, удовлетворенно отметив, что грубый бетонный пол в тамбуре был как всегда идеально чистым. Затем он взял миску с пахучим маслом, оставленную здесь кем-то из служек, скорее всего, специально для него, начал тщательно натирать каждый сантиметр своего тела. Масло было скользким, белесым. Запах его был сладковатым, а насчет вкуса Президент мог только догадываться. Пробовать эту гадость ему в голову не приходило.
Сначала ноги. Затем руки. Потом тело и гениталии.
Лицо Президент всегда натирал в последнюю очередь. Зачерпнув ладонями масло, он изо всех сил зажмурил глаза, сжал губы и задержал дыхание, после чего “умылся”, преодолев резкий приступ тошноты.
Еще несколько минут после процесса натирания Президент стоял, опершись руками о стену и, не открывая глаз, медленно дышал через рот. Дыхательная гимнастика немного помогала справиться с брезгливостью.
“Ладно. Пора”, - мысленно повторил он и, опустившись на четвереньки, пополз в туннель.
Ползти по туннелю было и тяжело, и унизительно, но это все отходило на второй план перед страхами, которые овладевали Президентом в тесном, неизвестно кем и когда прорытом темном коридоре.
Здесь, никогда в жизни не страдавший клаустрофобией или боязнью темноты Президент, мог ощутить все их “прелести” в полной мере.
Через некоторое время после начала передвижения тусклый свет за спиной окончательно угасал, и Президента окутывала абсолютная темнота. И абсолютная тишина, нарушаемая лишь ритмичным звуком собственного испуганного дыхания. Дыхание казалось каким-то болезненным. Каждый раз, прислушиваясь к нему, Президент вдруг осознавал всю ничтожность собственной человеческой телесности, ее слабость и бесполезность.
“Мясной мешок наполняется животворным газом, а затем сдувается. Наполняется и сдувается. Снова и снова. И нет никакой возможности прервать эту навязанную предопределенность. Ты всегда ползешь по узкому тоннелю телесных предопределенностей, что навязало тебе проклятое Бытие”
- Кхе-кхе, - негромко кашлял Президент, чтобы отогнать странные мысли, которые словно бы расщепляли его личность. Плохие мысли. Чужие мысли.
Впрочем, мысли эти все чаще сменялись иррациональным страхом “тесноты и давления”. Время от времени, задевая головой потолок туннеля, Президент с ужасом осознавал, что над ним нависают километры и килотонны земли. Он словно бы мог каким-то образом прочувствовать всю эту титаническую массу, ощутить и ее “фундаментальную тяжесть”, и свое условное существование на ее фоне. И начинал быстрее перебирать руками и коленями.
Через некоторое время Президент вдруг застывал на месте, не в силах пошевелить ободранными о шершавый пол конечностями. И прислушивался к темноте. Слепо шарил по стенкам и по полу впереди себя.
“А вдруг я наткнусь на труп? На чей-то труп? Нащупаю холодную ногу? Или руку?”
– Что это я такое несу? Что за чушь? – Говорил себе Президент, чтобы отогнать очередные странные мысли, всплывающие откуда-то из глубин его собственного разума. И даже не говорил, а, сам того не замечая, еле шептал, словно боясь, что Некто услышит. Тот, кто испокон веков пребывает в темноте, и Кого еще первобытные люди пытались отогнать подальше, подкидывая в костер побольше дров.
Темнота будто заливала глаза. Будто бы была некой средой, физически мешающей двигаться вперед.
Темнота изматывала.
Темнота порождала Звуки.
Где-то за спиной Президент вдруг слышал тяжелый вздох или ритмичное приближающееся постукивание, или осторожный крадущийся шорох.
“Я действительно это слышал”? – Спрашивал себя Президент, задерживая дыхание и судорожно прислушиваясь, но не обнаруживая никаких звуков, кроме гулких ударов собственного сердца.
- Кхе-кхе, - наконец негромко кашлял Президент, прерывая тягостное оцепенение, и продолжал ползти вперед.
После того, как Президент выполз из туннеля, он еще некоторое время стоял на четвереньках и не шевелился. И ни о чем не думал, медленно собирая свое сознание в единое целое и привыкая к свету.
Затем он медленно встал и, болезненно щурясь, огляделся. Подобрал полуистлевшее тряпье и грязную веревку, небрежно брошенные у выхода из туннеля специально для него, и кое-как оделся, прикрыв скользкую унизительную наготу.
Главный зал Катакомб не изменился с тех пор, как он был здесь в последний раз. Не менялся он, как предполагал Президент, не только с его последнего визита сюда, но и на протяжении тысяч, десятков тысяч и, возможно, миллионов лет.
Зал был идеально круглой, по крайней мере, так казалось, формы. Высоко вверху висел прожектор с мощной ртутной лампой, излучавшей резкий синеватый свет.
Зал был совершенно пуст. Потолка видно не было. Стены имели монотонный темно-серый цвет. И только на полу то тут, то там были начертаны какие-то символы, смысл которых был Президенту непонятен, а вид – неприятен.
С противоположной стороны от туннеля, из которого несколько минут назад вылез Президент, находились массивные двустворчатые двери. Оттуда приходили служки, а иногда и сам Архи-еретик.
Президент прошел в центр зала, встал на колени лицом по направлению к дверям, закрыл глаза и принялся ждать. Длительность этого ожидания была всегда различной, но какой именно, сказать было невозможно — у Президента здесь совсем пропадало чувство времени.
В зале было тепло и тихо, лишь изредка откуда-то снизу - из глубин - доносились пугающие звуки: глухие и медленные скрежеты, раскатистые и утробные переливы, низкие гулы и скрипы…
… Из дверей появился служка. Как и все местные обитатели, он был одет в серый балахон, опоясанный грубой веревкой.
- Поднимись и иди за мной. Сегодня ты узришь Пастбище.
Пы
ОП продолжай, интересно чего там дальше.
Длинный и извилистый коридор, наконец, закончился дверью. Дверь была большой, железной и, судя по внешнему виду, очень старой.
Служка, сопровождающий Президента, приложил ладонь к двери и на несколько секунд закрыл глаза. Затем он выбрал из связки ключей, которая болталась у него на поясе, самый большой. Ключ тяжко провернулся в замочной скважине, издав отвратительный металлический скрежет. Сама же дверь отворилась на удивление легко и плавно.
То, что президент увидел за этой второй дверью, мягко говоря, шокировало.
— Это... Что это такое?
— Это Пастбище, - меланхолично ответил служка. Такой лаконичный ответ, вероятно, казался ему достаточным.
Ярко освещенное по местным меркам помещение напоминало средних размеров бассейн в рядовом советском дворце спорта крупного областного центра. Воды в этом “бассейне” не было. Зато были в нем какие-то странные существа. Несколько десятков. Они лежали, сидели или вполне резво ползали по дну «бассейна».
Президент пригляделся и побледнел.
— Это человек-свинья? – заплетающимся языком спросил он служку, вспомнив про знаменитую японскую то ли пытку, то ли растянутую во времени казнь, когда осужденному на смерть последовательно выкалывали глаза, отрезали нос, язык, ноги по колено, руки по локоть, прокалывали барабанные перепонки и отрезали уши, кастрировали. При этом после каждого членовредительства делался перерыв на лечение, чтобы несчастный не умер преждевременно, не успев превратиться в “свинью”. В итоге, такую “свинью” бросали в хлев с настоящими свиньями, где она доживала свой век…
— Это праведники. – Ответил служка и ловко спрыгнул в “бассейн”. – Они отвергают человечье и потому слышат Пхы.
- За что вы их так? – Президенту казалось, что его сейчас вырвет. Он не мог смотреть на искалеченных людей в “бассейне”. Но и отвести взгляда не мог. Это зрелище его завораживало.
- Это не наказание, - ответил служка. – Это благодать, высшая награда. Когда-нибудь и ты это поймешь. Они отдали все человечье во имя грядущего Кормления. Скоро придет час, когда мы омоем их водой, намажем маслом и откроем Малые Врата…
Упоминание масла заставило Президента прислониться к стене и закрыть глаза.
"Они просто ебанутые. Полностью" – с ужасом подумал он.
Он глубоко вздохнул, досчитал до десяти и открыл глаза. Чувство нереальности происходящего не отступило ни на шаг.
Служка тем временем вполне по-хозяйски прохаживался между искалеченных людей. Те лежали, ползали, некоторые вполне органично перемещались на своих обрубках, один поедал что-то кашеобразное из большой алюминиевой миски.
— Зачем мне все это показывать? – глухо спросил Президент.
Служка присел возле одного из обитателей Пастбища, который лежал на боку и что-то жевал, издавая то ли стон, то ли рычание.
—Не ведаю, - ответил он Президенту. – Кажись, хочет наш Владыка, чтобы ты что-то уразумел для себя. Уразумел да стал ближе к Пхы.
Президент старался не смотреть на Пастбище, но не мог удержаться. Он вновь и вновь удовлетворял свое стыдное и болезненное любопытство.
Служка подошел к другому калеке и присел рядом. Тот сидел, прислонившись к стенке “бассейна”, и непрерывно дергал головой, не издавая при этом не звука.
— Тихо, тихо, - ласково и успокаивающе шептал ему служка и гладил по изуродованной голове.
— Он ведь не слышит ничего, - нервно бросил Президент.
— Они доброго человека завсегда чувствуют и успокаиваются, - уверенно парировал Служка. Калека действительно успокоился.
У Президента сильно кружилась голова и от царящей здесь вони, и от безумия происходящего.
— Личинка придет оттуда, - сказал вдруг монах и указал на противоположную стену. – Из Малых Врат.
Никаких Врат, откуда могла бы прийти упомянутая личинка, Президент сначала не заметил, но потом понял, что вся стена представляет собой огромные, титанического вида стальные ворота. Никакого засова или замка на них не было.
Служка проводил Президента обратно в главный зал, где уже находился и сам К’хереилл.
Архи-еретик был бос и одет во власяницу так же, как и все его служки.
“Все мы тлен и прах и в том равны пред Пхы. Нечего наряжаться. Все эти золоченые погремушки и парчовые кафтаны - для стада”, – так когда-то давно сказал он Президенту. Несмотря на это, наверху Архи-еретик проводил службы в Храме в привычных для людей церковных нарядах, а средствам массовой информации по приказу Президента создавали образ глупого и жадного до роскоши проходимца. Все эти истории с золотыми часами и квартирами были, на взгляд Президента, уж совсем какими-то карикатурными. Когда он высказал это мнение Владыке, Архи-еретик засмеялся своим омерзительным смехом и разразился мрачной речью - что-то про обезьяну Б-га и Великую Пародию…
Президент смиренно приблизился, встал на колени и принялся терпеливо ждать. До тех пор, пока Архи-еретик не начнет говорить, надо было молчать и не проявлять никак своего присутствия.
К’хереилл, казалось, и не заметил появления Президента. Он неподвижно стоял, опираясь на простой деревянный посох, и внимательно рассматривал икону, которую держал перед ним еще один безликий служка, совершенно не отличимый от того, что ранее водил Президента на Пастбище. Икона была небольшая и, судя по виду, старинная. Изображение на ней еле проглядывало. Президенту удалось различить будто бы парящего в воздухе человека с четырьмя руками. Две дополнительные руки были на месте ног, которых соответственно не было вовсе. Вместо головы и лица был какой-то косматый силуэт, над которым, тем не менее, присутствовал нимб.
- Зачем пришел ко Мне? – Неожиданно и громогласно спросил Архи-еретик, не повернув головы.
- Владыка, как мне остановить победное шествие Навальсона по Руси? - Президент осмелился поднять глаза на Архи-еретика, но тут же опустил их.
К'хереилл молчал.
- За ним стоит Кагал и не только, - залепетал Президент. - Мне стало известно, что Их переговоры с рейхс-протектором Новой Швабии идут успешно, и...
- Я помогу тебе, - властный голос Архи-еретика мгновенно заставил Президента испуганно замолчать, - но и ты должен помочь Мне.
Президент ждал, затаив дыхание.
В глубинах Катакомб что-то тяжело бухнуло, потом еще. Затем откуда-то из глубин раздался чудовищный глухой скрежет, породивший неприятную вибрацию огромных каменных плит пола, но уже спустя несколько секунд снова наступила привычная тягучая тишина.
- Аых шры'х уош, - прошептал Архи-еретик.
Президент украдкой посмотрел на хозяина Катакомб. К'хереилл обращался явно не к стоявшему на коленях гостю. Мертвый взгляд его был устремлен куда-то Внутрь.
- Х'ыршах Аох пху'ухш, - еле слышно выдохнул Архи-еретик и замолчал.
Президент покорно ждал.
- Я помогу тебе, - повторил К'хереилл. Теперь он вновь обращался к Президенту и его голос снова обрел твердость и властность. - А ты прикажешь своему народцу копать.
- Копать? - Президент неуверенно моргнул, опасаясь, что ослышался.
- Копать. - Подтвердил Архи-еретик. - Ты прикажешь своему народцу копать землю. Сотни, тысячи, сотни тысяч людишек будут копать там, куда я тебе укажу. Словно черви.
К'хереилл резко и пронзительно захохотал, отчего Президент вздрогнул и съежился. Он покосился на хозяина Катакомб. Глаза его были теперь живыми, но совершенно безумными...
Соус пожалуйста. Я натыкался на бложек автора этих паст, но некоторых из здесь приведенныхтам не было
А. Блог "Оккультные корни Энергетической Сверх-Державы.”
>Сотни, тысячи, сотни тысяч людишек будут копать там, куда я тебе укажу.
И он указал на Крым?
Пости сюда продолжение же.
...Старик рухнул на пол.
Валентин достал из своего портфеля две остро заточенные вязальные спицы и положил рядом. Перевернув тело на спину, Валентин взял электрошокер и, приложив его к груди Павла Евпатьевича в районе сердца, нажал на разряд. Тело старика дернулось и обмякло, но Валентин продолжал держать электрошокер под напряжением, пока в воздухе не запахло паленым мясом. Затем россомолец взял одну из спиц и с силой вогнал ее в правый глаз Павла Евпатьевича. Вогнал глубоко – примерно на десять сантиметров, прямо в мозг.
- Вот так, - прошептал Валентин. На лбу его выступила испарина.
Он взял вторую спицу и вогнал в левый глаз.
- Хорошо, - прошептал Валентин, вытерев лоб рукавом рубашки.
Он сел на пол, оперся спиной на стену и перевел дух. В квартире было тихо, лишь где-то в ванной размеренно капала вода из крана.
“Как хорошо. Как спокойно”, - подумал Валентин, закрывая глаза. – “Вот закончу с этой историей и - в отпуск. Пусть Они дальше сами разгребают”.
Некоторое время он сидел с закрытыми глазами, но почувствовав, что засыпает, протер глаза, дал себе пару пощечин и встал.
“Отпечатки!”
Валентин достал из кармана платок и тщательно протер стакан с недопитой настойкой, консервные банки и бутыль с концентратом.
“Перед уходом надо не забыть протереть кнопку дверного звонка”.
Россомолец спрятал платок в карман, наклонился и, схватив тело за ноги, поволок его в комнату. Ветеран по доверенности оказался на удивление тяжелым. Расположив его посередине довольно просторной комнаты, в которой почему-то совсем не было мебели, Валентин сходил на кухню за своим портфелем.
“Главное, чтобы получилось установить Связь”, - нервно подумал он, доставая из портфеля медицинские резиновые перчатки и большой кухонный нож. Натянув резиновые перчатки, Валентин взял нож и встал на колени над телом Павла Евпатьевича.
- Не торопись, - шептал россомолец сам себе, вырезая на лбу Павла Евпатьевича замысловатый знак. – Осторожно… Теперь с этой стороны… Вот так… Готово.
Валентин облегченно выдохнул, отложил нож, содрал перчатки и кинул их в портфель. Некрофон был готов. Теперь все зависело от того, удастся ли настроиться на необходимый Канал.
Валентин наклонился и начал что-то шептать на ухо Павлу Евпатьевичу. Даже не шептать, а практически беззвучно шевелить губами.
Через пару минут некрофон ожил.
- Нас кто-нибудь слышит?! – Заорал Павел Евпатьевич молодым, энергичным, но страшно испуганным голосом.
Валентин от неожиданности отшатнулся от некрофона.
- Мы офицеры! Нам нужна помощь! Ситуация тяжелая! Мы в старом бункере под Горловкой! Времени мало, Они ищут Проход! Может быть уже нашли!
Это был какой-то посторонний, но очень мощный сигнал, который, видимо, глушил другие, более слабые источники.
“Похоже, что по живому делают, иначе, откуда столько психической энергии”, - подумал Валентин.
Он схватил электрошокер и ударил Павла Евпатьевича разрядом в бедро. Некрофон кашлянул и замолчал.
Пришлось повторять процедуру дозвона. На этот раз нужный Валентину Канал поймать удалось.
- Ты там? – Спросил Павел Евпатьевич низким протяжным голосом, из которого исчезло всякое старческое дребезжание.
- Да, я на месте, - отозвался Валентин, чувствуя огромное облегчение. – Показывай.
- На стене портрет.
На стене действительно висел портрет, на котором был мастерски изображен Борис Грызлов, одетый в темно-серый балахон. Правая ладонь его была поднята вверх. Лицо его было спокойным и торжественным.
- Сними его, - приказал голос. – За ним сейф.
Валентин снял портрет. Сейф был вмонтирован в стену.
- Вводи цифры, - продолжал давать указания голос. – Два. Ноль. Ноль. Два. Два. Ноль. Один. Четыре. Один. Один.
После введения озвученных цифр сейф открылся. Внутри стопкой лежало около десятка книг.
- Здесь какие-то книги, - сообщил Валентин.
- Пролистай их. – Невозмутимо приказал голос. – В одну из них должна быть вложена та вырванная страница.
Валентин взял верхнюю книгу. Это была книга “PostMortem” все того же Бориса Грызлова. Внимательно ее пролистав, россомолец ничего не обнаружил.
- Пусто.
- Смотри следующую, - бесстрастно откликнулся голос. – В одной из них есть то, что Мы ищем. Это точно.
Следующая книга называлась “Оккультные корни Великой Энергетической Сверх-Державы. Второй том”. Автор указан не был. В ней обнаружился конверт с подписью “отправить на донат”. В конверте были доллары. Валентин вытащил деньги и засунул их в задний карман штанов.
В третьей книге ничего не было. В четвертой тоже.
- Торопись, - сказал голос.
- Что-то случилось? – Валентин оглянулся и внимательно посмотрел на некрофон.
- Связь все хуже, - неуверенно произнес голос. – Посторонний сигнал… Кто-то пытается подключиться… Глушит…
Некрофон замолчал.
Валентин отложил, так и не раскрыв, пятую по счету книгу. Он хотел подойти к некрофону и попытаться восстановить связь, но тело Павла Евпатьевича вдруг дернулось, засучило ногами, а затем выгнулось дугой и захрипело.
Валентин замер.
Тело обмякло, но руки Павла Евпатьевича начали хаотично двигаться, пока не наткнулись на нож, неосмотрительно оставленный Валентином рядом с телом.
“Блядь!” – выругался про себя россомолец, чувствуя, что ему становится по-настоящему страшно.
Рука замерла, затем два пальца ее осторожно ощупали нож, сначала лезвие, потом рукоятку.
Валентин стоял абсолютно неподвижно, не зная, что предпринять. Приближаться к телу очень не хотелось.
Рука Павла Евпатьевича резко схватила нож, а тело его, словно сжатая до того пружина, подпрыгнуло вверх. Валентин попятился, уперся спиной в стену.
“Он ничего не видит”, - мелькнула успокаивающая мысль. – “Хорошо, что я антенны именно так установил”.
Павел Евпатьевич, стоявший спиной к Валентину, медленно поднял руку, ту в которой ножа не было, и медленно поводил ею перед собой.
“Надо его шокером ебнуть. Пока он спиной стоит”.
Додумать свой план Валентин не успел. Павел Евпатьевич прыгнул на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, выставив вперед руку с ножом. Острейшее лезвие со свистом рассекло воздух. Павел Евпатьевич рубанул воздух еще раз – от правого плеча к левому бедру. Затем сразу наоборот. Спицы в глазах ветерана по доверенности подрагивали, словно усики огромного насекомого.
Валентин буквально вжался в стену, стараясь даже не дышать.
Павел Евпатьевич замер, повел головой, а затем неожиданно издал странный стрекочущий звук, похожий и на быстрое цоканье языком, и стрекот сверчка одновременно. И замер. Потом прошел пару шагов по направлению к окну, снова повел головой и снова издал отвратительное звонкое пощелкивание.
“Это не Павел Евпатьевич”, - догадался Валентин. – “Это кто-то подключился. Какая-то сволочь”.
Павел Евпатьевич замер, а затем снова проворно прыгнул вокруг своей оси, разрезав воздух на уровне глаз. Руку с ножом он не опускал, словно ощупывая ею пространство вокруг.
- Цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок…
Валентин тоскливо глянул на пачку книг, лежащих в двух шагах.
“Пары минут не хватило…”
- Цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок…
Россомолец взглянул на портфель, лежащий теперь очень далеко - в другом углу комнаты. В нем был пистолет, но сейчас он был бесполезен.
Павел Евпатьевич тем временем продолжал медленно перемещаться и рассекать пространство вокруг себя. И стрекотать.
“Зачем эти звуки? Это что, эхолокация?”
- Цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок…
“Но он не может меня заметить. Похоже, что здесь его эхолокация не работает. Но он может меня услышать”.
Словно услышав эти его мысли, Павел Евпатьевич перестал стрекотать, опустил руку и неприятным высоким голосом провозгласил:
- Шых'рх, Пхы ыш, фхо аых!
Валентин не отрываясь, смотрел на спину Павла Евпатьевича, тело которого стояло у дверного проема, за которым была смежная комната.
- Я знаю, что ты здесь, Валентин, - зловеще, но при этом как-то радостно произнес голос из некрофона. – Я знаю, что ты меня слышишь.
Валентин медленно вытер вспотевшие ладони о штаны.
- Оно все равно найдет тебя, Валентин. Оно хочет есть. – Голос замолчал на несколько секунд, а затем продолжил. – Но я могу отпустить тебя, если ты скажешь, что ты ищешь и отдашь это мне.
Некрофон замолчал, очевидно, ожидая ответа. Ответа не последовало. Валентин молчал.
- Ты глуп, Валентин. Нет большего глупца, чем тот, кто считает, что может идти против Пхы, Великого и Непредставимого. Против Него или даже Его ставленника из смердящих человеков.
Некрофон Повернул голову через плечо. Валентину показалось, что Павел Евпатьевич направил свои спицы прямо на него, что он все это время знал, где находится россомолец, что все это своего рода страшное и безумное представление, чтобы напугать его.
- Сейчас ты умрешь, Валентин, - сказал некрофон отвернув голову, захрипел, а через секунду уже разрезал воздух в углу комнаты.
“Нет”, – Валентин беззвучно выдохнул. – “Он не знает, где я. Но очень скоро узнает, если что-нибудь не предпринять”.
Павел Евпатьевич решил, судя по всему, методично прочесывать комнату - метр за метром.
Валентин уже хотел было просто бросить все и бежать, понимая при этом, что план этот грозит гибелью при любом раскладе, но внезапно его сознание озарила удивительная по своей простоте мысль.
“Монетки!”
Валентин осторожно нащупал в заднем кармане штанов пару монеток. Достав одну, он метнул ее сквозь дверной проем в маленькую комнату. Монетка громко звякнула в тишине квартиры. Павел Евпатьевич неестественно быстро для семидесятилетнего старика, да и вообще для человека, кинулся на звук.
Валентин, не теряя времени, присел и бесшумно снял ботинки. Из маленькой комнаты доносился свист ножа.
“Давай, давай, давай!” – мысленно подгонял себя россомолец.
Он подкрался к книгам и стал очень осторожно, чтобы избежать даже шелеста страниц, перелистывать верхний том. Это была очень старая, даже ветхая книга за авторством некоего Исраэля Айнбиндера. Название было на иврите - "רוע עתיק"
Вырванная страница номер 163 из черной книги Эда была здесь!
“Отлично!” – Валентин осторожно взял листок, сложил его и сунул в нагрудный карман. – “Теперь надо убираться!”
Из соседней комнаты донесся оглушительный грохот.
По стилю похоже на аматорский фанфик на пелевина-сорокина. Кому понравилось, можете читнуть Норму Сорокина.
Россомолец выпрямился, достал из кармана вторую монетку и, держа ее наготове, медленно пошел через комнату, надеясь, что ни одна половица не издаст предательского скрипа.
Постепенно в поле его зрения показалась маленькая комната и Павел Евпатьевич, что методично рубил воздух в ней, задевая ножом стены. Старая кровать, на которой старик, вероятно, спал при жизни, была перевернута, подушка изрублена в клочья.
“Пиздец!” – подумал россомолец, осторожно взял свой портфель и метнул монетку, целясь в стекло окна смежной комнаты. Но попал в некрофон.
Павел Евпатьевич медленно повернул голову в сторону Валентина. Кончики спиц замерли.
“Беги, мудак!” – Мысленно заорал на себя россмолец. И побежал, выронив портфель.
- Цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок! – Раздалось сзади…
… К счастью, замок открылся легко. Валентин выскочил из квартиры и захлопнул дверь перед самым носом Павла Евпатьевича.
Молодой человек тяжело дышал, его шатало из стороны в сторону будто пьяного.
Дверь квартиры Павла Евпатьевича сотрясалась от ударов.
“Херово, что портфель там остался”, - подумал Валентин.
- Так вернись и забери, - ответил он сам себе вслух и тут же начал истерично хохотать.
Теперь россомолец чувствовал себя в безопасности. Он почему-то был уверен, что некрофон не сможет открыть дверь.
Уняв неуместный смех и отдышавшись, Валентин бросился вниз по лестнице.
Внизу россомольца ждали.
На площадке первого этажа путь ему преградили двое мужчин. Это были здоровяки в черных плащах. На голове их были черные шляпы. Из-под шляп свисали пейсы.
“Что они тут делают?” – Валентин напрягся. – “Следили что ли за мной, суки?”
- Что вы тут делаете? – Спросил он. – Мы же со Львом Яковлевичем договаривались, что встретимся…
- Ты достал? – Бесцветно спросил один из зловещих хасидов.
- Я достал, - нервно ответил Валентин. – Только вот мы договаривались…
- Где? – Перебил его второй хасид.
- Мне все это не нравится! – взвизгнул Валентин. – Хули вы за мной следи…
Договорить он не успел. Первый хасид равнодушно достал из-под плаща пистолет с глушителем и выстрелил Валентину в лоб. Россомолец упал. Второй хасид подошел к убитому, начал обыскивать и почти сразу же нашел сложенную страницу номер 163. Первый в это время убирал свой пистолет обратно под плащ.
>На голове их были черные шляпы. Из-под шляп свисали пейсы.
Ну тут уж слишком толсто, я почти поверил что вся эта хуйня могла бы происходить ИРЛ в глубинках, а тут бац. И все разрушилось.
Все что после оп-поста, дописывали потом? Потому что год назад кроме него ничего не постили.
Хуйня как по мне выходит. Самая суть ее, самая суть ужаса - в неизвестности. Что за личинки - хуй их знает, что именно и как произойдет - хуй знает, действительно ли это происходит или герой рассказа просто ебнулся - хуй знает, но единственное что понятно - пиздец. По Лавкрафту. Оставляет пространство для полета фантазии.
А дальше пошла тухлота с описаниями и подробностями, которых никто не просил и от которых страшнее не становится, уровня тухлых крипипаст.
Хуйня как по мне выходит. Самая суть ее, самая суть ужаса - в неизвестности. Что за личинки - хуй их знает, что именно и как произойдет - хуй знает, действительно ли это происходит или герой рассказа просто ебнулся - хуй знает, но единственное что понятно - пиздец. По Лавкрафту. Оставляет пространство для полета фантазии.
А дальше пошла тухлота с описаниями и подробностями, которых никто не просил и от которых страшнее не становится, уровня тухлых крипипаст.
Судя по скорости ОПа он прямо сейчас это все дописывает и публикует.
прорубоно!
Зинаида Ефимовна, соседка Аппаратова, наблюдала в дверной глазок, как какой-то приличного вида – но без ботинок! - молодой человек, будто ошпаренный, выскочил из квартиры Павла Евпатьевича и, захлопнув за собой дверь, начал что-то бубнить, дико смеяться и хлопать себя по коленке, в то время как дверь квартиры грохотала, словно кто-то пытался выбить ее изнутри.
“Позвонить надо куда следует", - здраво рассудила Зинаида Ефимовна и отправилась звонить.
- Ждите, - коротко ответили ей по телефону. – К квартире не подходите.
Но природное любопытство взяло верх в душе старушки. Тем более что ключи от квартиры Аппаратова у нее были. Это был дубликат, который соседи держали друг у друга на случай, если потеряют основной комплект.
Зинаида Ефимовна выглянула на лестничную площадку. Молодого человека не было. В дверь изнутри никто не ломился.
“А вдруг Павла Евпатьевича этот парень избил и ограбил?” – Размышляла старушка. – “Вдруг ему прямо сейчас помощь нужна?”
Представив самое страшное, Зинаида Ефимовна твердо решила посмотреть, что случилось в квартире напротив. Достав ключ от соседской квартиры, она пересекла площадку и вставила его в замочную скважину…
Вот уже несколько месяцев Дмитрия Анатольевича мучила бессонница, а в последнюю неделю спалось ему особенно плохо, отчего он чувствовал себя уставшим и рассеяным.
Бессонница приходила ранним утром. Дмитрий Анатольевич просыпался, смотрел на часы, которые показывали половину пятого, и понимал, что теперь уснуть ему уже не удастся.
- У вас просто тревожность и общее нервное переутомление, - успокаивал его персональный психотерапевт. - Вам нужно больше отдыхать и отвлекаться от работы.
Но отвлекаться не получалось. Дмитрий Анатольевич ворочался и думал. Думал и ворочался. И с удивлением и завистью к самому себе вспоминал он те благостные времена, когда мог почти что произвольно впадать в состояние блаженного летаргического беспамятства.
Дмитрий Анатольевич лежал и тревожно смотрел в темноту собственной спальни, а когда закрывал глаза видел нечеткие, но странные и пугающие лица, которые смотрели ему прямо в душу и говорили, шептали, кричали...
- Ты не спишь! Не пытайся обмануть меня! Ты просто закрыл зенки! - кричало трудноуловимое лицо косматого старика.
И Дмитрий Анатольевич в ужасе открывал глаза, ощущая то, как неестественно быстро бьется сердце в его груди.
- Этот человек полагает, что он первичный служитель, - гнусаво тянуло лысое лицо неопределенного пола и возраста, - но на самом деле это ошибочность. Он всего лишь вторичный служитель, а значит подлежит Кормлению как и все прочие.
И Дмитрий Анатольевич в ужасе открывал глаза, ощущая неестественную холодность кистей рук и ступней ног.
- Меня нет, - говорило детское лицо с неестественно подвижными черными глазами, - но ты видишь меня. Уж не сумасшедший ли ты, в самом деле?
И Дмитрий Анатольевич в ужасе открывал глаза и понимал, что ему не хватает воздуха, что он сейчас задохнется. Он вскакивал с кровати и метался по комнате, пытаясь надышаться. А потом, когда это удавалось, он надевал свои любимые кроссовки, покидал спальню и долго бродил по пустым коридорам своей секретной резиденции, угрюмо прислушиваясь к эху своих же шагов.
"Уж не сумасшедший ли я в самом деле?"
Червие напихо!
Как-то у тебя будто кусок текста вырвали.
Президент Пудель поздравил россиян с днем собаки!
Че там Порошенко то наплел?
моар
Нихуя не понял. Что за личинки, кто ЧЕМ-ТО НЕЧТО и т.д.
Что это вообще за говно, оп?
Закрывайте тренд шизика.
9....Страха не было. Точнее он был задавлен каким-то грандиозным спокойствием, будто насекомое булыжником. Коля ощущал, что не только страх, но и вообще все эмоции будто отделены от мыслей некой непреодолимой стеной. Впрочем, мыслей тоже особо не было. Было Умиротворение. Странное, но, в целом, даже приятное состояние. Коле было всего семь лет, но этого возраста достаточно, чтобы делать определенные умозаключения, например о том, что Умиротворение связано с таблетками, которые его заставляли пить.Он смутно помнил, что уже, будучи в таком состоянии, он и другие дети примерно его возраста спускались куда-то в подвал по бесконечной, казалось, лестнице,а потом долго ехали на большом лифте в какие-то трудно представимые глубины. Лифт был старый, вместо дверей была складная деревянная решетка. Потом решетка исчезла...... Коля очнулся в комнате, напоминавшей больничную палату. В подобной палате он лежал как-то с бабушкой, когда у него болел живот. Сходство усиливалось тем, что в его маленькую ручку была воткнута игла стоящей рядом медицинской капельницы. Прямо на стене –напротив Колиной кровати –висел большой плазменный телевизор. По нему непрерывно показывали мультфильмы. Окна в палате не было.В палату зашел доктор. Коля не был уверен, что это доктор, но решил, что, скорее всего, это он.Доктор был неприветлив. Он молча осмотрел мальчика, после чего некоторое время ковырялся в планшете, видимо, что-то записывая. Потом он сфотографировал ребенка.-Доктор, -позвал Коля. –А где моя мама?-Ей пока нельзя к тебе приходить. –Сухо ответил доктор. –Ты заразен. Но если будешь хорошо питаться, то скоро ты поправишься и увидишься с ней.Позже принесли еду.Еды было много. Лысый санитар, который как и доктор, не представился, сказал, что нужно много есть. Коля ел. Еда была однообразная и странная: густая похлебка, много хлеба, халва и что-то совсем незнакомое.-Что это такое? –Спросил как-то Коля.-Это гусиная печень, -лениво ответил санитар. –Очень дорогой и питательный продукт. Ешь.Колю каждый день взвешивали, ставили уколы и давали таблетки. На этом лечение заканчивалось. Иногда Коля ловил себя на мысли, что скучает по родителям или, что хочет поиграть с другими ребятами, которых, он помнил, должно было быть много в этой же “больнице”. Но все это было мимолетно, Коля снова погружался в Умиротворение, в котором полностью отсутствовали беспокойные желания и волнения.Иногда к Коле приходил смутно знакомый пожилой лысоватый мужчина, который давал ему сладости. Сладости Коля, находясь в больнице, полюбил очень сильно, хотя прежде сладкоежкой не был. Мужчина гладил мальчика по голове, вкрадчиво задавал ему разные вопросы.А потом просил “поиграть” –снимал с мальчика рубашку, клал его на кровать и начинал целовать живот. Поцелуи переходили в легкие полизывания и покусывания, мягкие поглаживания и щепки. Длилось это недолго. Вкрадчивого мужчину начинало слегка трясти, он издавал высокий стон, после чего минуту дышал Коле в живот, закрыв глаза. Потом гость вставал, холодно, будто с осуждением смотрел на мальчика и уходил.-Какой-то он у вас совсем аморфный, -как-то донеслось до Коли из коридора, куда после очередного посещения вышел пожилой мужчина. Ему ничего не ответили...Мультики по телевизору, как заметил Коля, периодически повторялись, но он уже совсем не смотрел их. Интерес к мелькающим картинкам пропал полностью. Гораздо интереснее было закрывать глаза и чувствовать некие гулы и вибрации, появляющиеся непонятно откуда, но дающие ощущение легкости и полета "вне тела"
- Владька, встань! Президент же! – Вера Ивановна потеребила подростка за футболку, и тот нехотя поднялся.
Президент молчал.
“Волнуется, наверное”, - подумал Александр Павлович, муж Веры Ивановны, отец семейства и человек труда.
Шурин Александра Павловича Михаил нетерпеливо посматривал на запотевшую бутылку водочки. Владька со скучающим видом смотрел в экран сотового телефона, его старшая сестра Нинка пыталась справиться с чрезвычайно сильной и громкой икотой, из-за неудачных попыток надолго задержать дыхание она стала красной и запыхавшейся.
Президент молчал и, не мигая, смотрел на празднующих с экрана телевизора.
Александр Павлович нервно кашлянул. Михаил почесал небритую щеку. Нинка как-то особенно громко икнула.
Президент молчал. Александр Павлович не выдержал президентского взгляда и отвел глаза.
“Неужели в отставку подаст?” – Испуганно подумала Вера Ивановна. - “Как Ельцин тогда…”. Она даже захотела перекреститься, но в руке был бокал с советским шампанским, и это ее почему-то остановило.
- Ну, чего он тянет-то? – Недовольно промямлил Михаил. Ему хотелось водочки, и молчание Президента его начинало раздражать. – Так ничего не успеем…
- Да заткнись ты! - Нервно прервал шурина Александр Павлович, - Может война началась!
От такого своего неожиданного предположения отцу семейства стало совсем жутко. Он поставил бокал на стол - аккурат между сельдью под шубой и оливье – принялся нервно стряхивать с себя несуществующую пыль, стараясь не смотреть Президенту в глаза.
- Косяк какой-то, - хихикнул Владик. – Запись не ту поставили. Надо же так облажаться. Кому-то будет звездец!
Александр Павлович отвесил сыну подзатыльник.
- Звездец – это не мат! – Возмутился Владик.
Александр Павлович не ответил.
- А где это он? - Спросила Нинка кивнув на экран. Только сейчас все заметили, что Президент стоит не на фоне вечернего Кремля, а в каком-то мрачном помещении.
“В бункере снимали?” – Лихорадочно подумал Александр Павлович. – “Точна война будет. Вот ведь жопа.” Воевать Александр Павлович категорически не хотел, а, кроме того, боялся за сына.
Президент все так же молчал и, казалось, что ничего говорить он уже не намерен, но неожиданно изображение дернулось, потом на секунду исчезло и появилось вновь. Президент заговорил.
- Дорогие россияне! Дорогие соотечественники! Заканчивается 20… год. Этот год был непростым для вас. Непростое экономическое положение, повышение цен и тарифов, неожиданные финансовые трудности и проблемы, связанные с банковской сферой – все это коснулось почти каждого из вас. Я бы мог сказать, что наступающий 20… год будет лучше, что он принесет нам экономическое улучшение и потерянную стабильность. Но я не буду обманывать ни вас, ни себя…
- Вот, сука! – Неожиданно возмутился Михаил.
- Дорогие россияне! - Продолжал Президент. - На миру и смерть красна! Это русская народная поговорка ярко и точно характеризует все то, что предстоит вам в ближайшие дни. Я буду краток: 20… года не будет. После моего обращения на всей территории Российской Федерации, включая Крым, начнется Кормление личинок Непредставимого Пхы. Я не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что бежать бесполезно. И я прошу вас принять смерть достойно, подобно тому, как это делали наши предки: Святые благоверные князья-страстотерпцы Борис и Глеб, Иван Сусанин, семья последнего Императора Николая Второго, Александр Матросов и многие другие…
- Чего это он гонит такое? – Владик посмотрел на отца. Александр Павлович, бледный как смерть, механически теребил себя за запястье. Сына он не слышал.
Президент, тем временем, уже заканчивал свою новогоднюю речь. Как и обещал, он был краток.
- Потратьте эти последние часы и дни на общение с родными и близкими, на изучение нашей родной истории, на занятие зимними видами спорта и на посещение Храмов. И помните: вы отдаете вашу жизнь ради великой Цели, что есть подлинное счастье. С праздником.
После последней фразы Президента, празднующие по некой внутренней многолетней инерции подняли бокалы, но чокаться все же не стали. Ясности не было. Зато был отчетливый страх.
Президент исчез с экрана. Вместо него на черном фоне начали мелькать какие-то непонятные белые знаки.
“Двенадцать”, - отметила Вера Ивановна, глянув на настенные часы. Но вместо ожидаемого боя курантов из телевизора раздался тревожный набатный звон, а за окном раздались первые душераздирающие крики...